Банджо. Роман без сюжета

Латнино представление о жизни было в точности таким же. Она вошла в их круг на правах нового товарища. И сделалась одной из них. Насколько сильно, стремясь повысить свои шансы на успех, полагалась она на собственные женские чары, – это ее дело. Их удача тоже ведь зависела от личных свойств. В охоте за подачками как часто выбирали они окольные пути, одним им известные маршруты, забредали в неведомые тупики. Ни с кем из них Латна, по всей видимости, заводить интрижку не была склонна – ну и пусть. Оно, быть может, и к лучшему. Как приятельница она была для них куда полезнее. Любовь в Канаве давалась дешево. У «кискисок», как пляжные называли девиц из Жопного проулка, она обходилась всего-то в цену бутылки красненького; такая у них была самая низкая такса – литр дешевого красного вина.

А Мальти хотел заполучить Латну только для себя. Но она не давала ему ни малейшего шанса. Для нее он был просто один из стаи.

Парням чрезвычайно льстило то, что она водится с ними и сторонится многообразных арабов, хотя ее и принимали за одну из них из-за манеры говорить и держаться. К тому моменту, когда в Марселе появился Банджо, сосуществование Латны с пляжной компанией на условиях, установленных ею самой, стало уже обыденностью. Но когда она с первого взгляда влюбилась в Банджо и сделала его своим любовником, все они были удивлены этим и немного задеты. А вожделение Мальти, тлевшее под спудом, разгорелось с новой силой.

Насытившись, Мальти и Банджо пошли по навесному мосту к докам. Вскоре, ритмично покачиваясь, их догнал Денгель и замер на мгновение, пытаясь снова поймать равновесие. Он был гораздо темнее Мальти и блестел, как антрацит. Лицо его было влажно, в больших глазах от выпивки – нежная муть.

В состоянии эдакого священного опьянения Денгель пребывал всегда; всюду расхаживал он в ласковом хмельном тумане. А вот насчет пищи он не беспокоился вовсе. Вся радость его существования заключалась в портовом вине. У него всегда была на примете какая-нибудь удачно расположенная бочка, которую можно было без хлопот подосушить.

– Пойдемте винца выпьем, – позвал он. – Сладкое любите? Такую бочку подыскали славную, прелесть, просто прелесть, и сладкое-пресладкое!

Банджо и Мальти пошли за ним. В тени под прикрытием товарного вагона они обнаружили Имбирька, Белочку и трех сенегальцев, вооруженных резиновыми трубками; они жадно всасывали сладкое вино, покачиваясь над бочонком. Мальти вытащил трубку из заплечного мешка, с которым не расставался, а Банджо поделился своей трубкой с Имбирьком. Банджо склонился над бочонком и поустойчивее расставил ноги – чтоб присосаться как следует. Долго-долго вбирал он в себя снадобье. И наконец отнял губы от трубки, из нутра его к самому горлу прокатился протяжный, густой, переливчатый звук; он причмокнул и прогудел:

– Будь я проклят, первоклассное пойло в этой малышке!

– Скажи это Дяде Сэму, – предложил Белочка.

– Скажи – и ничего не говори больше никогда, – добавил Имбирёк.

– «Больше никогда» – это мое второе имя, – откликнулся Банджо. – Пусть я узнаю, до чего черно в твоей черной заднице, если скажешь, что я из болтливых. У меня ни головы не хватает, чтоб много чего помнить, ни языка, чтоб шибко им трепать. Я просто парень «здесь и сейчас», вчера и сегодня, и завтра, и во веки веков. Зашибись-здесь и зашибись-сейчас, вот и всё.

– Аллилуйя! Да здравствует король! Натрепал всякой ниггерской чепухи на сто лет вперед, – сказал Имбирёк.

Утолив жажду, они вернулись на дальний, малолюдный конец волнореза и лениво растянулись на солнышке. Там и нашла их Латна, покончившая со своими утренними делишками. Ее желтая блуза запачкалась, так что она ее стянула и принялась стирать. Для парней это был знак, что и им пора почистить перышки. Для всех, кроме Денгеля, единственного сенегальца на волнорезе; еще не хватало тягомотиться. Остальные разделись до пояса и начали стирать рубашки. Белочка пробрался между двумя цементными опорами и вытащил из своего тайника банку с большим куском белого мыла. Покончив со стиркой, они растянули одежду на плитах. Скоро отвесные палящие лучи обсосут ее досуха.

Мальти предложил искупаться. Пляжные ребята частенько принимали ванны здесь, у доков, и купальными костюмами им служили собственные подштанники. А когда дальний конец мола волей случая оказывался в их исключительном распоряжении, то купались и голышом. Сделали так и в этот раз, а Денгеля оставили дозорным.

Латна от них не отставала. Мальти из всех был лучшим пловцом. Он греб кролем, выбрасывая руки мощными рывками. Ныряльщиком он тоже был великолепным. Еще в Вест-Индии, мальчишкой, сколько раз он нырял с бортиков верхней палубы за монетками, которые швыряли в воду туристы. А когда начал вести портовую жизнь в вест-индских гаванях Кингстона, Сантьяго и Порт-оф-Спейн, то рассказывал массу историй о том, как, соревнуясь с другими мальчишками в искусстве ныряния за монетками, выигрывал долларовые банкноты. О том, как под водой они схлестывались с другим мальчишкой, а монетка тем временем ускользала от них в водоворот, на дно. И как тот мальчишка, что поумнее, всё-таки умудрялся завладеть монеткой – или оба ее упускали, потому что не могли больше задерживать дыхание и выныривали, глотая воздух, баламутя воду сотнями пузырей.

Пленительная пловчиха Латна рассекала волны грациозно, как скользящая по воде змея. Кровь закипела в жилах Мальти. Он и не думал, что у нее такое дивное, гибкое, поджарое тело. Он подплыл под нее и игриво схватил за ногу. Она пнула его пяткой в рот, и это поразило его, словно поцелуй, за который он боролся и который сорвал-таки украдкой, и всё его существо захлестнуло теплым, сладостным чувством.

Латна уплыла и, вскарабкавшись на камень, резвилась, как газель. Мальти и Банджо принялись плавать вокруг, поддразнивая ее и осыпая брызгами, – Мальти вел в счете – и тут Денгель крикнул: «Атас! Полиция!» Наметанным глазом местного жителя он сразу приметил далеко, на восточном конце волнореза, двух полицейских, которые теперь направлялись к ним на велосипедах. Купальщики метнулись за одеждой.

Несколькими мгновениями спустя полицейские уже подъехали – бегло, для проформы, глянув на полуодетых купальщиков, они развернулись и двинулись обратно.

– Упыри, – буркнул Денгель. – За нами глаз да глаз, а настоящих головорезов боятся.

Остаток утра они провели на берегу, нежась на солнышке. А когда начало холодать, вернулись на Жольет и там разошлись – каждому надо было разжиться чем-нибудь съестным.

Снова сошлись они под вечер в танцевальном баре; то был угрюмый закоулок почти в самом сердце Канавы. Банджо был при инструменте и наигрывал слащавую песенку, прихваченную из Америки:

Хочу туда, где ты живешь, и делать то же, что и ты,
Дай мне любить с тобою в лад, и буду счастлив я…

Воспоминание о прикосновении Латниной ножки, всё еще горящее на губах, распалило плоть Мальти медленным жаром. И от красного вина, которое он пил, жар делался только слаще. Вот это ночка! Барменша, испанка, хлопотала, разнося по столам литровые бутылки с вином. В маленьком баре выпивали одни чернокожие, и их широко распахнутые глаза с яркими белками, веселые и прямодушные взгляды освещали его пуще тусклых, закопченных электрических ламп.

Сенегальцы, суданцы, сомалийцы, нигерийцы, вестиндцы, американцы – черные всех мастей собрались вместе и тараторили каждый на своем языке, но всех мирил, помогал понимать друг друга язык вина.

Делить с тобою милый кров лечу к тебе, любовь моя!
Хочу туда, где ты живешь…

Мальти удалось подобраться к Латне поближе и обнять ее за талию так осторожно, что прошло несколько мгновений, прежде чем она это заметила. Тогда она попыталась убрать его руку и отодвинуться, но он прижался к ее бедру.

– Перестань, – сказала она. – Мне не нравится.

– Что такое? – хрипло пробормотал он. – А м’жет всё-тки п’нравится н’множко?

Он прижался к ней еще сильней и сказал:

– Поц’луй м’ня.

Она чувствовала всю силу его желания.

– Нет, козел. Отвали.

Она больно пихнула его локтем в бок.

– У тя изо рта в’няет. Шоб я сдох, чем такую ш’лаву цел’вать, – сказал Мальти, поднявшись и сильно толкнув Латну.

Она упала на скамейку и тут же с криком вскочила. Ее уязвило не падение, а то, как резко Мальти переменился к ней. Тот вперил в нее злобный, пьяный взгляд.

Банджо перестал играть, подошел к нему и поднес к его носу кулак.

– Какого хрена ты привязался к моей женщине?

– А ты сам не в’жись. Я твою женщ’ну во все м’ста знаю д’вным-д’вно, с тех пор как ‘на пр’ходу мне не д’вала.

– Что ты всё брешешь, твою мать!

– Сам бр’шешь!

– Хочешь по морде – давай выйдем.

И Банджо, и Мальти пошатывались. У дверей Мальти споткнулся и чуть не упал, но Банджо подхватил его под руку и помог выйти наружу. Остальные столпились у дверей или высыпали на улицу, чтобы ничего не пропустить. Противники сошлись на кулаках. Мальти жутковато икнул, качнулся вперед и упал Банджо в объятия; и вместе, беспомощно вцепившись друг в друга, они рухнули на мостовую.

IV. В рот не полезет

У парней был безошибочный слух на «хорошие» суда. Они их узнавали по тону сирен. Когда очередной «хороший» корабль (то есть с дружески расположенной командой, от которой им вполне могло перепасть чего-нибудь съестного) подавал голос, заходя в гавань, они как раз могли обрабатывать бочонок с вином, или пополнять запасы арахиса, или просто валяться на волнорезе. И тогда, подкидывая в воздух кепку, кто-нибудь кричал: «Эй, ребя! Вторничная телочка на подходе!» И почти наверняка это оказывался один из «их» кораблей.

Иной раз – судно, которое кто-нибудь из них в глаза не видал со времен расставания в Пернамбуко, в другой – прибыл корабль, который кто-то из них по случайности упустил в Касабланке. Три месяца, полгода, год, два года разлуки с товарищами по команде. Не описать даже этих счастливых негаданных воссоединений, всех этих историй: сначала вино, потом девочки, потом полиция, – и вот корабль уже ушел без него, ищи его теперь свищи.

Во время одного из таких свиданий рассказал свою историйку и Имбирёк. После этого он на какое-то время сделался в компании любимым объектом для шуточек и называли его исключительно «Имбирёк-Бабайка» – пока славу эту не затмило что-то другое. Имбирёк не упускал случая упомянуть, что как-то раз всего за одну ночь в Марселе просадил целую уйму денег, при этом никто не знал, как именно ему это удалось. А потом он встретил кого-то из прошлых товарищей-моряков, и правда выплыла наружу. Они сидели в том самом бистро рядом с волнорезом, стол ломился от бутылок с красным вином, и было поведано, как однажды Имбирёк отправился в небольшое канавное увеселительное заведение. Он прилично наклюкался, лучился счастьем, горланил песню и шатался. А песенка была такая: «Деньги – не вопрос, за мной не заржавеет. Плачу за всё!» И в самом деле заплатил за всё. Причем сделал это с таким смаком, а сам был так весел и мил, что все поголовно: девицы, сутенеры, другие клиенты – были в полном восторге.

Случился там какой-то шелудивый человечек, белый, способный внятно изъясняться по-английски. Он сказал Имбирьку:

– Тут теперь каждая доска твоя.

– А то, – ухмыльнулся Имбирёк. – Сам гляди. Вот если мадам устроит бабайку и на пять минут погасит лампы – получит это!