«Гамлет»: Литературный детектив. На основе нового, правильного перевода

Пять или шесть лет – до 1616 – он прожил в радости сих великих дел. Потом составил завещание и подписал каждую из трёх страниц своим именем.

Завещание настоящего дельца. В нём поименован в мельчайших деталях каждый предмет его собственности на этом свете – дома, земли, меч, позолоченная серебряная чаша и так далее… вплоть до «второсортной кровати» и её фурнитуры.

Оно подробно и расчётливо распределяло его богатства между членами семейства, не оставив без внимания никого. Даже его жены: жены, на которой он смог жениться в спешке по срочной милости особого освобождения от обета до того, как ему исполнилось девятнадцать; жены, которую он оставил без мужа на столько лет; жены, которой из-за нужды пришлось одалживать сорок один шиллинг, так никогда и не полученных от преуспевающего супруга кредитором, так и умершим, их не дождавшись. Нет, даже эта жена была упомянута в завещании Шакспира.

Он оставил ей эту самую «второсортную кровать».

И ничего более, ни единого пенни, чтобы благословить её счастливое вдовство.

То было в высшей степени завещание дельца, а не поэта.

В нём не упоминалась ни единая книга.

Книги в ту пору были гораздо ценнее мечей, позолоченных серебряных чаш и второсортных кроватей, так что когда умирающий обладал хотя бы одной, он заносил её в завещание на почётное место.

В завещании не упоминалось ни пьесы, ни стихотворения, ни незаконченного литературного труда, ни клочка рукописи.

Многие поэты умерли в бедности, однако он единственный за всю историю, который умер настолько бедным; все прочие оставляли после себя какое-нибудь литературное наследие. И книжку. Или две.

Поскольку все эти «факты» ставили крест на версии Гаррика, интеллигентные люди, не связанные с «нефтяной скважиной» Стратфорда, стали задумываться, кто же из современников Шакспира мог иметь моральное право подписывать столь выразительные, умные и явно что-то скрывающие в себе произведения псевдонимом «Шейкспир». О том, что это именно псевдоним, ни у кого из них сомнений не было, поскольку в половине случаев это слово вообще писалось через дефис – Шейк-спир – как не пишется ни одна фамилия. Кроме того, этот псевдоним сразу наводил на ассоциации о «потрясающими копьями», к пантеону которых относилась и Афина Паллада, десятая муза покровительница вольнодумных поэтов, и близнецы Диоскуры – Кастор и Поллукс.

Стали анализировать многочисленные источники. Обнаружилось если не огромное, то достаточно большое количество связей «копьетрясов» с незаслуженно позабытыми (в широких кругах, разумеется) именами Фрэнсиса Бэйкона, Эдварда де Вира, Кристофера Марлоу и целого ряда других писателей, поэтов и представителей сочинительствующей аристократии. В нашем отечественном шекспироведении тоже иногда раздаются голоса в пользу той или иной теории авторства, но я не буду их касаться в силу того, что авторы дружно не видят вопиющего факта и исправно пишут «Шекспир», чем невольно вызывают у меня сомнения в адекватности их дальнейших теорий. Шекспира не существует в принципе, дамы и господа. Если хотите рассуждать, называйте вещи своими именами: либо Шакспир, либо Шейкспир…

Что касается буржуазных филологов, историков, философов и просто людей интересующихся, то сегодня мир распался на множество враждующих между собой лагерей, из которых самыми крупными оказываются три: Стратфордианцы, для которых факты, изложенные тем же Марком Твеном – не указ; Бэйконианцы, считающие, что всё шейкспировское написано Фрэнсисом Бэйконом; и Оксфордианцы. Последние не понимают, как можно не видеть в авторе того же «Гамлета» или сонетов Эдварда де Вира, 17-го эрла Оксфордского.

Кстати, сразу же оговорюсь, что в нашей литературе и истории название его рода (de Vere) тоже транскрибируется ошибочно – де Вер. Достаточно послушать, как его произносят носители языка, рифмуя de Vere и fear ([фиа], «страх»), чтобы всё стало на свои места.

Я заинтересовался этой темой можно сказать в юности, однако долгое время не придавал её сути должного значения (и тоже тупо сравнивал Шекспира и… Шекспира). Несколько лет назад, трудясь над очередной «репетиторской тетрадью» (коих на данный момент опубликовано три под общим названием «Неожиданный английский»), я описывал очередное английское крылатое выражение, пришедшее в обиход из «Ромео и Джульетты», заинтересовался, заглянул в «перевод» Пастернака, обнаружил, что целого фрагмента оригинального текста Борисом Леонидовичем просто не замечено (включая искомую фразу) и сам взялся за перо, в результате чего получился мой «новый, правильный перевод»[3 - Подробности по адресу ridero.ru/books/tragediya_romeo_idzhuletty]. Потом я помог пробиться к русскому читателю упомянутому труду Марка Твена и вот, наконец, видимо, финальная точка – «Гамлет».

Но я не о том…

Последние года три я внимательно присматривался к спорящим лагерям, пересмотрел и переслушал много часов диспутов, лекций и фильмов, перечитал уйму посвящённых вопросу авторства книг и статей[4 - Перечень наиболее интересных приводится в Приложении.] и постепенно пришёл к собственному мнению. Которое также не хотел бы навязывать читателю, способному самостоятельно заглянуть в Приложение и обнаружить довольно подробные жизнеописания как Фрэнсиса Бэйкона, так и Эдварда де Вира, и решить, насколько я прав или ошибаюсь. Следующий абзац можете смело не читать, поскольку в нём будет очередной спойлер…

Я исхожу из того, что если какое-то явление объяснимо с разных точек зрения, значит, скорее всего, эти точки зрения имеют равное право на существование. Зачем вставать в позу, скандалить и доказывать, мол, «Только он был Шейкспиром!», если из масштаба наследия и разноплановости стиля очевидно, что автором едва ли был один-единственный человек? Тем более что в жизни всех кандидатов, как упомянутых здесь, так и нет, был очень чёткий период участия в литературно-философских обществах (или, как в случае с Бэйконом, их создания), благодаря чему мы сегодня совершенно спокойно можем говорить о коллективном авторстве. Таким образом, на мой взгляд, по-своему правы и те и другие. Скажем, в случае с «Гамлетом» читатель увидит, насколько события трагедии, языковые аллюзии, даже даты первых изданий связаны с судьбой елизаветинской Англии в целом и Эдварда де Вира в частности, однако в них же время от времени видна направляющая рука учёного – Фрэнсиса Бэйкона, которому была важна идея и символика, а уж по части шифрования текстов мало кто мог его превзойти.

Почему Гамлет

В смысле, почему героя трагедии зовут Гамлет, а не Гарольд Синезубый, Стойкий оловянный солдатик или как-нибудь ещё.

Хотя в Приложении вы найдете на эту тему отдельную статью, посвящённую первоисточникам, откуда авторы черпали фабулу, здесь я позволю себе высказать собственное крамольное мнение.

Обычно принято считать, что произошло это потому, что в упомянутых источниках героя звали либо Хам, либо Амлет. Более того, официальная «наука» считает, что Гамлетом Гамлета Шакспир назвал потому, что его собственного, единственного и, увы, умершего в одиннадцатилетнем возрасте сына звали Гамлет. Хотя вообще-то его звали Гамнет, через «н». И родился он в 1585 году, то есть, по моим нехитрым подсчётам, через три года после написания трагедии[5 - Об этом вы узнаете из дальнейшего прочтения книги.].

Чтобы разобраться, что к чему, необходимо, как водится, заглянуть в оригинал. Поскольку сразу выяснится, что наш с вами Гамлет – не Гамлет, а Хэмлет (Hamlet). В английских словарях это существительное переводится как «маленькая деревенька». Недавно я смотрел весьма интересный американский документальный сериал о войне во Вьетнаме, так в нём все тамошние населённые пункты, которые янки штурмовали и сжигали, назывались как раз «хэмлетами». То есть, если бы мы с вами были англичанами, то для нас герой трагедии ходил бы под фамилией Деревенькин или вроде того.

Но не только.

Потому что в английском языке есть ещё такое вкусное слово, как ham, что означает «ветчина». А суффикс —let используется как уменьшительный, откуда мы имеем, к примеру, booklet, буклет, иначе говоря, маленькую книгу. Таким образом, наш Деревенькин плавно становится Ветчинкиным.

«Ветчина» вообще у «Шейкспира» слово интересное и довольно часто используемое. Автор «Гамлета» называет им даже поджилки, которые трясутся у старого Полония. Чаще чем ветчина встречаются разве что её носители – свиньи, боровы, кабаны и т. п. Ничего не напоминает? Тогда вспомните, с чем у нас ассоциируется типичный английский завтрак? Если, конечно, не с овсянкой. Разумеется: яичница с беконом. «Бекон» пишется по-английски bacon, читается «Бэйкон» и является фамилией упомянутого выше Фрэнсиса Бэйкона, которую наша традиция зачем-то заставляет писать вообще Бэкон (ну и писали бы тогда как ветчину – Бекон).

Из дальнейшего вы также узнаете, что кабан присутствует на фамильных гербах как Бэйконов, так и де Виров.

К концу книги вы будете знать причины наречения почти всех персонажей трагедии, честное слово.

Только и это ещё не всё.

К атрибутам Афины Паллады, как известно, относилось не только потрясаемое ею копьё, но и шлем. Именно в его честь то общество единомышленников, которое собрал вокруг себя Фрэнсис Бэйкон, называлось «Рыцари Шлема». По-английски «шлем» – helmet, германская этимологическая основа которого – helm – вошла в имя Шейкспира, поскольку Уильям (William) – это то же, что какой-нибудь немецкий Willhelm. Ведь даже французский захватчик Англии, известный нам как Вильгельм Завоеватель, в английской традиции зовётся тем же Уильямом. Но важно даже не это, а то, что сочетание will helm (о чём речь ещё будет дальше) воспринималось последователями Бэйкона как «шлем воли» (Волей – Will – королева Елизавета называла Эдварда де Вира, когда была к нему благосклонна). Кстати, вы ведь наверняка знаете, что в русский язык слово «тарелка» пришло из германских языков в форме «талерка»? Это я к тому, что, надеюсь, не одному мне мнится звуковое сходство слов Hamlet и helmet.

Что здесь переведено

Подробности вопроса о редакциях трагедии «Гамлет» вы также можете найти в Приложении. Здесь я лишь дам короткое пояснение.

Официальных версий «Гамлета» три. Первая (1603 года) называется «плохим кварто». Я всюду дальше сокращаю это название до К1. Вторая (1604) называется «2-е кварто» (К2). Третья вошла в первый полный сборник произведений «Шейкспира» (1623), который называется «1-й фолио» (Ф1). К2 больше К1 практически в два раза, однако короче Ф1 на 77 строк. Всего же строк, совпадающих в К2 и Ф1 идеально, то есть без замены и искажения слов – только 200. Можете себе представить, каких трудов англичанам стоят попытки собрать воедино хотя бы две последние версии!

До обнаружения в начале XIX века К1 не было даже толком разделения «Гамлета» на действия и акты. О всяких ремарках (такой-то уходит, говорит в сторону, приходят такие-то и т.п.) и говорить не приходится. Не знаю, кому как, а мне это обстоятельство красноречиво говорит о том, что, вопреки царящим канонам, произведения «Шейкспира» писались не столько для сцены, сколько для… прочтения, когда важны не столько действия, сколько смысл фраз.

Сегодня английские издатели начинают вводить в практику публикацию всех трёх редакций как есть, отдельно. Нам с вами такая радость не угрожает, нам хватает различных версий переводов, которые и без того отражают оригинальный текст лишь в некотором приближении. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как пользоваться максимально полной компиляцией английских исходных редакций в том виде, в каком вы, скорее всего, столкнётесь с «Гамлетом» в классических фильмах или театральных постановках[6 - Судя по постановке 2015 года, где роль Гамлета кричал и плакал Бенедикт Камбербэтч, современные театральные режиссёры Великобритании считают себя в праве корёжить исходник так, как им хочется.].

Как читать

Как хотите. Если вас не интересует ничего вокруг «Гамлета», кроме непосредственно текста, читайте на здоровье, не обращая внимания на сноски и уж тем более на Приложение. Очень надеюсь, что сам по себе поэтический язык трагедии таким, каким я его услышал, придётся вам по душе.

Однако я бы на вашем месте поступил несколько иначе: дочитал это ни к чему не обязывающее предисловие, затем заглянул в конец, в Приложение, и ознакомился с биографиями Фрэнсиса Бэйкона и Эдварда де Вира, а уж затем стал читать текст, постоянно сверяясь со сносками, благо они там в большом количестве чуть ли не на каждой странице.

Оставшуюся информацию из Приложения почерпнул бы под занавес.

Последние оговорки

Хороший спортивный комментатор отличается от плохого тем, что рассказывает не о том, что зрители и так видят, а о том, что от них скрыто. Он говорит не о том, как, а о том, почему…

В этой книге я ни в коей мере не ставил перед собой задачу открыть что-то новое в интерпретации чувств и мотиваций персонажей. Мы все взрослые люди, все смотрим на мир по-разному, а «Гамлет» – как раз одно из тех произведений, которые привлекают к себе постоянное внимание многоплановостью прочтения и восприятия. Поэтому мне было неинтересно делать пометки о том, что имел в виду Гамлет с моральной точки зрения, когда говорил «быть или не быть», насколько Лаэрт является в сущности его братом-близнецом по несчастью, выпила ли королева вино, зная или не зная о том, что в бокале яд и т.д… Это решать вам – актёрам, режиссёрам, литературоведам и просто читателям. Я подавал голос, если мне было что сказать по поводу скрытого смысла непосредственно употреблённых слов.

Далее. Как сказал не то Гёте, не то его друг Сафир, «переводы как женщины: если верны, то некрасивы, а если красивы, то неверны». Не стану долго распространяться по поводу своего подхода к переводу, тем более к переводу поэтическому, который по умолчанию всегда акт соавторства, а не рабского подчинения. Я стараюсь смотреть на вещи «просто» (именно в кавычках, поскольку это самое сложное), то есть останавливаться против каждой строки и задаваться одним единственным вопросом: если бы Бэйкон или де Вир писали по-русски, как бы они передали эту мысль? Правда, по сравнению с моими предшественниками, я считаю, у меня было одно преимущество: поскольку я изначально предполагал, кто и почему писал эти строки, я знал, на что нужно обращать наиболее пристальное внимание, что во фразе непременно нужно оставить, а что – обычное слово, которое можно опустить или заменить.

Тем, кто будет читать «Гамлета» впервые, стоит приготовиться к тому, что большая часть трагедии написана пятистопным ямбом. В тех местах, где персонажи особенно взволнованы, динамизм их речи усиливается «рваными» строками из двух-трёх ямбов. Кроме того, большая часть этих самых ямбов нерифмованна, за исключением нескольких случаев парных рифм, которые (при отсутствии формального деления на сцены и акты в ранних редакциях) указывали, как я понимаю, на концовку одного главного действия и переход к следующему. Рифмой обладают также поэтически вставки и песни. Когда разговор начинает касаться совсем уж прозаических тем (некоторые исследователи считают их «правдивой информацией» на фоне остальных «неискренних» речей) персонажи переходят на обычную прозу.

Также обратите внимание на употребление обращений «ты» и «вы». Поскольку в английском языке того времени эти местоимения существовали на равных и понимались примерно так же, как в русском, то есть «ты» мы говорим близким друзьям или тем, кого не уважаем, а «вы» – тем, кого уважаем, либо, напротив, с кем хотим держать дистанцию, в «Гамлете» мне ничего домысливать в этом отношении не приходилось. Поэтому вы увидите, как герои в зависимости от настроения могут резко переходить с «вы» на «ты» и наоборот.

Хотя я ревностно отстаиваю свою идею правильного написания таких фамилий, как Шакспир, де Вир или Бэйкон, в остальных случаях я поднимаю своё копьё и послушно использую те написания (имён, городов и т.п.), которые чаще всего встречаются в наших учебниках, справочниках и Интернете. Согласитесь, не настолько принципиально называть Генрихов Хенрихами, если тем более так зовут короля, о жизни которого вам, возможно, захочется узнать больше самостоятельно. Поэтому сразу прошу въедливого читателя меня извинить за определённую непоследовательность. Она сознательная.

Наконец, давайте вспомним, что писал Иоанн Богослов в 18-й главе своего Откровения: «Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу». Это я исключительно к тому, что искренне ненавижу последствия реформы русского языка Луначарского и потому тоже совершенно сознательно следую дореволюционному правилу русской грамматики, которое гласило, что существуют приставки «без» и «через», но нет приставки «бес». В подтверждение своих слов привожу обложку прижизненного издания знаменитой пьесы Александра Николаевича Островского. У бедной девушки не было приданого, она была без приданого, то есть безприданница. Пора перестать называть человека безчестного – честным бесом, а безсердечного – бесом сердечным. Конечно, право ваше, но своё я оставляю за собой.

Приятного чтения!

ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ГАМЛЕТА, ПРИНЦА ДАТСКОГО

Новый, правильный перевод с комментариями и расшифровкой истинных смыслов