Два ангела на плечах. О прозе Петра Алешкина

Сторож Тимошка мучается, когда наглый завфермой уводит ночью неучтенную телушку.

Он знает, что ему могут не поверить и что наверняка неприятностей наживет, но – решается на правду. Ибо правда – высшее состояние человека. Тимошка, конечно, этого объяснить не может. Но он это понимает всей своей жизнью.

Рассказ «Половодье» о прощании с отчим домом. Вроде бы ничего особенного не происходит. Деревенские ребята на речке раскалывают льдины, гоняют гусей. Но все это, обычное, для Мишки в последний раз. Семья уезжает. За призрачным счастьем, а на самом деле за такой же убогой жизнью. У Паустовского я как-то прочитал: «Ожидание счастливых дней бывает иногда гораздо лучше этих самих дней». Этот паводок не принесет чудес, он лишь повлечет семью за собой, мимо темных изб и грязных берегов.

«Возле калитки тарахтел трактор. На прицепе стоял шифоньер и были в беспорядке навалены узлы, стулья. Торчали ножки стола. В зеркале шифоньера отражались крыша избы, кусок неба и белые растрепанные облака.

Отец заколачивал окна. Изба от этого становилась чужой, нежилой, похожей на другие покинутые избы деревни». То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей.

Некоторые ранние рассказы, например «Случайная встреча», кажутся скомканными. Конечно, выручает общее лирическое настроение рассказа. И еще вдруг дохнувшая теплотой подмеченная художественная деталь, вроде – «я представил, как она поправляет одеяло вначале у сына, он поменьше, потом у дочери. Все матери делают это одинаково».

Рассказ «Славик Захаров» написан в 1972 году и явно перекликается с деревенскими рассказами Шукшина. Сельский шофер, «чудик», женится на городской, и никак эти два мира не могут состыковаться. И дело даже не в том, что она городская, просто она другая по восприятию мира, по отношению к жизни.

Давайте подумаем: а обаятельный лихой и сердечный парень Славик – прав ли он? Ну да, можно носиться с молодой женой на машине, можно не думать, чем кормить кур, можно пропивать зарплату. А можно, как молодая жена, вязать пуховые платки на продажу, торговать сахаром и, кстати, еще и лечить людей.

Славик Захаров ведь люмпенизированный человек. У Алешкина они часто встречаются. Потребность внимательно такого человека рассмотреть, понять и проанализировать стимулы его действий, психологию его поступков тесно связана с поисками социального, нравственного. Это потом с полнотой проявится в романах «Лимитчики», «Я – убийца».

А началось это, вероятно, с рассказа «Киселев». Русский характер… Основы души и поведения. Зубоскал и охальник плотник Киселев на поверку оказывается душевно тонким человеком.

Кстати, строгость формы – особая черта некоторых ранних рассказов Алешкина. «Киселев» полностью подпадает под это краткое определение новеллы, данное Гете: «Одно необычайное происшествие». Не чувствуешь у автора книжной выучки, – его художественный язык самобытен, вне книжной культуры 70-х. Хотя наверняка философски-нравственный фундамент творчества Петра Алешкина заложен именно в 70-х годах. Я думаю, Алешкин рано понял, что в прозе, как и в поэзии, где все очарование заключается нередко именно в характере воплощения образной мысли – переживания, – нельзя говорить, отвлекаясь от самой этой системы, дающей жизнь авторскому замыслу.

Еще один рассказ о несчастливой любви, написанный в 1982 году. «Милочка и гвоздодер». Но здесь нет той трагической ноты, звучавшей в «Славике Захарове», например.

Первая деревенская любовь Светы и Кости прекращена не трагическими обстоятельствами, не каким-то неожиданным случаем, даже не разностью характеров.

Старшая сестра Светы, ставшая певицей в областном городе, и повидавшая уже закулисную жизнь «искусства», размышляет вслух: «Вот ты про мать говорила, счастлива ли она? Да, таскала она свеклу из морозной земли, жарилась в поле, не имела вот такой квартиры, но она счастливей меня, счастливей! Я вот над Костей твоим подсмеиваюсь, ты думаешь, потому что он плотник, работяга! На сцену не выпархивает, как я… А я, может, ему завидую! Ты вот оправдывать его начала, мол, в институт поступит. Да разве счастье в институте? Он и без института счастлив будет».

И действительно, честный положительный Костик оборачивается пресным и просто неинтересным человеком. Даже сразу не понимаешь, как и когда это произошло. Вот настоящее мастерство прозаика! И пускай бежит от Костика Света, если ей так уж хочется, «на стезю порока».

В конце рассказа понимаешь, что и любви никакой не было. Один шел по начертанной ему общественной системой дороге, по ее прямой и тоскливой колее. Другая шагнула за обочину, но по сути – это иллюзорность необычного пути, это все та же колея.

Сам Петр Алешкин постоянно колобродил по начертанному ему пути вдоль и поперек, пока наконец не пошел прямиком по зеленой траве свободы. И дело не в том, что он стал известным писателем, секретарем Союза писателей и лучшим издателем в России. Он стал самим собой. Он стал человеком, которому никто больше не навяжет свой путь.

Недаром, то ярче, то затухая, через все его творчество сквозит тема ухода. Та самая больная тема, к которой в конце жизни пришли Толстой и Чехов.

А теперь он оборачивается назад – там его родная Масловка, из которой Алешкин когда-то ушел. Он вернется туда обратно, но для этого нужно было пройти через унижения, предательства, нищету и деньги. Через любовь и ненависть. Через лицемерие лжедрузей. Он вернется туда своим – не советским барином как Абрамов и Проскурин, а кровным братом этих людей.

В искусстве, в литературе, как в жизни, ничто не может зародиться самопроизвольно – все растет из своей почвы, из своего корня. Если меня удивляет какое-нибудь полотно живописца, я хочу знать, что было сделано мастером раньше, как он учился, как он писал, прежде чем создал удивительное полотно. И если я сегодня не могу оторваться от иных страниц Алешкина, я спрашиваю себя: из каких зерен выросло его искусство?

Детские и юношеские впечатления во многом создают основу писательской личности.

В рассказе «Шутов палец» это хорошо видно. Опять звучит тема ухода, на этот раз ухода в свое детство, с пониманием невозможности это детство вернуть. Но «где бы я ни был, кем бы я ни стал, солнечные дни моего детства будут всегда со мной…»

Наверное внукам Арбата показалась бы дикой тоска по одноногому неграмотному инвалиду Саньке Туману.

Можно, конечно, любить арбатские переулки и с любовью всю жизнь вспоминать гуманитарный корпус МГУ, но чтобы любить черные весенние овраги с одинокими осинами – для этого нужно быть Алешкиным.

И еще, очень хорошая психологичная школа видна в рассказе – бунинская. Мне, например, очень нравится такой кусочек:

«Я знал, что тетя Настя обязательно зайдет к нам, когда узнает, что я приехал. Зайдет и начнет выспрашивать у меня, как я живу, как учусь и понимает ли меня моя жена. И при этом она будет вздыхать, скрестив руки на груди и чуть-чуть покачивая головой. Потом начнет рассказывать про свою дочь Лиду, рассказывать с грустью, печальным голосом, словно жизнь дочери сложилась неудачно. Но я-то знал, что Лида живет хорошо, работает учительницей в одной из деревень района. У нее двое детей и спокойный молчаливый муж.

Но тетя Настя твердо уверена, что Лида могла быть счастлива только со мной, а раз ничего не получилось, значит, и жизнь у нас должна быть несчастливой. Я чувствовал, что и мне она не верит, когда я рассказываю о своей семейной жизни».

Деревенская жизнь и вообще психология деревни требуют особого понимания.

И, между прочим, нисколько не кажется чрезмерно сентиментальной сцена с молодой осинкой. Эта сцена символична – означает нерушимую связь с малой родиной.

Из последних рассказов: «Первая любовь – первый срок».

Герой этого рассказа свой лагерный срок получил из-за любви. Глупая ревность, глупая драка. А вообще-то этот рассказ об извечном поиске идеала, которого, может быть, и нет. У Алешкина почти в каждом произведении – сожаление. Сожаление о какой-то иной жизни, о неудавшейся любви. Сожаление к человеческой подлости и низости.

Глубина постижения времени и вечности доказывается и проверяется поведением художника – его книгами, словом, гражданской позицией. Писатель, как и прочие люди, подвергается проверке на человечность, на подлинность социального и гуманного самосознания. В такие минуты происходит или утверждение, победа духа или разрушение его. Петр Алешкин по своему духовному самосознанию – утверждатель добра.

Невыносимо трогателен рассказ «Скоро свидимся». Когда я его впервые прочитал, слезы навернулись.

Это снова о трагической невозможности изменить свой путь, свою жизнь. Всю эту свою жизнь человек любит женщину, с которой соединиться не может. Уже и дети пошли, и внуки, а любовь живет, не гаснет.

«Когда их дети и внуки помянули родных, по традиции покатали на их могилах яйца и разбрелись по кладбищу, ушли к могилам друзей и дальних родственников, они остались с Марусей вдвоем. Старик сказал ей тихо, указывая на край ограды возле холмика могилы ее мужа:

– Ты, должно, тут ляжешь?

– Тута, больше негде…

– А я здесь, – указал старик на место рядом, только по другую сторону оградки. – Выходит мы хоть тут будем лежать рядышком… неразлучны…

– Ох, дед, ты опять за свое, опять вспомнил? – засмеялась она, и почудились нотки, которые он слышал в ее смехе той лунной весенней ночью больше шестидесяти лет назад.

Я не забывал никогда! – ответил он и добавил с тоской:

– Пропала жизнь!

– Чей-то пропала? Дети, вон, смотри какие у нас хорошие… Вырастили… Внуков повидали, понянчили… А ты говоришь, пропала…

Сказала и заплакала вдруг горько, неостановимо, так, что ему пришлось успокаивать ее, прижимая к своей груди и поглаживая по худой сутулой спине».

У каждого человека есть, пожалуй, ощущение вины за какие-то совершенные в жизни поступки. Даже не вины, а скорее стыда. Рассказ «Прости, брат!» – об этом. Петр, вернувшись из армии, пережидающий время до поступления в институт, и весьма скептически относящийся к женщинам; его брат Валера – более духовно чистый человек (образ, впрочем, не очень очерчен); практикантка-учительница Валентина.

Только спустя годы оценит искреннюю любовь Валентины к нему Петр. То, что далось ему в руки просто, могло бы составить счастье его брату. От Валентины, правда, ничего не убыло – замужем, все хорошо. Собственно. и трагедии никакой нет. Разошлись по своим дорогам.

Но здесь опять звучит мелодия другой жизни. Все могло бы случиться не так. И невысказанное: а счастливо ли будет это не так?

Хорошо, что в рассказе нет никакого морализаторства. В основном он построен на эмоциях. Вторым планом проходит деревенская жизнь, и на этом фоне острота морального звучания еще сильнее.

Рассказ «Ада» – о разочаровании в любви. Женщины имеют только одно средство делать нас счастливыми и тридцать тысяч средств – составлять наше несчастье.

Молоденький солдатик влюбляется в капитанскую дочку, но в отличии от пушкинской Маши Мироновой она оказывается с двойным дном. Говоря с нашим героем о стихах и целомудренно гуляя с ним во ржи, она тем временем озверело трахается с полуграмотным сержантом, да и, похоже, не только с ним. Очень ярко, с мужским вкусом, выписан образ Ады. Сильно полыхает авторским осуждением, а его-то как раз, может быть, и не нужно. Рассказ только бы выиграл. Мало ли что, может она нимфоманка. Встречались мне такие. И неплохие они девушки, в общем-то, были.

Ну а говоря в целом, прозе П. Алешкина свойственна особая плотность художественной ткани. Иногда в ней чувствуется некоторая перенапряженность. Писатель рисует самую обычную реальность, но вносит в свой рисунок присущее ему ощущение объема, захватывающее и бытовую историю, и некое мыслимое, протекающее в неведомом будущем ее продолжение. Особая смысловая нагрузка, ложащаяся на образы его прозы, временами ощущается как избыточный вес. Герои П. Алешкина не просто живут, как это свойственно людям, а, так сказать, совершают жизнь. Это издержки творческого метода писателя, стремящегося предельно насытить образ мыслью и чувством, придать ему глубокий и неоспоримый смысл духовного события среди случайностей жизни.