Яотего. Я о тебе говорил

Яотего. Я о тебе говорил
Клёмка Четырли?

«Яотего своё прозвище на слух узнавал, но не интересовался его значением по-французски. В этот день он оделся как обычно, городским сумасшедшим…»Этот 20/20 год тревожно круглых коронавирусных цифр знаменателен для автора ещё и персональным цифровым совпадением: 36/36! Он неожиданно обнаружил, что неспокойная история его бренного существования разделилась ровно пополам, на «до» и «после» между Москвой и Парижем! Книга об этом!

Яотего

Я о тебе говорил

Клёмка Четырли?

Редактор Наталья Ростова

Дизайнер Кирилл Шипилов

Видеодизайнер Сергей Дерябин

© Клёмка Четырли?, 2020

ISBN 978-5-0051-0367-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бобик, Котик и Франкуша

Меня зовут Степан Чепиков, и живу я в Париже. Один приятель мне говорит: «А чего ты, дядя, по-русски не пишешь? У нас сейчас чего только не издаётся, может, и ты спонсора найдёшь». Ладно, купил это я по интернету русский шрифт на кусочках слюды и наклеил его на свои латинские клавиши.

Вопросительный знак клеить некуда, не хватило ему клавиши, так что я его из латинской системы заимствую. В Париже много нашего народа кучкуется, но сначала я вам расскажу про Кузю Дуплинского. Он здесь рядышком в одиннадцатом районе мыкается. Фамилия, конечно, у Кузи неоднозначная, с экивоками, но выбирать ему особо не приходилось: Дуплинский он по матери, а по папе он вообще Немнихер. Когда фамилию выбирали, папа сказал, что Дуплинский звучит более по-мужски. А имя Кузьма родители большевики ему дали для того, чтобы сразу было видно, что это человек русской культуры. И Кузя им был, читал он запоями… ну и пил так же. Но если в России он выпивал невменяемо, то здесь, в Париже, Кузя тихий. Он кушает по-французски красненькое и жалуется на печень. Из плодово-выгодных (французы говорят «красное, которое пачкает») предпочитает недорогой «Котик»[1 - Красное вино C?tes du Rh?ne], мотивируя тем, что он, «котик», всегда имеет не менее 12,5° на этикетке, и что у которых ниже 12°, у тех повышенная кислотность.

Но главное не в Кузиной способности трескать «Котик» с утра до вечера, а в том, что с ним вечно случаются какие-то истории. В этом и есть интерес Дуплинского как индивидуума. Он, конечно, рассказывая, расцвечивает, но мы знаем, что каждый автор имеет право на гиперболу, даже если яркость повествования прямо пропорциональна количеству усугублённого. Как правило, у Кузи всегда есть чем подтвердить свои мифоисторические изыски, фотография какая-нибудь или книга с дарственной. А как он саму Катрин Денёв в щёчку целовал, я лично видел, но об этом потом. А тут ещё и фильм, где он с Бобиком снимался. Бобик это он для него, а для нас с вами он Роберт, Роберт Де Ниро. Что? Какого такого? Вот и другие так же – «целуйте меня, я только что с поезда…», – а потом фильм посмотрят и полчаса рта закрыть не могут! И естественным образом прекращают возникать, потому как факт налицо: вот вам Кузя, а вот Де Ниро – стоят по бокам красной машины, перетирают по-важному, и Жан Рено тут же голос подаёт, что-то Кузe доказывает. Каково! Я вам, конечно, всё расскажу с его, Кузиных, слов, а вы уж сами делите на четырнадцать (я уже поделил), не забывайте только, что фильм существует, и каждый год его строго обязательно перезапускают по многим здешним каналам, типа наподобие культовая картина, как здесь говорят, «стандартная классика»! И так уж теперь получается, что и Кузёнок вместе со своим «котиком» тоже вроде как в «классики» попали! Нет, но это надо!

А дело было так. Знакомые знакомых Кузи… Все Кузины рассказы начинаются именно так, и что самое удивительное, они с «Котиком» никуда из своей конуры не выходят, спрашивается, откуда у него такое море знакомых?! Значит, знакомые знакомых Кузи (киношные люди) искали русский типаж «с тухлым взглядом» на малюсенькую роль в большом американском фильме. Что касается взгляда, то это правда – у Кузи он побит изрядно неуёмным количеством скушанного, но русский типаж, я извиняюсь, в Париже можно и порусопятей найти, и не очень напрягаясь. В арабских лавках, где Кузя иногда «Котиком» затоваривается, они его за своего принимают, начинают с ним на ихнем лопотать. Я это к чему? Вот у меня и голова подсолнухом, и глаз голубой, и ещё потухлее Кузиного будет, и верчусь-то я колбасой на всех парижских тусовках, но что-то мне никто ничего не предлагает. Обидно!

Короче, поехал Кузя на первый просмотр в волнении. Проблемы что надеть на встречу не стояло, кроме носков и трусов у Кузи всё было в единственном экземпляре, чистая рубашка в том числе. Сам я помодней буду, в принципе, мог бы одолжить, но у меня всё на два размера меньше.

Про даму, которая должна была его прослушивать, ему сказали, что это она придумала «кастинг» во Франции, вроде того, что до неё он как профессия не существовал, в Штатах да, а во Франции нет. Был у неё, правда, один небольшой перерыв. С 1942 по 1945 год с сотнями тысяч других фигурантов её отправили на «массовку» в Освенцим. Кузя видел сине-поблёкший номер на её руке. Ещё ему сказали, что это она помогла в начале карьеры Изабель Аджани и Софи Марсо и открыла много других талантов.

Когда Дуплинский встретил её в первый раз, он, по его словам, так и прикипел к полу. Эта память французского кинематографа как две капли воды была похожа на маму Мишки Шнуркова Любовь Михайловну.

Так вот, у этой французской бабуси, которую все звали Марго, похоже, был такой же бамбуковый радикулит, как у Любовь Михайловны, то есть она передвигалась буквой «зю». Объяснить, как это, Кузя не мог, говорит, надо видеть. Говорила Марго тоже потресканным голосом Любовь Михайловны, но по-французски. Что ещё поразило Кузю, кроме таких же как у мамы Шнуркова рейтузов, обтягивающих сучковатые ножки, так это ботиночки «прощай молодость». С молнией наверху! Именно такие носила всю свою жизнь мама Мишки. Дуплинский всегда думал, что их нигде кроме как в СССР не производили. По словам Кузи, они с Марго закорешковали, сразу после того, как он совершенно искренне поинтересовался, не было ли у неё родственников в Москве:

– Как знать, как знать, – таинственно улыбаясь, прошептал этот клон Мишкиной мамы.

Марго Михайловна не стала скрывать, что кроме Кузи у неё есть ещё пять претендентов, настоящих актёров. Сказала, что его сцена маленькая, но с Бобиком и Жаном Рено, и что фильм делает сам Франкенхaймeр. Марго пересадила Кузю на стул перед камерой, велела сделать зверское лицо, дала в руки текст и приказала оператору врубать. Они сняли три пробы, и каждый раз двойник Любовь Михайловны кричал на Кузю, чтобы он делал противно-недоверчивый глаз в камеру. Дело в том, что его будущая роль хозяина подозрительного парижского гаража была лишена всякого смысла и служила лишь предлогом для показа афиши балета на льду. Тем не менее, в фильме за пятьдесят миллионов долларов Франкенхаймер имел право даже для такого пустяка – потребовать самый тухлый русский глаз во Франции.

Марго сказала Кузе, что кассету она отправит самому, что ответ надо ждать через пару недель и что он (Франкенхаймер) специально приедет в Париж на него – и на других двухминутных – посмотреть, и дать добро:

– Дяплунской, – Кузя услышал долгожданный голос в трубке ровно через пятнадцать дней. – Сам приезжает через неделю, встреча в отеле Сен Джеймс. У тебя хорошие шансы.

Кузя только и успел сказать «целую крепко, ваша репка». Он так разволновался, что забыл выпивать, всё проекты строил, как он с Бобиком познакомится, а там – чем чёрт не шутит – подружится. Это же надо! И ведь жизнь его прикладывала неоднократно, ан нет, каждый раз он снова взбодряется, кричит, что нашёл свой голубец, и теперь всё пойдёт по-другому. Я и то боюсь, а вдруг и впрямь в один ненастный день выдует Кузю из его конуры на Монпарнасе. Упорхнёт он в какие-нибудь более сытные места и будет попивать Шато Икем урожая тыща восемьсот лохматого года, а «Котик» и всё, что было с ним связано, останется побитой молью ностальгией.

За полчаса до назначенного времени Кузя – трезвый с утра – уже стучал хвостом по мраморному полу в холле отеля Сен Джеймс. Он, конечно, понимал, что Франкенхаймер в местной «Ярославской» останавливаться не будет, но здесь чувствовался класс: повсюду ар-деко, мрамор, глубокие кожаные кресла, а главное – много места. Марго со своей помощницей накатили откуда-то сбоку на неопохмелившегося Кузю:

– Дембелёвский, – заскрипела пионерка французского кастинга. – Он ещё двух посмотрит, а потом я тебя представлю.

Она была неузнаваема: строгое, глухое (воротник «Мао») красивое платье, новые «прощай молодость», тщательно уложенные остатки волос и даже немного макияжа на плиссированных веках. По глазам было видно, что она волнуется не меньше Кузиного.

Во рту у Кузи было сухо, и он задорого оскоромился у бара стаканом минералки. «Всё правильно, – подумал Кузя, платя непомерные деньги, – ар-деко надо оправдывать, – отметив про себя автоматически, что за такие-то бабульки он в своем convenience supermarket[2 - В ближайшем магазинчике (англ.)] мог бы отовариться двумя бутылками вполне приличного «Котика».

Углом глаза он почувствовал движение в глубине холла. Повернув голову и поперхнувшись, Кузя увидел свою покровительницу с ассистенткой, махавших руками, как Робинзон с Пятницей при виде парусника на горизонте. Кузя ринулся к ним. Марго быстро его осмотрела отсутствующим профессиональным взглядом, одёрнула на нём курточку и… посмотрела глазом Любовь Михайловны. В далёком прошлом мама Шнуркова после получасовых нотаций и причитаний всегда давала Кузе трёшку на опохмелку. Кузя узнал этот тревожно-жалостливый взгляд и всхлипнул носом – как и у всех потребляющих, слезоточивая Кузина железа врубалась с пол-оборота.

«Прощай молодость» зашаркали в сторону приватного салона, Кузя с ассистенткой за ними. В салоне не было ни души, и только в его уютной глубине за широкой спинкой кресла виднелась сильно заросшая седая макушка да болтающаяся на подлокотнике нога в модном ботинке на толстой кожаной подошве. «Мокроступы не иначе как от Джон Лобб», – машинально заметил Кузя. Обойдя кресло, они все трое уселись на стулья, расположенные полукругом перед режиссёром «Узников Алькатраса». Маэстро был пьян по-светски. Он прихлёбывал что-то цвета виски из широкого хрустального стакана и закусывал левой щекой, пожёвывая её изнутри после каждого глотка. «Наш человек, – сказал себе Кузя, – практик». Сразу было видно, что Франкенхаймeр мужик здоровенный, где-то под два метра. Лицо из приятнейших, хоть и слегка порепанное, как у всякого практикующего. «Интересно, что у него в стакане», – подумал Кузя безотносительно.

– Вот, значит, Кузьма Дюбядинский, – Марго бросила взгляд в свой блокнот. – Пардон, месьё, Дуплинский его фамилия. Он не профессионал, но посмотрите, какая рожа. Как вы просили, маэстро.

Она старалась поймать взгляд режиссёра, который смотрел на Кузю. Кузя тоже посмотрел на него. «Возьмёт, – почему-то вдруг спокойно решил он. – К бабке не ходи гадать, возьмёт».

Откуда у него появилась эта уверенность, Кузя объяснить толком не мог, но задним числом предполагает, что, встретившись взглядом, они поняли оба два, что являются членами Всемирного Ордена Алконавтов (ВОА). Маэстро заговорил с тем самым американским акцентом, который так любят пародировать французы:

– Вы никогда не снимались в кино… Не важно, ваша голова мне нравится, – и он подмигнул им всем, сделав смешное лицо. Дамы обмякли на стульях, выдохнув в унисон.

В следующий раз Кузя увидел Франкенхаймeра только через пару месяцев, уже на съёмках. До этого у него был однодневный стаж в настоящем гараже. Туда Кузю привёз закреплённый за ним Мерседес-600. Он выкурил с механиками по сигарете, и они ему сообщили, что им заплатили за него по полному тарифу, как за два рабочих дня. После этих слов Кузю отвезли домой. Он уже ничему не удивлялся – немереные деньги чувствовались повсюду. Так, Кузин гонорар за один день съёмок превышал его месячное пособие по безработице. На съёмках у него, как у всех двухминутных, был свой собственный роскошно экипированный camping-car[3 - Автокемпинг]. В этом автобусе можно было хоть сейчас отправляться на край света. Покуривая на огромном кожаном диване и посматривая на непомерно здоровый экран телевизора, Кузя размышлял о превратностях бытия. Сходить по малой нужде в туалет, расположенный в пятидесяти метрах от автобуса, Кузя не мог. Он имел право передвигаться пешком только на съёмочной площадке. В туалет его возили на Мерседесе и… ждали на выходе, чтобы поздравить с облегчением и отвезти назад в автобус.

Довольные лица французов, занятых на съёмках, выражали готовность выполнить любое пожелание заказчика. Воздух потел благополучием. Никогда, даже в бывшем Союзе, Кузя не видел столько сачков, объединённых во времени и пространстве. На одного забивающего гвоздь было не менее трёх проверяющих. За Кузей лично ходили два улыбающихся господина при галстуках. Они переставали улыбаться и сосредотачивались, только когда он приближался к красной машине, которую по задумке он должен был чинить под суровым взглядом Де Ниро и Жана Рено. У Кузи и прав-то никогда не было. Для него что старый «жигулёнок» его брата, что эта приземистая без крыши машина, всё едино. Он гаечный ключ на крыло бросает, а те при галстуках в четыре руки подхватывают. Он бросает, а они подхватывают! Потом один из них так ненастойчиво спрашивает заторможенного Кузю:

– У вас, господин артист, простите, какая машина будет?

– Я в основном на велосипеде…

– А-а-а… То-то я себе и говорю… машинка вот эта… «Феррари» называется, ага. Последняя модель, значит. Вы вот ключик на крылышко бросаете, а оно одно на полмиллиончика застраховано в нашей компании. Вам ежели непременно надо ключик куда-нибудь бросать, вы нам на ножки и бросайте, дешевле будет.

«Ишь ты, уменьшительными суффиксами заговорил! Как с пятнадцатилетним отморозком», – опечалился Кузя.

Одним словом, пристыдили они его. Но аккуратно, чтобы он своё артистическое вдохновение не потерял:

– Не расстраивайтесь, вы же не профессионал, – возник перед ним его двухминутный напарник. Настало время о нём рассказать. Этот бывший советский актёр играл переводчика, который приводит Де Ниро и Жана Рено в Кузин гараж. По сценарию они не знакомы. По идее, этот неизвестно откуда взявшийся переводчик (старушек через дорогу?) должен был охмурить Кузю в три секунды, дабы тот их свёл с чёрт знает какими русско-парижскими бандитами. Напарник вид имел болезный, бородку носил клинышком. Чем-то походил на всесоюзного старосту, но без очков. Он сел Кузе на ухо с утра, потрясая страничкой текста:

– Возмутительно! Даже сценария не прислали. За кого они меня принимают! И кто он такой, этот Де Ниро? Я его не знаю. А наша сцена! – Он тыкал бородкой в страничку. – Вам всё равно, вы не актёр. А мне каково! Таких тупых диалогов мы даже во ВГИКе не писали.

Здесь Кузя был с ним полностью согласен. Американские ребята-сценаристы или по обкурке, или как, ну такого понастрочили, ну такого… Судите сами. По сценарию Кузя является хозяином «левого» гаража, где самые крутые новые русские чинят свои Феррари и прочие Роллс-Ройсы. Само собой, такой человек должен уметь держать язык за зубами и как чумы остерегаться незнакомых, говорящих на птичьем языке. Дабы не было разночтений, я вам приведу всю сцену по памяти.

Хитлик-переводчик, бородка вперёд ? la Иван Грозный, нарисовывается в гараже. Де Ниро и Рено двигаются за ним. Трио подходит к машине. Кузя сопит над мотором, пытаясь отвинтить какую-то припаянную деталь. Два страховщика молча страдают в публике. Бородка обходит машину и подходит к Кузе:

– Вы в Париже давно живёте?

Кузя (пытаясь отодрать деталь):

– Давно, давно…

– Народу много знаете?