Пёс

– Линолеум постелить.

Огляделся.

– Обои поклеить.

– Вы же продавать собирались, – сказал Бобровский.

– Конечно. Только после ремонта цена поднимется, сам понимаешь.

Тесть встал.

– Ну вот, значит, решили, неделя. Там и встретимся, да, Алексей?

Бобровский вышел вслед за ним в прихожую. Старик надел шляпу, посмотрел по сторонам, будто вспоминая, не забыл ли что-то важное.

– Ты не держи на меня зла, Алёша. Я не так уж много решал. Просто донёс информацию, так сказать.

«Да, донёс, не расплескал», – подумал Бобровский.

– Ну я пойду, – сказал тесть. – Будь здоров, Алексей!

И ушёл вниз по лестнице, по-стариковски громко шаркая.

Бобровский вернулся в комнату и попытался обдумать случившееся. Получалось плохо. Голова была пуста. В телевизоре какие-то люди швырялись друг в друга едой и громко матерились. Бобровский лёг и закрыл глаза. Прислушался к себе. Ничего. Разве что сердце билось чуть быстрее обычного. Дыхание с хрипотцой от многочисленных дешёвых сигарет. В животе странно булькает, наверно, оттого, что не ел уже несколько дней. И больше ничего.

Он открыл глаза и уставился в телевизор. Люди барахтались в еде. Бобровский переключил канал. На экране мужик лет сорока в деловом костюме, стройный и загорелый, орал прямо в камеру: «Почему ты такой вялый неудачник? Где твоя сила? Встань, оторви зад от стула, встань в позу победителя. Скажи себе: я хочу, могу и сделаю!» Бобровский медленно моргнул. Настя умерла неделю назад. А он даже не смог ни разу заплакать. Теперь ему говорят, чтобы уходил из квартиры, где прожил десять лет. А он не нашёл в себе сил и желания схватить гадкого старика за шиворот и выкинуть за дверь. Хотя слезами ведь ничего не изменишь. А тесть бы всё равно вернулся, и не один, а с тёщей, тупым сыном и нарядом милиции.

«И что мне теперь делать?» – подумал Бобровский.

Мужик в телевизоре улыбался и показывал большие пальцы. Это была реклама какого-то тренинга успешности. Мужик обещал изменить жизнь каждого, кто придёт на его выступление.

– Билетов почти не осталось, – сказал он. – Не упусти свой шанс.

И подмигнул.

Бобровский выключил телевизор. Хотелось пить. Он вышел на кухню. Напился тёплой воды из-под крана. Под окнами завопила сигнализация на одной из машин. На водостоке сидел голубь и смотрел в окно. Бобровский постучал пальцем по стеклу. Но голубь не сдвинулся с места. «Подглядывает», – подумал Бобровский и заплакал.

4

Сигнализация верещала весь вечер, то завывая, как сирена реанимации, то крякая уткой, то выдавая музыкальные трели. Иногда на короткое время она замолкала, но почти сразу начинала орать снова.

Бобровский поплакал и почувствовал себя чуть лучше. Будто скинул несколько килограммов лишнего веса. Он попытался обдумать своё положение. Получалось плохо. Сигнализация отвлекала и раздражала. «Мне сорок два года, – подумал Бобровский, – и я в глубокой жопе».

Больше ничего в голову не приходило. Из-за уличного воя у него ужасно ломило виски. Он порылся в аптечке, нашёл цитрамон и проглотил сразу три таблетки. С улицы послышались крики, глухие удары, звон разбитого стекла. Сигнализация тут же замолчала. Бобровский выглянул в окно. Во дворе толстый мужик в шортах колошматил кувалдой старенькую красную «девятку». Он выбил все стекла, смял капот и теперь лупил по крыше, вбивая её в салон. Бобровскому вдруг стало жалко эту машину. Как будто она была живая. И звала на помощь, вопя сигнализацией. Но пришёл этот толстяк и убил её.

Бобровский открыл окно, высунулся и крикнул:

– Эй!

Мужик опустил кувалду и вытер пот со лба.

– Я сейчас позову хозяина, – сказал Бобровский.

– Дурак, я и есть хозяин, – ответил толстяк и пошёл прочь, волоча за собой кувалду.

Бобровский смотрел на раздолбанную машину. Он вспомнил, как пытался бомбить лет десять назад. Правда, у него была не красная «девятка», а старенький «Москвич-2141». Бледно-голубой, как детский ночной горшок. Бобровский купил его очень дёшево у знакомого спившегося ветерана. Сначала дела шли неплохо. За пару недель Бобровский «отбомбил» потраченные деньги. Потом пошла чистая прибыль. Он поехал на рынок и купил себе хорошую кожаную куртку и ботинки. Пригласил в ресторан знакомую кассиршу из супермаркета. Они хорошо посидели, выпили белого вина. Бобровский заплатил музыкантам, и те сыграли песню Пугачёвой «Позови меня с собой». Благодарная кассирша сделала Бобровскому минет в салоне москвича. Он тяжело дышал и думал, можно ли будет кончить в этот мокрый горячий рот без предупреждения. За окнами чернел осенний вечер. На лобовое стекло упал кленовый лист. Кассиршу дома ждали престарелые родители и двое детей от предыдущих браков. Бобровского – десятиметровая комната в заводском общежитии.

А потом удача от него отвернулась. Через несколько дней Бобровского избили трое абхазцев. Он сглупил, сунулся на их территорию у вокзала. Поколотили его не сильно. Всё обошлось ушибами, фингалом под левым глазом и сломанным безымянным пальцем. Но с того момента начались проблемы. Машина стала барахлить. Сломался глушитель, потом полетело сцепление. Пришлось вкладывать сбережения в ремонт. Потом наступила зима, и клиентов поубавилось. Стояли ломоносные морозы. Люди без особой нужды старались не выходить на улицу. Бобровский и сам насквозь промёрз, разъезжая по городу в поисках пассажиров. Он заболел и слёг с пневмонией. Две недели пролежал в больничной палате с облупившимся потолком и ужасной кормёжкой. Соседи по палате без конца играли в шахматы, болтали о бабах и футболе. Стояла невыносимая скука. Незадолго до выписки Бобровского навестил приятель с завода, прессовщик по фамилии Марченко. Он был поддатый и принёс с собой чекушку.

– Лёха, беда, – сказал Марченко. – Угнали твою феррари.

– Как угнали? – спросил Бобровский. – Когда? Кто?

Больше всего его удивило, что эта колымага могла кому-то понадобиться.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Марченко. – На днях стояла. А теперь не стоит. Давай по граммулечке, а?

Бобровский выпил пятьдесят и задремал. Его разбудили крики. Марченко сцепился с соседями по палате. Он с трудом стоял на ногах, но грозил пустой чекушкой.

– Иди отсюда, алкаш, ноги помой, – кричали соседи. – Нашёл где бухать, подлюка!

– Сожгу, как гнид, – ответил Марченко.

Его вывел толстый мужик с рябым лицом, бывший десантник.

Выписавшись из больницы, Бобровский пошёл в милицию. На него там смотрели как на идиота, с удивлением и неприязнью.

– Мужик, какой ещё москвич? – сказал усатый пожилой лейтенант. – Ну зачем ты сюда пришёл, а? Ты что, думаешь, у нас других дел нет, как искать твоё ржавое корыто?

Бобровский молчал.

– У тебя сколько есть денег? – спросил лейтенант.

– С собой? Или вообще?

– В принципе.

Бобровский порылся в карманах. У него было меньше сотни мятыми чириками и мелочью. Лейтенант устало потёр переносицу.

– Раз так, слушай бесплатный совет. Наверняка тарантас твой какие-то малолетние пиздюки взяли погонять. Походи по окрестным дворам, наверняка сам найдёшь. Ферштейн?

Бобровский так и сделал. Во дворах лежал снег. Окна панельных домов напоминали пустые глазницы. Прохожие, у которых Бобровский спрашивал про машину, на ходу пожимали плечами. Он наивно расклеил объявления, не обещая вознаграждение. Денег почти не осталось. Зарплату постоянно задерживали. Ходили слухи, что завод скоро закроется. В советское время здесь делали запчасти для танков и бронемашин. А теперь велосипеды и хозяйственные тележки для дачников. Бобровский думал: «Мне тридцать лет, и я в глубокой жопе. Что же дальше?»

Как-то вечером в дверь его комнаты постучали. Бобровский открыл. Это был Марченко. Как всегда, поддатый и злой.

– Тебя там баба ждёт внизу, – сказал Марченко.

– Что за баба? – спросил Бобровский.