Пражский осенний ветер. Повесть-драма

Солод переглянулся с Ронбергом, тот задержал на Андрее многозначительный взгляд, но промолчал, потом обратился к Солоду:

– Завтра по будильнику встаем.

Никто картиной особо не заинтересовался, Андрей установил ее на стол, приставив к стенке. Ронберг засобирался к себе и, уходя, спросил:

– Насколько я понимаю, как мы сходили, тебе тоже неинтересно?

– Почему, интересно. Что-то удалось решить?

– Удалось, – Ронберг показал на сумку. – Все там. Сняли под ноль и закрыли счет. Твоя доля там тоже.

В этот момент Солод перекладывал одежду из чемодана, и на пол упала фотография. Ронберг поднял ее:

– Это что такое?

– Мы в Таджикистане. Важные переговоры. Сам и… вот – я. На Шварца похож, да? Темные очечки, пистоль за штанами.

– Зачем таскаешь?

– Так я ж не похож на того. Моложе был.

– Витя, сожги, попрощайся со своим прошлым, порыдай, если желаешь, и сожги. Прямо сейчас.

После ухода Ронберга, Виктор еще долго разглядывал фотографию. Это единственная вещь, что осталась у него из той жизни, в которую уже никогда не вернуться. Там все было красиво, потому что птицей несла головокружительная власть, такие возможности, которые поднимали в небо выше всякого Олимпа, на крыльях из того самого сплава, который не берется ничем… И наглость! Какая же была здоровая, великая, беспредельная наглость, предлагающая вызов всем и вся! И целая страна лежала у ног. Сколько настоящих пацанов прикрывали его тогда широкими спинами, ладони у этих мастодонтов не знали мозолей от лопаты, зато руки обладали фантастической силой, а сердца не боялись смерти. Таких людей победить в принципе невозможно. Невозможно. Он готов это говорить всякий раз. И сейчас кровью подпишется под этим утверждением. Только вот… Можно запугать одного, десяток, сто, даже тысячу слабых, миллионы можно. Когда же враг, который как будто бы и слабее, вдруг перестает бояться и готов идти до конца, встает как один, побеждает при этом не самый искусный, сильный, а… правый. Он это понимает, он, между прочим, не дурак и не конченый ублюдок, как думает иногда Ронберг.

Андрей же в этот момент (стыдно признаться) размышлял совсем в другом направлении: как увидеть ту самую, кареглазую. Она из какого-то особого мира. Даже странно, что эти миры, Ее и тот, в котором живет он сам, сосуществуют на одной планете. В этот момент… резанула память сцена… как на спор с учительницей поставил задачу съесть двадцать пирожных. Съел только пятнадцать. Всегда хотел доказать, что целеустремлен, и что у него есть воля, хотя и ростом маловат, и субтильный на вид. В его дворе законы были дикими. Для слабака – не сахар. Приходилось брать упрямым характером. Стоп! Он начинает вспоминать! Как жаль, что память не движется строго линейно, а только выхватывает какие-то куски из разных периодов. И вот еще сомнение. Вместе с этими образами появлялись какие-то другие. Много детей, воспитатели. То ли детский сад, то ли детский дом… И пыльная деревенская улица. При чем тут деревня? Он покосился на Солода, ничего не сказал. Как и решил. Пока ни слова. Иначе…

* * *

С одной стороны в жизни Итки, в общем-то, ничего особенного и не произошло. Подумаешь, покупатель сделал завуалированный комплимент. Приятно и не более. Немолодой, невысокий, лысоватый. И старше ее лет на пятнадцать. А вот Марек! И моложе, и интереснее: небрежный шарф вокруг шеи, кроссовки, бейсболка, длинные темные волосы, прихваченные в хвост, острый, ироничный взгляд. Все именно так. Все, как она любит и как должно быть. Нет, правда, мелочей: интриги, чувственности, глубины… Их-то ей как раз и не хватает… Марек – сама простота и непосредственность. Возмутительно когда-то раньше, а теперь, увы, почти привычно для нее пьет пиво и (представьте себе) громко отрыгивает. Не поднимая головы, часами играет в компьютерные игры и предпочитает менять работу трижды в год. О ней особо не заботится и даже не интересуется ее здоровьем, иногда кажется, просто равнодушно пользуется ею. Главное – ему совсем не хочется ни семьи, ни детей. О жизни рассуждает как о наборе простых инструментов, необходимых для сиюминутного времяпровождения. Последнее место работы – программист в рекламной компании, которое она помогла найти, тоже собирается оставить. Считает, что расходится концептуально с директором, который его не понимает и строит козни.

Вообще, возникает иногда страшное чувство, что жизнь вот такая и есть, какой ее представляет легкий на подъем бойфренд, пустая обертка от конфеты, которую уже съели… Или той самой конфеты, настоящего чувства, в действительности никогда и не было?! В одном хорош бесспорно – вынослив в сексе. И на этом точка. Тут уж ничего не убавить не прибавить… Нет, добавить кое-что все же надо! Свободен внутренне – не будет ревновать, устраивать унизительных сцен. Есть и еще одна важная черта: иногда бывает довольно щедр. Правда, такое случается крайне редко.

А вот сегодняшний покупатель картины отличается. Напомнил ей другого русского мужчину, которого она когда-то давно встречала в отеле в Египте, она была с бывшим мужем тогда. И он с женой. Так случилось, что они стали парой во время игры «Мисс и Мистер Отель». Сама выбрала его в пару (тоже светловолосого, только веселее). Он, то смущался (когда ему ведущий засунул теннисный мячик в брюки, а она протаскивала его как булавку из одной штанины в другую наперегонки с другими парами), то вдруг кокетничал, и даже выпендривался на силовых конкурсах, демонстрируя свои бицепсы. Изо всех сил пытался понравиться не разогретой веселой публике, а именно ей, Итке, и был органичным в этом стремлении как ребенок. Их пара одержала победу в игровом марафоне, а потом несколько дней они весело перемигивались между собой на пляже и в ресторане. Итка подумала, что при каких-нибудь других обстоятельствах, возможно, мог бы завязаться и роман…

Только что же объединяет веселого того и грустного этого? Вопрос на засыпку. Но у нее появилось предположение, не бесспорное, требующее проверки. Это струна. Натянутая струна у того и у другого через душу. Ей так показалось. Будто невидимый настройщик натягивает их, чтобы потом проверить, как звучат. Они для какой-то особой музыки, непростой. Такой струны нет в сердце у того, кто преспокойно спит, встав, мимолетно решает какие-то деловые вопросы, беззаботно с аппетитом поедает гамбургеры на ночь, вытирая губы руками, и ничего не желает знать, кроме сиюминутных утех.

У этого русского, который купил картину, глаза отрешенные и грустные с изумрудным отливом, в уголках губ спрятана и нежная улыбка, и жестокая решимость. Вот она, струна, готовая зазвучать, нерассказанная история, следы пережитого душевного и физического труда. Может флюиды, может наивная фантазия, бог знает, что… Ее влечение к нему другое.

Итка, как искусствовед, специализируется на живописи. Ей нравится исследовать, как в картинах художников менялось представление человека о мире с его суетой и вечными страстями. Она задумала написать научную работу на эту тему. Ей кажется, она готова привнести нечто новое. Пока, правда, только кажется. Свои аргументы еще предстояло привести.

Как хочется при этом, чтобы об успехе и признании дочери узнала мама! Отец ушел из жизни, когда ей было двадцать. Мама – домохозяйка с солидным стажем, всегда относилась к ней снисходительно, почему-то считала, что успех и признание – удел других. А Итка лишь вечный ребенок, слабое, наивное существо, которое не может ничего открыть. Какие истины существуют для дочери и при этом не известны ее матери? Побойтесь бога, господа, не смешите старую женщину! Так она, наверно, думает всегда в таких случаях.

Другое дело был папа.

Вот он как раз видел в ней взрослого мыслящего человечка, который еще задаст жару, еще узнает тайны тайн и раскроет их всем на удивление. Папа был очень образованным человеком, исследователем от Бога, палеонтологом.

Он всегда говорил, что мир во многом не такой, каким мы его знаем. Еще многое предстоит выяснить, проанализировать, осознать.

Мир огромен.

В его уголках – неизведанное.

А стержень его, основа, так и не понята.

«Обидно», – часто произносил по этому поводу отец, потому что понимал, что на его веку все так и останется примитивным и извращенным.

Хоть и считал себя атеистом, но верил в Высший Разум и в то, что все не зря: наше мышление, поступки, любовь, ненависть.

Что есть закон причины и следствия, и что информация была и никуда не исчезает, концентрируясь в некой линзе или матрице.

Что миры и измерения многочисленны и взаимно проникают. Когда умирал, сказал, что даст о себе знать так, что она сама поймет.

Только Небо молчит…

Или пока не распознала его сигналы?

На следующий день работала в музее. Посетителей много, и забот тоже. Хлопотала по организации выставки Тициана. Всегда стремилась относиться к работе творчески, чтобы развиваться, да и вообще, чтобы не скучать. Но этот день оказался просто мучительным. Ожидание извело. Не хотела обсуждать с собой его причину, смысл. Даже отказывалась формулировать свое чувство как ожидание. Но что это, извините, тогда?