Восставший из ада. Ночной народ

Времена года желают друг друга, как женщины и мужчины, для того чтобы излечиться от собственных крайностей.

Весна, если она затягивается хотя бы на неделю дольше положенного срока, начинает алкать лета, чтобы положить конец постоянным обещаниям. Лето же, в свою очередь, жаждет чего-то, что могло бы унять его зной, а самая мягкая осень в конце концов устает от нежности и вожделеет быстрого и жесткого мороза, на корню убивающего ее плодовитость.

Даже зима – самая упрямая, самая неумолимая – мечтает, по мере того как все ближе надвигается февраль, о пламени, что вскоре растопит ее. Со временем все устают и принимаются искать противоположность, дабы спастись от самих себя.

И потому август сменился сентябрем, и никто на это не жаловался.

2

От работы дом на Лодовико-стрит начал выглядеть гостеприимнее. Несколько соседей даже зашли с визитом, и, оценив новую пару, откровенно признались в том, как они счастливы, что номер пятьдесят пять снова занят. Один из них даже вскользь упомянул о Фрэнке, заметив, что какой-то странный парень жил здесь несколько недель прошлым летом. Последовала секунда замешательства, когда Рори сообщил, что таинственный житель был его родным братом, но вскоре все забылось, ибо сила очарования Джулии не знала границ.

Во время их брака Рори редко говорил о Фрэнке, хотя между ними было всего восемнадцать месяцев разницы, а детьми они казались и вовсе неразлучны. Об этом Джулия узнала случайно, во время пьяных воспоминаний – за месяц или два до свадьбы – когда Рори вдруг разговорился о брате. Монолог получился довольно меланхоличным. Пути Коттонов серьезно разошлись уже в подростковом возрасте, и Рори до сих пор об этом жалел. А еще больше жалел о той боли, которую безумная жизнь Фрэнка принесла родителям. Казалось, когда брат в кои-то веки появлялся из какого-нибудь уголка на земном шаре, который в тот момент опустошал, он приносил с собой лишь несчастье. Его рассказы о приключениях в мелководье преступного мира, постоянные упоминания шлюх и мелких краж – все это приводило родителей в ужас. Но было и нечто похуже, по крайней мере, так говорил Рори. В минуты откровенности Фрэнк говорил о жизни, прожитой в бреду, о желании опыта, не подвластного моральным императивам.

Неужели сам тон Рори, смесь отвращения и зависти, так подогрел интерес Джулии? Неважно, по какой причине, но ее быстро охватило неутолимое любопытство, она хотела встретить этого безумца.

А потом, буквально за две недели до свадьбы, паршивая овца появилась во плоти. Последнее время дела у него шли в гору. Он носил золотые кольца на пальцах, был весь загорелым, подтянутым и ничем не походил на чудовище, которое описывал Рори. Братец Фрэнк был гладким, как отполированный камень. Она поддалась его чарам за несколько часов.

Наступило странное время. Дни ползли к свадьбе, а Джулия неожиданно поняла, что все меньше и меньше думает о будущем муже, но все больше и больше о его брате. Кое-чем они же все же походили друг на друга; некий оттенок в голосе, непринужденность явно говорили о том, что они родственники. Но к качествам Рори Фрэнк привносил нечто, чем его брат никогда не мог похвастаться: прекрасное безрассудство.

Возможно, все последующее было неизбежным; как бы Джулия не боролась со своими инстинктами, она лишь откладывала неизбежное завершение. По крайней мере, так она позже пыталась перед собой оправдаться. Но когда с самобичеванием было покончено, она все равно дорожила воспоминанием об их первой – и последней – встрече.

Кажется, когда приехал Фрэнк, еще и Кирсти зашла по какому-то брачному делу. Но благодаря телепатии, что приходит с желанием (и вместе с ним исчезает) Джулия знала, что сегодня именно тот день. Она оставила Кирсти составлять списки или что-то вроде того, а сама увела Фрэнка наверх, сказав, что хочет показать ему свадебное платье. Так она все помнила: что попросила его посмотреть платье и надела фату, смеясь при мысли о себе в белом, а потом он появился рядом, приподнял вуаль, а она опять засмеялась, все смеялась и смеялась, словно проверяя решительность его намерений. Фрэнка ее веселье не охладило; и времени на тонкости соблазнения он тоже не тратил. Изящное обличие почти сразу уступило перед грубой сутью. Секс, если не считать согласия Джулии, по агрессивности и безрадостности напоминал изнасилование.

Разумеется, память приукрасила воспоминания, и в течение четырех лет (и пяти месяцев) Джулия часто проигрывала в воображении ту сцену. Сейчас ей казалось, что синяки были плодом страсти, а слезы – лишь доказательством ее чувств к Фрэнку.

На следующий день он исчез. Сбежал в Бангкок или на остров Пасхи, куда-то, где был никому не должен. Она скорбела по нему и ничего не могла с собой поделать. И ее скорбь не прошла незамеченной. Пусть они никогда специально об этом не говорили, но Джулия часто думала, не начался ли развал их отношений с Рори с того самого дня; с тех пор она постоянно думала о Фрэнке, когда занималась любовью с его братом.

А теперь? Сейчас, несмотря на смену домашней обстановки и шанс на новое начало вместе, казалось, все обстоятельства сговорились, чтобы напоминать ей о Фрэнке.

Не только соседские сплетни воскресили память о нем. Однажды, когда Джулия была дома одна и распаковывала личные вещи, она наткнулась на несколько папок с фотографиями Рори. Там было много недавних, с их отдыха в Афинах и на Мальте. Но среди бесцветных улыбок были похоронены снимки, которые она никогда не видела (неужели Рори скрывал их?): семейные портреты, сделанные десятилетия назад. Фотография его родителей в день их свадьбы, черно-белое изображение, которое с годами выцвело до серого. Крещения, где гордые крестные баюкали детей, завернутых в фамильные кружева.

А потом совместные фотографии братьев; младенцы с широко раскрытыми глазами; насупленные школьники на гимнастических соревнованиях и на школьных торжествах. Потом, когда прыщавая подростковая застенчивость взяла верх, количество снимков уменьшилось – пока лягушки не превратились в принцев, перейдя на другую сторону пубертата.

Когда она увидела, как Фрэнк во всей своей красе кривляется на камеру, то невольно зарделась. В юности, как и ожидалось, он любил выставлять себя напоказ и всегда одевался по последней моде. Рори же по сравнению с ним выглядел неряшливо. Казалось, вся последующая жизнь братьев была набросана на этих ранних портретах. Фрэнк – улыбающийся соблазнительный хамелеон; Рори – надежный гражданин.

Когда Джулия наконец убрала фотографии, то поняла, что не только раскраснелась, но и расплакалась. Не из-за сожаления. Она не видела в нем толку. Нет, глаза кололо от ярости. Каким-то образом буквально между двумя вдохами она потеряла себя.

И совершенно точно знала, когда ее хватка ослабла. Когда она лежала на кровати, покрытой свадебными кружевами, а Фрэнк усыпал ее шею поцелуями.

3

Время от времени Джулия поднималась в комнату с прибитыми к раме жалюзи.

Пока Джулия и Рори не добрались до второго этажа, решив сначала прибраться в тех помещениях, что были на виду. А потому комната осталась практически нетронутой. Закрытой, если не считать редких визитов Джулии.

Она не совсем понимала, зачем туда поднимается или что делать со странными чувствами, которые охватывали ее там. Но что-то давало ей спокойствие в этой тьме; та походила на чрево, чрево мертвой женщины. Иногда, когда Рори отправлялся на работу, Джулия входила в комнату и просто сидела в полной тишине и неподвижности, не о чем ни думая; по крайней мере не о чем, что могла бы облечь в слова.

От этих визитов ее охватывало странное чувство вины, она старалась держаться от комнаты подальше, когда Рори был дома. Но это не всегда получалось. Иногда ноги несли ее туда помимо воли.

Так случилось и в ту субботу, в день крови.

Джулия наблюдала за тем, как Рори чистит кухонную дверь, стамеской снимая несколько слоев краски вокруг петель, когда неожиданно почувствовала призыв комнаты. Довольная тем, что Рори занят как никогда, она пошла наверх.

Там было прохладнее, чем обычно, чему Джулия только обрадовалась. Прикоснулась рукой к стене, а потом приложила холодную ладонь ко лбу.

– Бесполезно, – пробормотала она про себя, воображая мужчину за работой внизу. Она не любила его; и он сам не любил ее, если не считать безрассудной страсти, которая охватывала Рори, когда он видел красивое лицо Джулии. Он окаменел в своем собственном мире; а она страдала здесь, вдалеке от мужа.

Порыв ветра ударил в заднюю дверь на первом этаже. Джулия услышала, как та с шумом захлопнулась.

От грохота Рори отвлекся. Лезвие соскользнуло и глубоко вонзилось ему в большой палец на левой руке. Он вскрикнул, когда обильно потекла кровь. Стамеска упала на пол.

– Проклятье!!!

Джулия услышала крик, но ничего не сделала. Вынырнув на поверхность из меланхолического оцепенения, она слишком поздно поняла, что Рори уже поднимается по лестнице. Нашаривая ключ, пытаясь найти предлог, который бы оправдывал ее присутствие в комнате, она встала, но он уже подошел к двери, пересек порог и ринулся к ней, неуклюже зажимая левую руку правой. Кровь шла ручьем. Она скапливалась у него между пальцами, текла по предплечью, пятная голые доски внизу.

– Ты что наделал? – спросила она его.

– А на что это похоже? – ответил Рори, скрипя зубами. – Порезался.

Его лицо и шея стали цвета оконной замазки. Джулия уже видела такое: как-то Рори упал в обморок при виде собственной крови.

– Сделай что-нибудь, – слабо промямлил он.

– Порез глубокий?

– Я не знаю! – заорал Рори. – И смотреть не хочу.

Он так нелеп, подумала Джулия, но сейчас не время давать волю презрению, которое она чувствовала. Вместо этого она взяла его израненную руку в свою и, когда он отвернулся, убрала ладонь с пореза. Тот оказался внушительным и все еще обильно кровоточил. Кровь шла темная, глубинная.

– Похоже, лучше отвезти тебя в больницу, – сказала Джулия.

– Ты можешь прикрыть рану? – спросил он, в его голосе уже не слышалось гнева.

– Да, надо достать чистый бинт. Пошли…

– Нет, – он покачал головой, лицо у него уже было пепельного цвета. – Если я сделаю хоть шаг, то в обморок упаду.

– Тогда оставайся здесь, – успокоила мужа Джулия. – С тобой ничего не случится.

Не найдя в ванной бинтов, способных остановить кровотечение, она нашла пару чистых платков в ящике Рори и пошла обратно в комнату. Он уже прислонился к стене, его кожа блестела от пота. Рори весь перемазался в собственной крови; ее острый аромат висел в воздухе.

По-прежнему тихо убеждая мужа, что он не умрет от пятисантиметрового пореза, Джулия обернула платок вокруг его руки, перевязала вторым, а потом сопроводила Рори, дрожащего, как осиновый лист, вниз по лестнице (ступенька за ступенькой, как ребенка) и к машине.

В госпитале они час прождали в очереди, прежде чем Рори осмотрели и зашили. Оглядываясь назад, Джулия с трудом могла понять, что было комичнее: его слабость или чрезмерность последующей признательности. Когда от него уже начало тошнить, она сказала, что ей не нужно благодарностей, и это было правдой.

Она не хотела ничего, чтобы он мог ей предложить, за исключением, возможно, его отсутствия.

4