Пока кукует над Рессой кукушка… Семейная сага

Ребята походили по рядам со сладостями, купили себе и тяте по пирожку, сладких петушков на палочке. Поглазели на то, как тряпочные куклы на краю короба выступают, друг друга мутузят и противными нечеловеческими голосами орут. Николка объяснил брату, что это называется театр, и куклами управляют специальные люди за коробом. Это они вещают такими голосами.

Рядом карусели кружатся, на них люди катаются. Андрейке все чудно, интересно. И дома в два-три яруса, каменные. И храмы. Много их в Мосальске. Храмы большие, величественные. Много больше, чем гороховский или даже мочаловский. А уж какие колокольни высокие, купола яркие, золоченые, зелёные и голубые, как небо.

Тут вдруг над ярмаркой разнёсся сочный, густой, басовитый звук колокола. Он покатился над домами куда-то вдаль. Вслед за ним рассыпалась череда звонов тоном повыше, а им вдогонку запели, зазвенели самые высокие голоса колокольчиков. И все это с перезвоном, со своей особой мелодией. Им стали вторить звонницы других колоколен. Над городом поплыл малиновый звон.

И случилось непредвиденное. Андрейка вздрогнул от первого басового удара колокола, неожиданно повернулся в сторону брата, но нечаянно мазанул надкушенным пирожком по беличьей шубке стоявшей рядом барышни. Та в ужасе взвизгнула, отпрыгнула в сторону, возмущенно выпростала из муфточки руку с платочком, принялась оттирать с шубки пятно. Гимназист в форменной шинели с башлыком, в возрасте чуть старше Николки, не долго думая, с размаху влепил Андрейке по уху, да так, что с того слетела шапка.

Николка обернулся на вскрик брата и, увидев, как барчук заносит руку для другого удара, выступил вперед и произнес:

– Но-но, барин, будя…

Гимназист мгновенно оценил более крупную фигуру противника и счел за благо увести барышню с места стычки.

Братьям сразу расхотелось дальше ходить по ярмарке. Они вернулись к своим саням.

Тятя уже хорошо расторговал заготовленные горшки для каш и щей, горлачи и глечики, крынки и миски. И поделки для детворы пошли в ход. На видном месте стояла фигурка баяниста, широко растянувшего меха гармошки и пустившегося вприсядку. Его шапка сдвинулась назад, выставляя кудрявый чуб.

Оставив сыновей торговать за себя, Герасим отошел к Гнедому, засыпал ему в торбу овса, достал принесенный сыновьями пирожок закусить. Хотелось чаю, но не оставишь же товар без присмотра, на одних отроков.

В это время к саням подошла стайка гимназистов в шинелях и барышень в нарядных пальто и шляпках, повязанных белыми пуховыми шалями. Среди них и давешняя в беличьей шубке. Они весело переговаривались о чем-то, барышни заливисто хохотали. Неожиданно барышня в шубке остановилась, будто споткнулась.

– Да вот же, глядите, те мерзкие холопы. Еще, оказывается, и торгуют. И не чувствуют вины своей. Измазали меня и прощения не просят…

– А давайте их накажем? – тут же предложил прыщавый гимназист, оглядываясь по сторонам. Увидев, что взрослых рядом нет, добавил:

– Симочка, какое наказание вы посчитаете возможным?

Давешний гимназист, ударивший Андрейку по уху, только что подошедший к стоящим у саней ребятам, произнес недовольно:

– О чем думать, разбить их товар, пусть катят отсюда в свою вонючую деревню…

Симочка тут же схватила фигурку мужика с гармошкой, бросила на утоптанный снег и наступила каблучком. Послышался противный хруст, и фигурка развалилась на несколько кусков.

Николка, сжав кулаки, кинулся на гимназиста. Тот отскочил в сторону, а прыщавый подставил ножку. Николка не удержался и упал на снег. Хорошо, не задел сани с товаром.

А окружившие его гимназисты заливисто захохотали, начали пинать, не позволяя подняться и обзывая Николку разными словами. Вокруг сразу же стала собираться толпа зевак, подзадоривая драчунов.

– Родившийся рабом, так им и останется, как его не цивилизуй, – брезгливо произнес гимназист в башлыке и взял барышню в беличьей шубке под руку. Он заметил, что к ним от коновязи приближается какой-то деревенский мужик, и счел за лучшее уйти. Но не учел, что свидетелем их поведения стал другой человек, оказавшийся в толпе зевак.

– Серафима Алексеевна, не сочтите за труд, извольте остановиться, – произнес обладатель пенсне, бобровой шапки и трости с набалдашником.

Гимназисты мгновенно притихли, узнав в говорившем учителя словесности городской гимназии.

– Я советую вам, Серафима Алексеевна, подобрать разбитую скульптуру и возместить ущерб, а также, извиниться за свое поведение, недостойное дочери священнослужителя. А вам, господин Белогорский, должно быть стыдно за свое подстрекательство…

– Мне? – гимназист в башлыке вскинул тонко очерченные брови. – Стыдно? За что? Что проучил этого холопа? Указал ему на его место? Если их не учить, они совсем распоясаются. Тупые, немытые животные, только и умеющие, что мычать да блеять.

– Эти, как вы изволили выразиться, животные, создают тот продукт, которым вы питаетесь, они трудятся в поте лица своего, чтобы вы могли жить припеваючи, ни в чем себе не отказывая, пользуясь плодами их труда. А что до вашего определения их тупости, то если дать им возможность учиться, они очень быстро заткнут вас за пояс, так как в изучении предметов вы далеко не в первых учениках.

– Господа, – обратился учитель уже к остальным, – ваше поведение будет рассмотрено на совете попечителей гимназии. Я доведу до сведения господина директора сегодняшний инцидент и извещу об этом ваших родителей. А вам, господин Белогорский, должно быть особенно стыдно. Ведь это ваша матушка отдает столько сил и времени работе в церковно-приходской школе, обучая деревенских ребят грамоте. Странно, вы между собой часто говорите что-то о равенстве людей, о какой-то свободе. И тут же оскорбляете тех, кто в этой свободе больше всего нуждается…

Учитель подождал, пока барышня в беличьей шубке вытащит деньги и заплатит за разбитую фигурку, потом жестом приказал гимназистам удалиться. Последним шел гимназист в башлыке. Он с ненавистью оглянулся на стоящих у саней Николку и Андрейку. Хотел что-то сказать, но, увидев подошедшего к саням мужика, промолчал. Многочисленные зеваки, как обычно, окружавшие любое скандальное событие, стали расходиться.

Николка рассказал отцу о происшествии. Герасим покачал головой. Он был согласен, что мальцы не виноваты в сваре, но понимал, что происшествие может выйти им боком.

Впрочем, больше никаких неприятностей в этот день не случилось. Товар свой они расторговали за один день, что бывало нечасто. Накупили припасов. Герасим взял заморского чаю, который так любит Лизавета, головку сахару, баранок, мануфактуры жене, няньке и дочкам на кофты, сладких пряников к празднику.

Случившееся аукнулось очень скоро. После рождественских каникул Герасима пригласил для беседы отец Алексей, протоиерей Гороховского храма, при котором располагалась церковно-приходская школа. Он без обиняков известил Герасима, что проступок его сына Николая рассмотрен на совете школы, и принято решение отказать ему в рекомендации продолжения учебы в Юхновском реальном училище. Николая могли бы уже отчислить из школы за ненадлежащее поведение, но благодаря заступничеству попечительницы и одновременно учительницы школы Натальи Марковны Белогорской, ему разрешено завершить второй класс, тем более, что он является лучшим учеником школы.

Герасим возвращался в деревню в полном смятении. Что сказать Лизавете? Как она воспримет известие о том, что сыну отказано в продолжении обучения.

У него перед глазами всё время стоял Николка. Услышав о решении попечительского совета, он только и спросил:

– За что, тятя? Я ведь ничего не сделал противоправного. Это ведь на нас набросились гимназисты…

Что мог на это ответить Герасим? Сказать, что такова эта жизнь, где несправедливость побеждает правду? Николка не такой глупый, чтобы и самому об этом не догадаться. Настраивать парня на протест, калечить ему жизнь? Нет, Герасим не хотел такой судьбы первенцу. Насмотрелся на каторжан во время работы в отходе. Они тоже говорили, что борются за правду, за счастливое будущее. Но сами были в кандалах, неприкаянные, без семьи, без детей.

– Ничего, Николка, у тебя в руках ремесло, есть хватка, проживешь и без учёбы. Главное, люби свою землю, помни предков своих, чти их заветы и передавай их своим детям, когда придёт их черёд появиться на белый свет.

Лизавета, услышав известие, мгновенно обессилев, опустилась на лавку:

– Как же так, Герушка? Николка такой сметливый, ему всё даётся легко. Господь дал ему светлую голову и желание учиться. За что же его так?

– Лизаша, не рви себе сердце. Наш Николка не пропадёт. У него в руках ремесло, вон как он фигуры лепит.

– Но почему ему не позволили дальше обучаться?

– Если бы всем сметливым да талантливым из народа дали возможность получить знания, Лизаша, то что бы оставалось делать тем, кто стоит у власти сейчас? Они бы сразу почувствовали свою никчёмность. Вот и не допускают крестьянских детей до науки, боятся на их фоне выглядеть ущербными…

Герасим и не заметил, как заговорил словами бывшего каторжанина Василия Полуэктова, с которым в молодости повстречался во время работы на строительстве дороги. Василий, еще молодой, но уже поседевший и какой-то уставший от жизни, прибился к артели землекопов в Саратове. Работал он хватко, но рассуждал странно и непонятно. Объяснял своим сотоварищам, что народу надобно учиться, получать знания, а потом брать в руки власть. Говорил, что правят страной инородцы, которые изначально не хотят просвещать народ, подпускать его к знаниям. Потому что тогда все увидят, что те, которые правят страной, ничем не отличаются от тех, кого они поработили. А неграмотным и порабощённым народом править намного удобнее.

Молодые землекопы со вниманием слушали крамольные речи Василия, но старшие, умудрённые опытом и учёные жизнью, довольно скоро разъяснили тому, что неча сбивать с толку молодёжь, подбивать на бунт. Через некоторое время Василий тихо исчез из артели.

Герасиму казалось, что и забыл он о той встрече, а вот, поди ж ты, в минуты несправедливости, вспомнились речи Василия, и сам не заметил, как Лизаше ответствовал теми же словами, от которых в молодые годы открещивался.

Всё же, по завершении учёбы, Николке вручили свидетельство об окончании двухклассной церковно-приходской школы и благодарность за прилежание и успешное освоение предметов. Наталья Марковна похвалила своего ученика за сметливость и стремление к постижению новых знаний. Но… никто даже не заикнулся о дальнейшем продолжении обучения.

Герасим и рад был бы отдать сына дальше учиться, хотя и не видел для того в этом проку, но неурожайный год перечеркнул и эти планы. Не было средств для отправки малого в город и оплаты за учёбу. Это огорчало и расстраивало Лизавету, которая уже сжилась с мыслью, что первенец вырвется из круговорота тяжёлой крестьянской доли, сможет осесть в городе, выучиться, стать независимым от причуд погоды…

После затяжной и холодной весны лето наступило с жарой и засухой. Изнуряли частые суховеи. Становилось очевидным, что опять не удастся в достатке запасти кормов для скотины. Зерновые тоже не удались.

Герасим и Лизавета обошли свой участок, добрались до Селиб, опустились под любимой берёзой. Герасим положил голову Лизавете на колени, закрыл глаза. Жена вытащила гребень и привычно стала расчёсывать спутанные кудри мужа. В чёрных, как вороново крыло, волосах не было ни единого проблеска седины, а мужику, поди уж, четвёртый десяток. Не замечалось и поредения волос. Как был в молодости с густой копной, так и остался. Младшая Маняша, по всему видать, переняла цвет косиц от отца, правда, нет у дочери такой густоты и жёсткости волос.

Герасим, отдавшись на волю Лизаветиных рук, задумался о чём-то своём, унёсся в далёкое прошлое, потом задремал под ласковое движение гребня по волосам. Так бы вот и лежал в этой опьяняющей неге рядом с той, что всегда окажет поддержку и утешение.

Где-то со стороны леса донесся крик кукушки. Лизавета, как в детстве, внутренне произнесла заклинание: «Кукушка, кукушка, сколько мне зим зимовать, лет вековать?». Разошедшаяся было не на шутку птица, вдруг замолчала. Всего раз и крикнула, а потом и затихла. Лизавета сжалась от страха. Знала, что это плохая примета, если после заклинания птица не откликнется. Невольно рука с гребнем дёрнулась и остановилась.

– Что с тобой, Лизаша? – открыл глаза Герасим.