КАПИТАН КОЛЕНКУР

«Ах нет!» – воскликнула государыня.

В это время злополучная ледяная комета, о которой я упоминал выше, с ревом и грохотом пронеслась над самою крышей Красного Кабачка. Ветхие стены и стекла задребезжали и зазвенели.

«Это летит сюда мой небесный заупокойный супруг!» – крикнула ни к селу ни к городу взволнованная Амалия Ивановна. И ткнула длинным костлявым перстом прямо в низенький закоптелый потолок.

Через мгновение где-то на севере бабахнуло. Красный Кабачок вздрогнул, взлетел и подпрыгнул в воздухе вместе со всем своим хрупким содержимым. Тарелки, вилки, столы и стулья, старая гармоника – все взвизгнуло и опрокинулось, попадало абы куда и перевернулось. Гусары, как по команде, вскочили со своих мест, вышибли табуреткой окно и ловко, один за другим, выпрыгнули и улепетнули на улицу.

«Мы – на Шпалерную!» – донеслось оттуда. Вскоре их и след простыл. Тьма и глушь поглотили их.

«Интересно, зачем им Шпалерная?» – подумал я. Ну, кто их знает.

«Вишь ты, пружинки к ним что ли прикручены» – сказала на все на это Амалия Ивановна.

Далекое зарево, хорошо заметное через отверстые окна, разливалось на горизонте. Наверное, там и шлепнулась, и приземлилась огромная ледяная комета, небесная странница. Ну, а может и не там.

Амалия Ивановна выглянула в пустое окошко. «Песочки… Песочки, наверное, горят…» После чего вооружилась веником и, как ни в чем не бывало, стала прибирать черепки и осколки, разбросанные там и сям под ногами.

«Они не заплатиль…» – только и проворчала она прискорбным голосом, прикидывая в голове стоимость отгремевшего гусарского обеда.

«Три рубля с полтинником!» – наконец сосчитала она – и пригорюнилась.

Не успела она это сказать, как в дверь яростно забарабанили. «Открывайте! Открывайте немедленно!»

«Зачем выламывать дверь и орать дурным голосом – подумал я – если можно просто войти».

«Это мой супруг пришел за мной сюда взять меня на небо! – воскликнула Амалия Ивановна – а я, дура старая, свой гусарский мундир в ломбард заложила. Ну да бог мне судия. До скончания дней своих буду я кувыркаться в преисподней. Прощайте, голубчики».

И выронила веник. Потом, на всякий случай, торопливо расправила и пригладила довольно ветхий фартук цвета слоновой кости. «Кто вам теперь кашу-то приготовит?»

Ну никто, наверное.

Она подбежала к дверям, подумала и посомневалась секунды две или три – и вдруг распахнула их настежь.

На пороге стоял обер-фурьер с устрашающей физиономией. Сабельный удар перечеркивал ее по диагонали. Чудовищные усы топорщились в обе стороны, как коромысло.

«Здесь ли промышляет кабацким промыслом госпожа Амалия Ивановна Кессельринг?» – сурово спросил обер-фурьер, играя усищами.

«Она самая я и есть» – отрапортовала Амалия Ивановна, немного смутившись.

«Ах, это за мной – пролепетала государыня, прячась за моей спиной – за мной прислали, чтоб я возвращалась домой в свою золотую клетку и рожала солдат».

И она побелела как чайная кукла.

Но обер-фурьер не обращал на нее ни малейшего внимания.

«Амалия Ивановна Кессельринг! – прогрохотал он – собирайся немедля. Государь наш призывает тебя к себе исполнить твой воинский долг!»

«У меня… у меня деревянный нога!» – запротестовала Амалия Ивановна, опять вдруг коверкая слова. «Вот она!» И Амалия Ивановна, несколько задрав свои целомудренные юбки, внешние и внутренние, показала свою механическую ногу, внутри которой поскрипывали и позвякивали хитроумные пружинки.

«Плевать мне на твою ногу» – ответил обер-фурьер – и еще разик крутанул усы.

«Можно мне взять хотя бы гармошку?» – спросила Амалия Ивановна.

«Нельзя!» – отказал обер-фурьер. После чего сгреб Амалию Ивановну в охапку, словно березовый веник, выволок на улицу и швырнул в казенную тележку.

«Гони прямо в крепость!» – повелел он вознице. И казенная тележка, громыхая костями, ускакала черт знает куда, за Кудыкину гору.

«Ах, майн либер Муттерхен!» – всплеснула руками государыня.

Я вышел на опустошенное крылечко. Моросил дождик. Далекое зарево, полыхавшее на севере, погорело, погорело еще чуть-чуть, дрогнуло, моргнуло – и вдруг погасло. Наступила кромешная темнота.

Она говорит мне

Иногда ее хочется пристрелить. Государыня смотрит на меня с укоризною и говорит. «Вячеслав Самсонович неужели вы меня собираетесь покинуть? После трамвая? После Красного Кабачка? После всего? Неужели вы променяете меня на какого-то сухопутного капитана, который совершенно не стоит того? Невежу? Ротозея? У которого вообще нет имени? Вообще ничего нет? Кроме дурацких и пыльных антресолей? Не понимаю я этого».

И где вообще тут любовь.

Она все еще здесь и смотрит не меня.

Я говорю ей: «ах любовь моя я должен идти».

Она говорит мне: «ах любовь моя ты заблудишься или утонешь по дороге. На улице сыро. По Сенной плавают дырявые лодки. Государь велел снарядить шлюпку, чтобы лично наблюдать… И вообще там темно и пасмурно».

Я говорю ей: «а что поделать».

Она говорит мне: «расставание неизбежно».

Я говорю ей «ах государыня вот тебе мое сердце – а руки и ноги я оставлю себе».

На всякий случай.

Она говорит мне «тебе достанется гром и молния, дым коромыслом».

Я говорю ей «тебе достанется горячий ветер».

Ну как знать.

Ты вообще у меня большой фантазёр, Вячеслав Самсонович. За это я тебя и полюбила.

Жаль, что ты променял меня на сухопутного капитана. Я – твое сокровище, а он – связка баранок на тонкой ниточке.

Так примерно.

Надобно будет передать капитану: «Капитан, ты – связка баранок».

То-то удивится.

Я говорю ей: «я не променял, любовь моя, но я должен во всем разобраться».