Солдат императора

Венеция поддерживала французского короля Франциска I, правда, здорово раскаивалась в скоропалительном своем выборе. Да деваться теперь было некуда. Германия до сих пор припоминала, как в 1508 году венецианцы не пустили в Рим Максимилиана I для коронации императорской короной. В Генуе правила профранцузская партия, но эмиссары Карла V так повернули дело, что все шло к скорому перевороту и установлению дружественного империи режима.

Целью готовящегося похода была французская армия, которая закрывала путь на Милан. Ее надо было устранить. Из Неаполитанского королевства собиралась выйти основная часть испанского войска. Нашей задачей было соединиться с ней и вместе навалиться на французов.

Французы были очень сильны. У них была масса обученной и отменно вооруженной конницы, как собственно французской, так и итальянской. Но главная опасность представляла их артиллерия, традиционно очень мощная, и, само собой, швейцарская пехота.

– Чертовы дети, – сказал Конрад как-то на привале за чаркой подогретого вина, – эти пастухи, трахатели коз, сучье семя, – самое опасное, что нас ждет, – бывалые солдаты встретили его слова согласным гулом. Командир адресовал свою речь «молодняку», в том числе и мне, но все, кто слышал слово «швейцарцы», моментально подобрались и сделались неприятны с лица. Швейцарцев люто ненавидели и заметно побаивались.

– Не дай вам бог попасть к ним в плен, – вставил один из ландскнехтов. Весь облик его выдавал бывалого воина, насколько я успел разобраться в местных индикаторах социальной символики.

Лицо его украшали чудовищных размеров усы и страшный шрам от виска до челюсти. На нем был красный бархатный вамс[8 - Wams – верхняя куртка длиной до талии или чуть ниже. Расстегивалась спереди, на манер колета с полным запахом и пуговицами или завязками у проймы и на боку. Другой вариант отличался простой центральной медиальной застежкой. Как правило, имела длинные рукава. К нижнему краю вамса обычно пришнуровывались штаны «хозе» или шорты «обершенкельхозе».] с вырезанным на груди косым андреевским крестом и глубоким декольте, прикрытым плиссированной рубашкой тонкого шелка. Облик его органично дополняла массивная золотая цепь восьмизвенной толщины. – Не дай бог, – повторил он и, увидев одобрительный кивок Конрада, продолжил: – Будь я проклят, если вру, лучше вам воткнуть кинжал в шею, если попадетесь к ним в лапы. Это смертный грех, конечно, но Бог простит, он все знает и видит. Они, выродки, такое делают с пленными… Снимут кирасу и вспорют брюхо, а кинжал сперва в дерьмо окунут. И тогда считайте, что вам повезло. Зверье, никаких понятий об обычаях честных воинов.

– Га-га-га, – это заржали сразу трое ветеранов, уютно выпивавших и закусывавших, расположившись на попонах, постеленных прямо на землю. – На себя посмотри, честный ты наш воин! – добавил один из них. – Забыл, что сам вытворял с ранеными райслауферами[9 - Reisslaufer – наемный швейцарский солдат. Главный конкурент и враг немецких ландскнехтов.] под Мариньяно?! Чтоб я сдох, давно так не веселились!

– Иди к черту, Курт! – огрызнулся первый оратор. – Это месть, месть за погубленных наших товарищей! – Его рожа заметно покраснела. – А месть – в наших обычаях!

Веселье заметно набирало градус:

– Ага, Ральф, дружище! – Курт давился от еле сдерживаемого хохота. – Особенно в наших обычаях трахать в жопу пленного барабанщика, ха-ха-ха-ха… вот отомстил так отомстил!

– Заткнись, – прошипел Ральф, причем его корявая изрубленная ручища нащупывала рукоять меча, – лучше заткнись! Я не трахал никакого пленного барабанщика!

– Ага, – отозвался голос с другого конца стоянки; народ живо прислушивался к нарастающей перепалке, – всем известно, что он был не пленный, а уже дохлый, га-га-га-га! – На этот раз поголовно все покатились со смеху, причем наш доблестный командир возглавлял веселье, лежа на спине и стуча кулачищем по земле; безудержные раскаты ухающего смеха затопили полянку, на которой мы обедали. Эти люди любили вот так вот безудержно хохотать, хотя шутки у них были те еще… Тут кто-то запел:

A тот, кто труп врага е…ет,
едва затихнет бой,
доспех пускай в обоз сдает,
а труп берет с собой,
его работой елдака разделать под орех,
поскольку вые…ать врага
и дохлого не грех![10 - Фрагмент современной сатирической поэмы «Фаллическая правда» Е. Юркевича.]

Смеяться больше никто не мог, весь наш славный отряд совершенно потерял боеспособность: кто-то постанывал, согнувшись в три погибели, кто-то катался по земле, кто-то обессиленно обнимал дерево: личный состав стонал и всхлипывал. Глядя на товарищей, Ральф оставил свои кровожадные намерения и начал заметно прыскать.

– Знаете что, kameraden, идите-ка вы все к черту! Я посмотрю, как вы будете ржать, когда три колонны озверевших козопасов навалятся с пиками и алебардами наперевес!

Вот такими милыми и незатейливыми шутками мы скрашивали досуг на отдыхе и в походе. То и дело поднималась тема предстоящего противоборства со швейцарцами. И хотя перспектива была относительно отдаленной, даже испытанные ветераны далеко не всегда склонны были над ней шутить.

Надо взять на заметку и аккуратно выспросить, отчего бывалые ландскнехты заметно опасаются грядущей драки? На них совсем не похоже вроде бы…

Я в очередной раз мысленно проклял нерадивость моих предшественников, которые не снабдили Управление такой важной информацией. А мне снова приходится хитрить и отмалчиваться, притворяясь, что я в курсе дел. Конечно, я точно знал, кто такие швейцарцы и где они проживают, местную географию мне вдолбили буквально в подкорку. Но отчего их все вот так боятся? Чем они так особенно опасны? Важные сведения, особенно если учесть, что нам, а значит и мне, с ними вот-вот предстоит схватиться.

* * *

В лагерь мы прибыли ранним утром. Возле частокола нас остановили часовые, Конрад назвал пароль, и мы въехали в расположение армии. Стоянка удивила многолюдьем и продуманной до мелочей планировкой и неприятно поразила дикой вонью от переполненных выгребных ям. Последнее, впрочем, похоже, совершенно никого не смущало. Придется привыкать, сказал я себе. Хорошо бы, чтобы это было самым страшным препятствием на моем пути.

Меня записали в отряд гауптмана Конрада Бемельберга и поставили на довольствие.

– Жалованье будешь получать после присяги и смотра, – проговорил интендант, словно делая одолжение, предельно душным голосом, свойственным, кажется, всем чинушам во всех концах галактики.

Мой командир придирчиво оглядел меня и сказал:

– Так-с. Так-с. И что мы видим? Отвратительное пугало. Значит так, позорить фанляйн не позволю. Конечно, в ландскнехта тебе еще рановато переодеваться, но задрапировать тебя как-то надо… Деньги у тебя есть?

– Есть, – ответил я, благословляя изрядный запас серебра и золота, которым меня снабдили.

– Это хорошо… Я думаю, кожаный дублет спасет положение…

– А может, я сразу и доспехом обзаведусь? – вспомнил я наставления насчет этого важного предмета воинского обихода.

– Э-э, да ты шустрый малый, – Конрад удивленно на меня воззрился, – это ж совсем недешевое удовольствие. Впрочем, твое дело. В казенном воевать и правда не здорово. А со своими железками и спокойнее, и жалованье выше. Ладно. Не годится гауптману с каждым солдатом возиться, но я же тебя из дерьма вытащил и теперь вроде как за тебя в ответе. Мне все равно в город нужно. Пред ясны очи командования предстать. На обратном пути заедем в лавку, помогу тебе приодеться.

* * *

Мюнхен производил сильное впечатление. На него хотелось смотреть со стороны, но ни в коем случае не заходить на улицы. Прекрасной, какой-то легковесной архитектуры здания располагались на узеньких, кривых, замызганных улочках, буквально потрясавших воображение своими запахами. И пахло там далеко не фиалками. Похоже, кошмарные запахи будут самым сильным моим впечатлением от первого знакомства с этим миром.

Горожане, уже несколько недель соседствовавшие с беспокойной солдатней, немного попривыкли и не шарахались от нас, как я ожидал. Однако все почтительно расходились по сторонам, уступая дорогу Конраду Бемельбергу и его представительным спутникам, за которыми плелся и я, ощущая себя пятым колесом или вообще, как говорят здешние моряки, баластиной. В роскошном и относительно чистом двухэтажном доме с высокой стрельчатой крышей под красной черепицей обитал вождь всей нашей армии.

– Здесь вот поскучай, – бросил мне через плечо Конрад, – мы к самому!

«Здесь вот» – оказалось небольшой таверной, из которой отлично просматривался вход в дом. «Сам», надо полагать, и был знаменитый Георг фон Фрундсберг, которому должны были представить доклады его офицеры.

А «поскучать» мне пришлось не менее полутора часов. Их я скоротал в обществе кружки пива размером с полведра и невеселых мыслей. Ко мне никто не приставал, надо полагать, что общество, в котором я явился, само по себе не располагало к проявлению любопытства.

А любопытство прямо-таки било через край. Посетители во главе с трактирщиком чуть затылок мне насквозь не проглядели: еще бы! Чужой, пришел в компании расфуфыренных вояк, допущенных до персоны самого Фрундсберга, одет один господь знает во что. Но с мечом на поясе. Словом, вязаться с расспросами никто не рискнул.

Вышли господа офицеры не совсем твердо. Глаза у большинства масляно блестели. Видно, вождь очень обрадовался своим испытанным соратникам и изрядно угостил. Боже мой, сколько можно пить?! Куда лезет только?! Хреновая компания, что и говорить, так с ними и до хронического алкоголизма недалеко.

– Эй! Гульди! – заорал Конрад своим неподражаемым басом. – Пшли в-в-вружаться!

– Я рассказал Г-ергу, к-кой ты ловкий п-рень, – он обнял меня за плечи и навалился всем свои немаленьким весом, как только я оказался на улице, – он пр-казал ли-ично, па-аешь, ли-ично, пр-следить, чтоб тебя пр-стойно в-ружили, – да, таким я господина гауптмана за наше недолгое знакомство еще не видел, изрядная порция спиртного снабдила его речь новой особенностью – он напрочь поссорился с лишними, на его взгляд, гласными.

– Тебя, болвана, теперь сам Фрундсберг знает! Ты с-сзнаешь от-от-ответственность?

Я покивал, изобразив на лице полнейший восторг от такого доверия и крайнюю степень осознания ответственности.

– От то-то же! Г-спада фицеры! – воззвал он на всю улицу. – П-жалуйте со мной! Пр-контролир-вать снаряжение нового свирепого м-стера меча! А то, он, х-ть и мастер, но такой болван!

И мы дружной гурьбой пошли вниз по улице, распевая лихую песню про берет, перья и кожаный вамс, разорванный уколами пик, словом, про нелегкую жизнь ландскнехта.

* * *

В лагере мы очутились, когда часы на башне ратуши пробили четыре пополудни. Я был зверски голоден. Передо мной в палатке лежали мои новые сокровища, которые должны были защищать меня от разнообразных превратностей ратного ремесла.

Сокровища облегчили кошелек на освежающе крупную сумму в двадцать четыре полновесных серебряных гульдена. И это при том, что подвыпивший Конрад проявил чудеса жадности и искусно торговался битый час, скостив изначальную цену раза в полтора. Доспех, что и говорить, был хорош.

Я – дитя развитой индустриальной цивилизации, покорившей звездный простор, был восхищен и прямо-таки ошарашен. Как, скажите на милость, без точных измерительных приборов и специальных станков можно было примитивными инструментами вручную создать такую красоту?

Скупая, но изящная линия, все пластины притерты так, что между ними и волос не просунуть, ни грамма лишнего веса, на теле сидит как вторая кожа. Очень продуманная конструкция. Надежная кираса надевалась поверх ожерелья с пластинчатым воротником, руки были полностью прикрыты латами, включая пальцы, которые помещались под защиту стальных рукавиц.