Восставший из ада. Ночной народ

– Это ты вымыл пол в сырой комнате? – спросила она Рори на следующий день. Они называли то помещение «сырой комнатой» с самого первого воскресенья, хотя не нашли и следа гнили от потолка до плинтуса.

Рори оторвался от журнала. Серые мешки набрякли у него под глазами. По его словам, он плохо спал. Порезанный палец и кошмары о смерти. Она же, с другой стороны, спала как ребенок.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Пол… На полу была кровь. Ты ее вымыл.

Он покачал головой, спокойно ответив:

– Нет, – и вернулся к журналу.

– Ну, я тоже ничего не убирала.

Рори самодовольно улыбнулся:

– Ты – идеальная домохозяйка. Ты даже не знаешь, когда убираешься по дому.

Так вопрос и закрылся. Рори, по-видимому, обрадовался мысли, что она тихо сходит с ума.

У Джулии же, с другой стороны, появилось странное предчувствие, что вскоре она узнает ответ.

Четыре

1

Кирсти ненавидела вечеринки. Вечно приходилось лепить улыбку поверх паники; толковать чьи-то взгляды; и самое худшее, разговаривать. Она не могла сказать миру ничего интересного, в этом Кирсти уже давно убедилась. Уж слишком много видела остекленевших глаз и самых нелепых средств, известных человечеству, чтобы выбраться из скучной компании, от фраз вроде «Извините, мне надо повидаться с бухгалтером» до того, что один мужчина слишком много выпил и потерял сознание, рухнув ей под ноги.

Но Рори настоял, чтобы она пришла на новоселье. Всего несколько самых близких друзей, так он обещал. Кирсти сказала «да», прекрасно понимая, какой сценарий ее ждет, если она откажется. Останется киснуть дома, варится в самобичевании, проклинать собственную трусость и думать о милом лице Рори.

Впрочем, вечер оказался не такой уж мукой. Пришло девять гостей, всех она, пусть и отдаленно, знала, потому все пошло проще. Они не ждали, что она станет звездой вечеринки, а потому ей надо было лишь кивать и смеяться, когда нужно. А Рори – со все еще забинтованной рукой – был в ударе и кипел от простодушного дружелюбия. Она даже задумалась, не строит ли Нэвилл – один из коллег Рори по работе – ей глазки из-за очков, и позже это подозрение подтвердилось, когда в разгар вечера он подрулил к ней и поинтересовался, интересуется ли она разведением кошек. Кирсти сказала, что нет, но она не против нового опыта. Он, кажется, обрадовался, и под таким слабым предлогом всю ночь поил ее коктейлями. Уже к половине двенадцатого она опьянела, но чувствовала себя превосходно, срываясь на хихиканье от самых обычных замечаний.

Почти сразу после полуночи Джулия объявила, что устала и хочет спать. Все сразу решили, что пора закругляться, но Рори посчитал иначе. Он тут же принялся наполнять бокалы, прежде чем кто-то успел возразить. Кирсти была уверена, что по лицу Джулии пробежала гримаса неудовольствия, но она быстро исчезла, и ее лоб вновь стал безупречен. Она пожелала всем спокойной ночи, в ответ получила обильные комплименты по поводу своих навыков в приготовлении телячьей печенки и отправилась спать.

Безупречно прекрасные были безупречно счастливыми, разве не так? Эта истина всегда казалась Кирсти очевидной. Сегодня, впрочем, алкоголь заставил ее задуматься, не ослепила ли ее зависть. Возможно, безупречность была лишь еще одной формой грусти.

Но голова у Кирсти кружилась, она не могла не на чем остановиться, к тому же в следующую минуту очнулся Рори и рассказал анекдот о горилле и иезуите, от него она чуть не подавилась от смеха еще до того, как он добрался до момента с церковными свечами.

Наверху Джулия услышала новый взрыв хохота. Она, как и говорила, действительно устала, но утомила ее не готовка, а постоянные попытки заглушить презрение к треклятым дуракам, собравшимся в гостиной внизу. Когда-то она называла их друзьями, этих недоумков, с их убогими шутками и еще более убогими претензиями. Несколько часов она им подыгрывала, но теперь хватит. Теперь ей нужно найти прохладное место, темное место.

Как только она открыла дверь в сырую комнату, то сразу поняла: что-то изменилось. Свет от голой лампочки на лестничной площадке озарял половицы, на которые пролилась кровь Рори, но теперь они были девственно чистыми, будто выскобленными. А дальше комната уступила мраку. Джулия вошла внутрь, закрыла за собой дверь. Щелкнул замок.

Тьма была почти безупречной, и Джулия была ей рада. Ночью ее глаза отдыхали, словно остывая.

А потом с дальней стороны комнаты послышался звук.

Словно шорох от таракана, пробежавшего за плинтусом. Через несколько секунд он прекратился. Она задержала дыхание. Звук появился снова. Казалось, в нем появился какой-то ритм: примитивный код.

Там, внизу, гости хохотали, как безумные. Их смех привел Джулию в отчаяние. Что ей сделать, лишь бы освободиться от такой компании?

Джулия сглотнула и заговорила с тьмой.

– Я слышу тебя, – она не совсем понимала, к кому обращается, или почему ей на ум пришли именно эти слова.

Тараканьи шорохи смолкли на мгновение, а потом начались опять, уже настойчивее. Джулия отошла от двери и пошла к источнику шума. Тот все не унимался, словно призывая ее.

Во мраке было легко ошибиться, и она добралась до стены раньше, чем ожидала. Подняв руки, принялась водить ладонями по окрашенной штукатурке. Поверхность была холодной не равномерно. Где-то посередине между дверью и окном она настолько остыла, что Джулии пришлось убрать руку. Таракан перестал скрестись.

Где-то секунду Джулия в совершенном замешательстве плыла во тьме и полной тишине. И вдруг прямо перед ней что-то сдвинулось. Игра воображения, предположила она, ибо здесь мог быть только воображаемый свет. Но уже следующее мгновение показало ей все ошибочность таких мыслей.

Светилась сама стена или точнее нечто за ней горело холодным пламенем, от которого твердый кирпич казался чем-то нематериальным. Более того, стена словно начала распадаться, целые ее части перемещались, уходили в сторону, как декорации фокусника, хорошо смазанные панели, открывающие спрятанные ящики, чьи стороны, в свою очередь, падали, обнажая тайные укрытия. Джулия не могла отвести глаз, не осмеливалась даже моргнуть, боясь, что упустит хотя бы малейшую деталь этого выдающегося трюка, пока на ее глазах мир распадался на куски.

А потом, неожиданно, где-то в этой невероятной сложной системе перемещающихся фрагментов она увидела (или, опять же, ей это лишь показалось) движение. Только сейчас Джулия поняла, что не дышит с тех самых пор, как все началось, и у нее уже начинает кружиться голова. Она попыталась выпустить из легких отработанный воздух, вдохнуть, но тело не подчинилось даже такой простейшей команде.

Где-то во внутренностях забилась паника. Представление закончилось, и теперь одна часть Джулии безмятежно радовалась музыке, доносящейся из стены, а другая сражалась со страхом, что шаг за шагом подступал к горлу.

Она снова попыталась вдохнуть, но тело словно умерло, и она смотрела из него, не в силах дышать, моргать или глотать.

Движение стены прекратилось, и за кирпичами Джулия что-то увидела, угловатое, словно тень, но явно осязаемое.

Это человек, поняла она, ну или когда-то он им был. Но тело разорвали и сшили заново, правда, большинство кусков пропало, или их искорежило, а то и обожгло до черноты, словно в топке. У него был один глаз, – тот, мерцая, смотрел на Джулию, – лестница позвонков, ободранных от мускулов, несколько совершенно неузнаваемых фрагментов анатомии. И все. То, что это существо вообще жило, не укладывалось в разуме – остаток плоти, которым оно еще обладало, был безнадежно изуродован. И все-таки оно не умерло. И глаз, несмотря на гниль, которая его окружала, смотрел на Джулию пристально, изучая ее сверху донизу.

В его присутствии она не чувствовала страха. Пока это существо было куда слабее ее. Оно еле двигалось в своей клетке, пытаясь устроиться поудобнее. Но напрасно, создание с буквально обнаженными нервами не могло найти покоя. Любое прикосновение несло ему боль; это Джулия прекрасно понимала. И ей было жалко этого мученика. А с жалостью пришло облегчение. Ее тело исторгло мертвый воздух и вдохнуло живой. От кислорода изголодавшийся мозг повело.

И тогда существо заговорило, в освежеванном шаре чудовищной головы открылась дыра, и оттуда вырвалось одно-единственное невесомое слово.

И слово это было:

– Джулия.

2

Кирсти поставила бокал и попыталась встать.

– Куда ты? – спросил ее Нэвилл.

– А ты как думаешь? – ответила она, тщательно стараясь говорить внятно.

– Тебе помочь? – поинтересовался Рори. От алкоголя его веки обленились, а улыбка и того больше.

– Я к туалету приучена, – огрызнулась она, колкость все встретили со смехом. Кирсти обрадовалась; обычно импровизация не была ее коньком. Она, покачиваясь, отправилась к двери.

– Последняя комната справа, в конце лестничной площадки, – проинформировал ее Рори.

– Знаю, – сказала она и вышла в прихожую.

Обычно ей не нравилось чувство опьянения, но сегодня она им наслаждалась. Кирсти казалась себе гибкой и беззаботной. Может, она завтра и пожалеет об этом, но утро вечера мудренее. Сегодня же она летала.

Кирсти добралась до ванной, опорожнила уже саднящий мочевой пузырь, потом сполоснула лицо водой. И начала путешествие обратно.