– Прямо сейчас? Я хотела отдохнуть…
– Аня, некогда отдыхать! Времени – ни копейки! Давай я тебе помогу.
Анна, не снимая пуховика, шагнула к лестнице, будто желая ускользнуть наверх и спрятаться, но он ухватил ее за рукав.
– Аня, нам надо ехать!
– Пусти меня, пожалуйста!
– Ты понимаешь, что я тебе говорю? – в его голосе зазвучало нескрываемое раздражение. – Сколько можно повторять! Ты вообще слушаешь меня?!
– Я не могу сейчас! – жалобно воскликнула она. – Я потом!
– Мы опоздаем на самолет!
– Я потом! – лепетала она. – Позже… Я устала… Два часа ничего не изменят.
– Я сказал: надо ехать!
– Не кричи на меня! – всхлипнула она. – Мне и так плохо.
– Нас люди ждут! Если мы сейчас не улетим – заторчим, бля, неизвестно насколько!
Теперь он вовсе не был бережным к ней. Накопившаяся на Анну обида рвалась наружу, делая его агрессивным.
– Потише! – примирительно проговорил Норов, но Гаврюшкин только нетерпеливо отмахнулся от него.
– У нас ребенок дома! – он злился все сильнее. – Забыла о нем? Тебе наплевать на него?!
– Зачем ты так говоришь? – вскрикнула Анна сквозь слезы. – Это… нечестно! Мне больно это слышать!
Ляля выглянула было из кухни и тут же спряталась назад.
– Давай потише, – повторил Норов Гаврюшкину, стараясь не поддаваться его напору и оставаться ровным.
Гаврюшкин и впрямь чуть убавил тон.
– Еще раз: чечены улетают в Россию! Других рейсов нет! Надо срочно валить в Ниццу! Как тебе еще объяснять?!
– Пожалуйста! – взмолилась она. – Я не могу сейчас! Ну, пожалуйста! Не могу!
– Можешь! – отрубил Гаврюшкин. – Иди в машину, я сам соберу твои вещи!
Анна бросила умоляющий взгляд на Норова, и этот взгляд обжег его.
– Угомонись, – сказал Гаврюшкину Норов. – Ты как-то совсем разошелся.
– Не лезь, Нор! – взорвался Гаврюшкин. – Это наше дело! Аня, в последний раз спрашиваю: ты летишь или нет?
Она уже плакала в голос, вздрагивая плечами, беспомощно уронив руки. Слезы градом катились по щекам.
– Аня!
Она расширенными испуганными глазами посмотрела в свирепое лицо мужа.
– Нет! – вдруг отчаянно прошептала она. – Я никуда не поеду с тобой!
– Ты что, рехнулась?! – рявкнул он грубо.
Страх и отчаяние придали ей решимости.
–Я остаюсь! – повторила она непослушными губами.
Гаврюшкин побагровел.
– Если ты не вернешься со мной сейчас, ты никогда больше не увидишь сына!
– Как ты смеешь?! Это мой сын!
– Нет! – Гаврюшкин в бешенстве топнул ногой. – Это мой сын! Я не отдам его тебе!
– Послушай, – подал голос Норов. – Сходи-ка на кухню, выпей воды из холодильника, остынь и перестань нести чушь! Давай поговорим как разумные люди…
В нем самом дрожал каждый нерв. Гаврюшкин сверкнул на него черными, ненавидящими глазами.
– Засунь язык в жопу! Кто ты вообще такой?! Любовничек, нах! Пенсионер! Я тебя размажу в прямом и переносном смысле, понял?! Я спрячу Льва так, что никто не найдет! Да никто и искать не станет; любой суд в Саратове сделает, как я скажу! Это мой город – Саратов! Я там решаю! И в Москве все решу! Потому что я в России – человек! А ты – х..та полная, пое…ь! Ты все прое-ал! Я давно слежу за тобой, я все про тебя знаю! Как ты живешь, что делаешь. А вот ты про меня ничего не знаешь! И про нее – тоже! – он ткнул пальцем в Анну. – И про Россию ничего не знаешь! Ты в ней – г.вно!
– Не смей так говорить! – воскликнула Анна.
– Молчи! Я – твой муж! Я заместитель главы города, меня в Кремле знают! Мне сам Президент грамоту подписывал! А этот старый урод все про..рал! У него – ни бабок, ни друзей, ни связей! Он – один! Никто! Хочешь с ним еб…ся? Да на здоровье! Только не думай, что я буду молча это терпеть! Забудь про Льва! Я выращу его сам, без тебя, и я расскажу ему, что ты его бросила! Сбежала с любовником, со стариком!
Он не договорил. Норов рванулся вперед и, вложив в удар все свои шестьдесят кило, умноженные на тонну бешенства, врубил ему правой. Гаврюшкин оборвался, булькнул и пошатнулся. Не давая ему прийти в себя, Норов засадил в него правый апперкот, потом с разворота левый боковой и еще один правый прямой. Он бил со всей дури, вкладываясь в каждый удар. Голова Гаврюшкина дергалась, челюсть съезжала набок.
Его огромное грузное тело обмякло и осело на пол. Лестница не дала ему упасть, он остался сидеть, бессильно уронив голову на грудь. Кулаки у Норова были разбиты в кровь, но захлестнувшая его ярость все еще клокотала. Не в силах остановиться, он схватил стоявший у пианино витой чугунный стул, готовый размозжить им голову Гаврюшкину. Но Анна метнулась с лестницы вниз, прямо под удар.
– Нет! – пронзительно вскрикнула она. – Не смей!
Он едва успел остановиться.
– Ты что?! – крикнул он, бросая занесенный стул на пол, позади себя. Стул упал, больно задев его по щиколотке чугунной ножкой. – С ума сошла!
Ее крик, ее бесстрашное движение, и это «не смей!» поразили его.
– Прошу тебя! – бормотала она, целуя его и прижимая свое зареванное красное лицо к его бледному. – Прошу тебя, любимый, успокойся! Ты не должен его бить… Это… нельзя!
Она никогда раньше не называла его «любимый». Он все еще тяжело дышал.
– Я мог ударить тебя, – пробормотал он.