– Угадал, – ответил он. – Она ушла. Ушла навсегда. И если я не сделаю то, что хочу сейчас сделать…
– То вы уже не встретитесь никогда. Там, далеко, где настоящая смерть, так?
– Так. Снова угадал. Бинго! Так ты со мной?
– А у меня есть выбор?
– Выбор есть всегда. Твой выбор или помочь мне… покончить с собой, либо стать рабом.
– Такой выбор – считай что его нет… Я тоже против рабства, так что по рукам.
Я протянул ему клешню, по которой он звонко ударил.
Идея Макса была бредовой, но что-то в ней было настоящее. Или даже не так – что-то стоящее. Что-то такое, за что мне, старику, стоило умереть. В конце концов не в первый раз…
Личная
Мария Анфилофьева
Рассказ занял третье место на конкурсе «Любовь»
в номинации «Самая интересная идея».
Что может быть хуже фанатика обыкновенного? Фанатик от писательства.
Почему? Ну-у-у.
Когда это начинаешь понимать? Когда на твои сто сорок квадратных метров уже переехала Чижова со всеми своими тараканами. Воешь потихоньку, только поздно.
Нет, я не придираюсь. Просто в чем дело… Обманутые ожидания, понимаете? Я думал – просто милая девочка, не дура, готовит вкусно. Красивая. Секс прекрасный. Со странностями, конечно, но кто без них. И съехаться-то предложил без задних мыслей. Если кидаться громкими словами… можно даже сказать, что люблю. Что-то вроде.
(Она меня, разумеется, нет. Но это временно.)
В общем, мне казалось там всего вот столечко чего-то не того, что придется терпеть. На самом деле я просто видел все в профиль.
Ты – спрашивал, – кем работаешь? Она юлила, выкручивалась, но в итоге сошлись на каких-то текстах и фрилансерстве. Я решил, что копирайтер и особенно не вдавался – никто же не любит про работу. Я, появляясь в конторе, пашу как проклятый, если кто-то вне офиса произносит «йогурт», то хочется убивать. Никогда не открывайте собственный бизнес, дети. Вышью на знамени, оставлю будущему сыну.
Это, как бы, первое. Она писатель. Нет, даже ОНА – ПИСАТЕЛЬ. Я считаю, что это не профессия, а что-то типа душевной болезни. У кого-то мания величия, кому-то так.
На вопрос «А что же ты пишешь?» неизменно следует один ответ: «Плохую фантастику». С просьбой дать почитать меня сразу отправляют в далекий пеший поход, а если я неприлично близко подхожу к столу, когда она двумя пальцами набирает свои тексты – то монитор чаще всего падает. Стася ведь кидается спасать его от меня, закрывает экран грудью, безумно верещит что-то про личное пространство. Удивляюсь, как еще не разбила.
Потом начинается: ты меня с мысли сбил, дурак! Не смей меня трогать! Терпеть не могу!
И опять к клавиатуре. Помучается, помечется с час, потом поймет, что несолидно играть в шарики, прикрываясь поиском вдохновения. Приходит мириться, блинчики какие-нибудь печет.
Вроде и ничего, да?
Когда я возмущаюсь, Чижова мрачно отвечает: ну и что, я тоже в твою работу не вникаю. Да пожалуйста, заявляю я, приходи, копайся в бумагах, в телефоне, что мне скрывать ужасного! Тим, ну, я же не копаюсь, отвечает она.
И все. Непробиваемо. «Мама сказала – деньги в бидо-оне».
Деньги у нее, кстати, водятся.
В состоянии «пишется» она не замечает ничего. Уползает к себе в кабинет, отныне для нее на ближайшие сутки-двое все умерли. Уговаривать спать бесполезно, стоит иногда подсовывать что-нибудь съедобное, раз в день намекать про душ. Если она не гонит меня взашей сразу же, то последующее общение происходит по типичной схеме:
Стасечка.
Угу.
Сегодня выходной вообще-то.
Мммм.
Не хочешь сходить куда-нибудь?
Хммм.
Мы с тобой сто лет уже не выбирались.
Ага.
Может, хочешь на море слетать? Я отпуск возьму. С одной стороны, становится значительно проще и безопаснее говорить вообще о чем угодно, даже нелюбимых авторов обсуждает вполне спокойно («И „Ярмарка тщеславия“ исключительно хороша.» – «Угу» – «Правда, он гений?» – «Мммм»). С другой – для такой жизни можно было завести хомяка, в конце концов. Тоскливо.
После запойного нажимания кнопок она спит буквально пару часов, потом на нее находит раскаяние и режим электровеника. Что-то гладит, что-то стирает, балкон разобрала, там даже курить теперь возможно, переклеила обои в коридоре. Выползает из безразмерных футболок в платья, сооружает прически и красит ресницы.
Господи, – говорю я, – неужели ты внял моим молитвам и выделили мне настоящую женщину вместо той бездушной трески? Спасибо, господи!
Получаю подзатыльник и искренне радуюсь.
Первое, в общем, тем и плохо: она пишет. Там еще много чего, но это, хотя бы, можно объяснить.
Со вторым сложнее.
Казалось бы, если человек взаправду сочиняет что-то фантастическое, то он должен быть если не ярым скептиком, то хотя бы реалистом. Вроде как сложно при этом страдать суеверностью и прочими глупостями.
Не сложно.
И зачем это? – спросил я, впервые наступив на кухне в блюдце с молоком. Стася отмахнулась. На тот момент мы жили вместе уже больше месяца.
Нет, ну зачем? – не успокаивался я ближайшие четверть часа.
Ты не поймешь.
Чижова!
Хорошо. Хорошо, пообещай, что никуда его не переставишь.
Йогуртами клянусь.