Лев Толстой в зеркале психологии

– Когда я искал счастья, я впадал в пороки. Когда я понял, что достаточно в этой жизни быть только не несчастным, то меньше стало порочных искушений на моем пути. Я убежден, что можно быть добродетельным и не несчастливым… Когда я искал удовольствия, оно бежало от меня, а я впадал в тяжелое положение скуки – состояние, из которого можно перейти ко всему – хорошему и дурному. Скорее к последнему. Теперь, когда я только стараюсь избегать скуки, я во всем нахожу удовольствие.

– От чего зависит счастье?

– Раз мне пришла мысль, что счастье зависит не от внешних причин, а от нашего отношения к ним. Человек, привыкший переносить страдания, не может быть несчастлив. Я попытался приучить себя к труду, а также, несмотря на страшную боль, держал по пять минут в вытянутых руках лексиконы Татищева или уходил в чулан и веревкой стегал себя по голой спине так больно, что слезы невольно выступали на глазах.

– Радикально. И помогло?

– Понял, что счастье неотделимо от несчастья.

– То есть, чтобы быть счастливым, нужно страдать?

– Страдание – это напоминание о невыполненном долге перед Богом и людьми. Главная причина этих страданий та, что ожидается то, чего не бывает, а не ожидается того, что всегда бывает. И поэтому избавление от этих страданий только в том, чтобы не ждать радостей, а ждать дурного, готовясь переносить его. Если ждешь всего того, что описано в начале 1001 ночи: пьянства, вони, отвратительных болезней, – то упрямство, нерадивость, пьянство даже можно не то что простить, а не страдать и радоваться, что нет того, что могло бы быть. И тогда все доброе ценится.

– Не в этом ли главное средство для счастья вообще? Не оттого ли люди так часто несчастны, особенно богатые?

– Вместо того чтобы сознавать себя в положении раба, который должен трудиться для себя и для других и трудиться так, как этого хочет хозяин, богатые люди воображают себе, что их ждут всякого рода наслаждения.

– И в чем тогда их проблема?

– В том, что и труд, и препятствия, и болезни, то есть необходимые условия жизни, им представляются неожиданными страшными бедствиями. Бедные поэтому бывают менее несчастны: они вперед знают, что им предстоит труд, борьба, препятствия, и потому ценят все, что дает им радость. Богатые же, ожидая только радостей, во всех препятствиях видят бедствия и не замечают и не ценят тех благ, которыми пользуются. Блаженны нищие, ибо они утешатся, голодные – они насытятся, и горе вам, богатые.

– В этом отношении счастье и несчастье зависят от активных действий, причиняющих добро или зло окружающим, себе и всему человечеству?

– Несчастен не тот, кому делают больно, а тот, кто хочет сделать больно другому. И наоборот, если человек искренне возмущен, несчастлив, все время наталкивается на возмутительные вещи, то ему нужно сделать один из двух выборов. Первый – сложный: если душа не слаба, действуй и исправь, что тебя возмущает, или сам разбейся. Второй гораздо легче, и ему я намерен держаться: умышленно ищи всего хорошего, доброго, отворачивайся от дурного. Право, не притворяясь, можно многое любить не только в России, но и у самоедов.

– Понятно. Допустим, я хочу искать всего хорошего и не отворачиваться от доброго. Но как я могу не реагировать на плохое?

– Старайтесь. В счастье нужно верить, тогда оно будет если не все время с тобой, то, по крайней мере, часто будет сопровождать тебя. Иначе оно может и отвернуться. Например, Хаджи-Мурат всегда верил в свое счастье. Затевая что-нибудь, он был вперед твердо уверен в удаче, – и все удавалось ему. Так это было, за редкими исключениями, во все продолжение его бурной военной жизни.

– Каждый человек «ведет» свое чувство и в результате оказывается ответственным за свое счастье или несчастье. Существуют ли пределы в направлении этого движения?

– Да, и это подтверждают законы диалектики. Заметили ли вы, что в наше время в мире русской поэзии есть связь между двумя явлениями, находящимися между собой в обратном отношении: упадок поэтического творчества всякого рода – музыки, живописи, поэзии, и стремление к изучению русской народной поэзии всякого рода – музыки, живописи и поэзии. Мне кажется, что это даже не упадок, а смерть с залогом возрождения в народности. Последняя поэтическая волна была при Пушкине на высшей точке, потом Лермонтов, Гоголь, мы грешные, и вот она ушла под землю. Другая линия пошла в изучение народа и выплывет, Бог даст. А пушкинский период умер совсем, сошел на нет.

– Как проявляется эта тенденция в жизни отдельного человека?

– Через борьбу желаний – для себя и для других.

Например, в давке на Ходынке молодую княжну спас бедный человек, Емельян, который очень хотел разбогатеть, хотел получить выигрышный билет (их, по слухам должны будут раздавать вместе с подарками в честь коронации Николая II). Волей случая таким билетом оказалось для него спасение княжны. Однако ситуация разворачивалась совсем иным образом.

« – Да вот он спас меня, — говорила Рина. — Если бы не он, не знаю, что бы было. Как вас зовут? — обратилась она к Емельяну.

– Меня-то? Что меня звать?

– Княжна ведь она, — подсказала ему одна из женщин, — бога-а-атая.

И вдруг у Емельяна на душе что-то поднялось такое сильное, что не променял бы на двухсоттысячный выигрыш.

– Чего еще. Нет, барышня, ступайте себе. Чего еще благодарить.

– Да нет же, я не буду спокойна.

– Прощай, барышня, с Богом. Только пальто мое не увези.

И он улыбнулся такой белозубой, радостной улыбкой, которую Рина вспоминала как утешение в самые тяжелые минуты своей жизни.

И такое же еще большее радостное чувство, выносящее его из этой жизни, испытывал Емельян, когда вспоминал Ходынку, и эту барышню, и последний разговор с нею».

– Может ли индивидуальный мотив полностью замениться общечеловеческим?

– Полностью, конечно, нет. Но с возрастом многие желания уходят. Наверное, именно это чувствовал старец Федор Кузьмич.

«Прежде всего, я думал, что человек не может не желать. Я всегда желал и желаю. Желал прежде победы над Наполеоном, желал умиротворения Европы, желал освобождения себя от короны, и все желания мои или исполнялись и, когда исполнялись, переставали влечь меня к себе, или делались неисполнимы, и я переставал желать. Но пока эти желания исполнялись, или становились неисполнимыми прежние желания, зарождались новые, и так шло и идет до конца. Теперь я желал зимы, она настала, желал уединения, почти достиг этого, теперь желаю описать свою жизнь и сделать это наилучшим образом, так, чтобы принести пользу людям. И если исполнятся и если не исполнятся, явятся новые желания. Вся жизнь в этом. И мне пришло в голову, что если вся жизнь в зарождении желаний и радость жизни в исполнении их, то нет ли такого желания, которое свойственно бы было человеку, всякому человеку, всегда, и всегда исполнялось бы или, скорее, приближалось бы так для человека, который желал бы смерти. Вся жизнь его была бы приближением к исполнению этого желания; и желание это, наверное, исполнилось бы. Сначала это мне показалось странным. Но, вдумавшись, я вдруг увидел, что это так и есть, что в этом одном, в приближении к смерти, разумное желание человека. Желание не в смерти, не в самой смерти, а в том движении жизни, которое ведет к смерти. Движение же это есть освобождение от страстей и соблазнов того духовного начала, которое живет в каждом человеке. Я чувствую это теперь, освободившись от большей части того, что скрывало от меня сущность моей души, ее единство с Богом, скрывало от меня Бога».

– Когда человек наиболее эгоистичен?

– Когда влюблен. Например, мой сын Илья, когда собрался жениться на Философовой (славной, простой, здоровой, чистой девушке), находился в том невменяемом состоянии, в котором находятся влюбленные. Жизнь для него остановилась, и вся в будущем.

– Такой эгоизм – явление преходящее? Ведь сильная любовь, как и любое сильное чувство, порождает стресс, с которым начинает бороться уже организм человека, сменяя его приступами раздражения, апатии или тоски. Ведь если человека любят за то, что он есть, со всеми его достоинствами и недостатками, то в какой-то момент объект любви не может вместить в себя все чувство, которое на него обрушивается?

– Если человек живет для других, то любовь распространяется на всех. Если он живет для себя, то его чувство ужато до одного человека, имеющего в данный момент высшую, хотя, может быть, и случайную, ценность. В первом случае он может «отпустить», распространить излишки любви на окружающих. Так поступила моя тетушка Татьяна Александровна Ергольская. Лучшее средство к истинному счастью в жизни – это без всяких законов пускать из себя во все стороны, как паук, цепкую паутину любви и ловить туда все, что попало: и старушку, и ребенка, и женщину, и квартального. Если же человек не хочет этого распространения, то любовь его поглотит, сделает несчастным.

Очень часто у Толстого состояние любви к какому-либо человеку предвосхищается состоянием готовности к любви, без которого настоящей любви не получается. Для того чтобы войти в состояние готовности, герои Толстого вначале чувствуют унижение, растерянность, связанные или с потерей (Маша из «Семейного счастья»), или с неудовлетворенностью жизни (Оленин из «Казаков»), или тяжелой болезнью в преддверии смерти (Николай Левин из «Анны Карениной»).

Чувство же личностное начинается с обычного, ни к чему не обязывающего увлечения (Вронский из «Анны Карениной»), необходимости обзавестись семьей (Позднышев из «Крейцеровой сонаты»). Юный Нехлюдов влюблен в Катюшу Маслову: «Услыхав ее шаги, Нехлюдов, тихо ступая и сдерживая дыхание, как будто собираясь на преступление, вошел к ней… На минуту он остановился. Тут еще была возможность борьбы. Хоть слабо, но еще слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему о ней, о ее чувствах, об ее жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь свое наслаждение, свое счастье. И этот второй голос заглушил первый. Он решительно подошел к ней. И страшное, неудержимое животное чувство овладело им».

– Мы часто видим, что многие поступки определяются случайными событиями.

– Бывает. Допустим, человек готовится поступить в университет. Он может делать это из любви к математике, а может и потому, что слова: синусы, тангенсы, дифференциалы, интегралы и так далее – чрезвычайно нравятся ему. Иногда человек поступает так, как ожидают от него другие. Например, Душечка у Чехова (я ею восхищен) – настоящая женщина. Она живет жизнью мужа.

– Получается, что человек может принять случайные решения.

– Они не совсем случайны. К ним есть предрасположенность, которую человек вначале не осознает, а потом уже начинает обдумывать. Например, Нехлюдов, собираясь жениться, размышлял, что в пользу женитьбы было, во-первых, то, что женитьба давала приятности домашнего очага, устраняла неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни. Во-вторых, и это было главным, Нехлюдов надеялся, что семья, дети, дадут смысл его бессодержательной жизни. Против женитьбы были, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.

– Человек имеет потребность придавать своим поступкам смысл?

– Не путайте смысл жизни и цель. Иногда человек стремится к тому, что не является смыслом его жизни. Однажды в деревне я встретил вдову. Она попросила меня войти и взглянуть на телку. Я вошел. В сенях, точно, стоит телка. Вдова попросила взглянуть на нее. Я посмотрел на телку и увидел, что вся жизнь вдовы так сосредоточена на телке, что она не может себе представить, чтобы мне могло быть неинтересно смотреть на телку.

Найти смысл человеческой жизни — проблема чрезвычайно сложная, на решение которой может уйти жизнь. Все это может сопровождаться сильнейшими переживаниями (Константин Левин, Пьер Безухов, Андрей Болконский, отец Сергий и т. д.). Но основная трудность здесь не в том, что личность не может определить смысл своей жизни, а в том, что личность не в силах охватить задач всего человечества. Поэтому человеку трудно осознать свою миссию, ибо первопричины существования скрыты от него, так как они находятся вне человечества, в Боге.

Иногда даже смерть определяет смысл жизни. Человек умирает, чтобы очистить душу другого, любящего его. Так было с Ванечкой, любимым сыном Толстого, так было с Андреем Болконским. Однако на Вронского смерть Анны подействовала иначе: он не смог преодолеть горя сам. Будучи продуктом общества, в котором он жил, он был спасен этим обществом, хотя мы можем догадываться на основании отдельных его высказываний, что он в боях Балканской войны будет искать смерти. Но по другим произведениям Толстого мы знаем, что таким людям часто предоставляется шанс, перестрадав, понять истину.

– Когда человек начинает задумываться о цели в жизни?

– Задать себе цель никак нельзя. Это я пробовал сколько раз, и не выходило. Надо не выдумывать ее, а найти такую, которая бы была сообразна с наклонностями человека. Такую, которая бы и прежде существовала, но которую он только бы сознал. Такого рода цель я нашел в юности: всестороннее образование и развитие всех способностей. Как одно из главных средств к достижению этого я выбрал дневник и франклиновский журнал.

Проблемы смысла и цели в жизни возникают у человека довольно рано, но стремлением решить их обладают далеко не все. И еще реже встречаются люди, способные правильно поставить вопрос, прежде чем его решить. Но даже если предположить, что и вопрос был поставлен верно, и что цели определены правильно, это не означает, что человек не может заблуждаться относительно средств их достижения. Несоответствие между формой, заданной основной целью, и формой, избранной самим человеком, преследовало Толстого всю жизнь. Очень ярко это несоответствие было выражено в раннем его произведении — «Истории вчерашнего дня».

– Все ли люди должны искать смысл жизни?