Ничего общего. От космических пахарей

Персональный тренер

– Я решил хакнуть Вялого. Ты мне поможешь.

Это прозвучало как утверждение: просительные интонации Максу не слишком давались, да он ими почти и не пользовался. Не было необходимости. Мне полагалось изобразить удивление, так что я остановился и посмотрел на него в упор.

В свои двадцать пять персональный свап-тренер самого дорогого московского клуба Макс был не просто красивым накачанным мальчиком. Нет, это было воплощение жизненной силы в ее самой простой, плотской, искренней форме. Маленький бессердечный бог, настолько искренне влюбленный в себя, что окружающим оставалось лишь разделять это чувство, причем без капли ревности. Уверен, застигни его молодой муж в постели с собственной невестой, все, что он рисковал получить – новые грани сексуального опыта.

Впрочем, я увлекся. Молчание.

Макс выглядел… если вы любитель музыки позапрошлого века и хоть раз видели альбом «The Best of the Doors», моя задача сильно упрощается: это был он. Мощная шея, широкие скулы, безупречный нос, несвятой нимб черных кудрей. И губы, которые на любом другом лице – но только не на этом – можно было бы назвать по-женски пухлыми и чувственными, даже вульгарными. Именно они поднимали красоту Макса над контекстом пола, делая ее самодостаточной.

Конечно, он знал о моем к нему отношении. Не из-за своей проницательности – в плане интеллекта он был откровенно глуповат (боги могут себе это позволить). Он просто чуял меня как животное. И был уверен, что я сделаю для него все, что ему нужно.

Решив, что выдержал достаточную паузу, я спросил:

– Ты хочешь, чтобы я подменил его контрольные ключи? Совершил терминальное нарушение?

– Да.

– Да? И почему я должен это сделать? Вернее, зачем? Что я получу за это?

– Две вещи. Пять миллионов через полгода. А прямо сейчас – вот это… – Макс быстро огляделся. Мы стояли на краю пустынной Таганской площади на территории ватного кластера. Бесформенные в июльской жаре фигуры редких прохожих плавились в отдалении.

Я ждал этого, но подготовиться не сумел. Неожиданно его глаза оказались прямо напротив моих. Его губы… но нет, ни слова больше. То, что я почувствовал, принадлежит только мне. Да и не думаю, что вы были бы рады подробностям. Скажу лишь, что был несколько… разочарован.

Макс не заметил моих ощущений: такой возможности он просто не допускал. Мы молча двинулись дальше вдоль утробно гудящей стальной набережной Защитного канала к центру площади, туда, где ее делила полоса из двух идущих рядом широких цветных линий – оранжевой и зеленой. В пятидесяти метрах от канала полоса переходила в специально сохраненный тридцатиметровый фрагмент двойного же бетонного забора высотой два с половиной метра, утыканного сверху железными шипами и густо увитого колючей спиралью безнадежного вида. Все металлические элементы забора были выкрашены светлым металликом, а в его середине – это был самый центр Таганской площади – зияла брешь, которую занимал памятник на высоком постаменте из темного камня. На нем сверлили друг друга тяжелыми взглядами два трехметровых мужчины. Одной рукой, отведенной назад несколько танцевальным жестом, каждый из них сжимал дуло устаревшего огнестрела, упертого прикладом в землю, а другой держался за свой край толстого бронзового листа, олицетворявшего Договор о сосуществовании. Левый воин с длинным гладко выбритым лицом был одет в подобие старинного военного пиджака с высоким воротом, а наряд правого, с аккуратной бородкой на круглой скуластой физиономии, больше всего походил на простеганную полосами лыжную куртку. Оба были покрыты разновозрастными пятнами оранжевой и зеленой краски, а на сумрачной грани постамента криво белела многократно затертая и восстановленная размашистая надпись: «Два гомобрата – креакл и вата».

Пересекая полосу между набережной и памятником, я поймал насмешливый взгляд Макса: от него не укрылось, как я машинальным движением спрятал блеснувший текучим серебром ихтис под футболку. К запрету на открытое ношение религиозных символов, до сих пор формально действующему в кластерах креаклов, сегодня могли серьезно относиться только люди далеко за тридцать. Для меня, «смешанного» родом из двадцатых, двухцветные полосы на улицах действительно имели совершенно реальное значение. Как и ихтис, как и Ватный Кодекс, который я сам выбрал в день своего пятнадцатилетия. Я имел на это право: мой отец был креаклом, а матушка – ватой, так что выбор оставался за мной. И в то время это действительно был выбор, определяющий всю твою жизнь, а не стиль одежды и сенсомузыки, как сейчас.

Почему я, уже осознавший себя таким, каков есть, принес клятву темно-оранжевой книге, в которой однополая похоть шла третьим номером в списке подтерминальных нарушений? По той же причине, по которой с детства преодолевал свою чахлую генетику на стендах и тренажерах. Без правил и ограничений нет ни смысла, ни цели, а вялая и лицемерная вседозволенность креаклов – это тлен, энтропия, погибель энергии. Семя в пыли. За то, что тебе действительно дорого, ты всегда должен платить высокую цену.

– Пять миллионов за взлом ключа. Это получается… ноль-один процента от состояния Волкова, верно? Макс, а не слишком щедро за такую ерунду? Которую, насколько я знаю, еще никому не удавалось провернуть?

– Ты же смог как-то скрыть наш с ним настоящий коэффициент совпадения? Значит, и это сможешь. И, Дрон, разве я сказал, что это будут единственные деньги, которые ты получишь? Просто я слишком ценю твое доверие, чтобы обманывать хоть в чем-то. Поэтому говорю честно, что сначала не смогу перевести больше, не вызвав ни у кого подозрений. Пять лямов за помощь в реабилитации – по-моему, это до хрена и больше. Позже придумаем безопасную схему, и ты получишь свои тридцать процентов от всех денег Вялого. Это будет по справедливости, как думаешь?

(Макс, сейчас ты и сам себе веришь, но раз уж спросил… я думаю, что первое и единственное, что получу от твоих щедрот – неодимовый шарик в мозжечок из магнето незнакомого снайпера. Уверен, когда придет время, это вполне уложится в твои представления о справедливости.)

– Предположим, я смогу его взломать. Но хочу просто тебя спросить: ты действительно знаешь, что делаешь? Макс, обратной дороги не будет. Волкову сорок, недавно он чуть не умер и до сих пор едва ходит. Оно действительно того стоит?

– Я его органику за год затащу до отличного состояния. Уж поверь. На самом деле у Вялого идеальное здоровье. Если, конечно, не считать этого склероза – но генотерапия точно сработала, не зря он отвалил полтора ярда за смену фракции. Я сейчас каждый его свап чуть ли не удваиваю нагрузку. И зачем ты мне говоришь про его возраст так, как будто я сам его не знаю? Тебе самому сколько стукнуло недавно? Сорок два? Ну и как – старпером себя чувствуешь?

Я еще ни разу не слышал от Макса такой длинной речи. Но он и не думал останавливаться.

– Как ты думаешь, сколько я заработаю в клубе за пятнадцать лет, если буду делать по три свапа за смену, растрясывая богатые жирные жопы на тренажерах? А я знаю точно. Считал. Если все это время жрать один сойлент, хватит на лофт где-нибудь в третьем радиусе. И на подержанную персональную капсулу. Если, конечно, раньше у меня мозги не спекутся, как у Родика. «Для тех, чье время дороже денег» – это ведь Крыса придумал?

– Да, Красицкий.

– Его прямо раздуло от гордости на собрании, когда показывал рекламу. Типа, новый эксклюзивный сервис для офигительно деловых людей, у которых даже на пару тренировок в неделю времени нет. И пока их вип-тушку прокачивает специально обученная обезьянка, они занимаются своими офигительно важными делами: считают хьюдж-дату или там полярные фьючерсы толкают. Только вот из них всех один Вялый, походу, действительно работает. А все остальные – или вконец обленившиеся твари, неспособные сами себя заставить влезть на тренажер, или старые извращенцы. Ты хоть знаешь, что они мной делают в комнате ожидания, пока я их дряблые мышцы растягиваю? Догадываешься? Я тоже догадываюсь – по своим ноющими яйцам. Три свапа за день! Ты знал, что Бабин доплачивал Крысе пятьдесят косарей на карман, чтобы тот ставил его свапы на утро? Боялся, что после других ему ничего уже не останется. Это я, по-твоему, должен ценить?

Пятый пункт правил свап-сервиса запрещал любые действия сексуального характера в чужом теле. Я ни разу не слышал, чтобы у кого-нибудь из клиентов были из-за него проблемы, зато тренеров, приходивших к Красицкому с жалобами, в клубе потом больше не видели.

– Я просто обналичу свои пятнадцать лет, разом. Причем по тарифу, который им и не снился. Так что не переживай за меня, Дрон. Просто сделай то, о чем я прошу, и мы оба ухватим бога за яйца.

Тут Макс запнулся и замолчал с чуть растерянным видом, что для него было равносильно глубокому раскаянию. Мне стало смешно: неужели можно всерьез допускать мысль, что Его способны задеть слова мальчишки? Чьи угодно слова? Чем вообще можно действительно обидеть Бога? Прикоснувшись к ихтису сквозь ткань, я улыбнулся, давая понять, что проблем нет, и в этот момент впереди раздалось негромкое шипение: на терминал вакуумной подземки у входа в клуб, до которого нам оставалось прошагать метров пятьдесят, прибыла персональная капсула. Створки терминала плавно разъехались, и непроницаемо серый борт сдержанно блеснул на солнце – так, как это могут делать лишь очень дорогие вещи. Ватный выкрест миллиардер Виктор Волков прибыл в элитный спортивный клуб «Порфир Иванов» на тренировку.

Свой первый миллиард он заработал в двадцать пять лет, как раз на проекте транспортной сети персональных вакуумных капсул, вложившись в него за месяц до того, как это сделал Прогрессивный консорциум, выйдя на пике стоимости – ровно за неделю до того, как акции рухнули, обанкротив десятки тысяч креаклов, – а потом вложившись обратно. И тогда же у Волкова нашли БАС. Боковой амиотрофический склероз, редчайшую смертельную болезнь, поразившую когда-то профа Хокинга, известного последователя квантовой механики, которую сестры Темирхановы в своей нобелевской речи назвали самым блестящим заблуждением науки прошлого. Во времена Хокинга никакого лечения не было, и тот остался полностью парализован, но все же жив лишь благодаря совсем уж невероятной случайности. Шансы Волкова были бы гораздо выше, пятьдесят на пятьдесят – именно такую статистику давала генотерапия – не будь он урожденным ватой. Ватный Кодекс причислял генную терапию, как и любую попытку вмешаться в Разумный Замысел, к терминальным нарушениям.

Пять лет Виктор Волков, медленно, но неостановимо, нерв за нервом терявший контроль над телом, зарабатывал недостававшие для смены фракции пятьсот миллионов. Когда сумма была, наконец, собрана, на символическую Казнь предателя его привезли, способного управлять лишь глазными яблоками и пальцами рук. Следующие пять лет Волков каждый год проходил процедуру полного регенеза, которая с вероятностью один из двух могла убить его быстро и мучительно, вызвав массовое отторжение органов. Но, похоже, кто-то в милости Своей не оставил его даже после измены, и к тридцати пяти годам закованный в сервоприводы скелет с остатками атрофированных мышц и яростно сверкающими глазами был признан излечившимся. Ну а дальнейшая история того, кого в клубе за глаза прозвали Вялым, всем известна и есть на любом мотивационном канале: «Вата ненавидели его за предательство, а креаклы не признавали своим. Все, что у него было – сервокостюм, без которого он не мог даже подтереть себе задницу, огромные долги за генотерапию и вера в себя. Через четыре года он стал миллиардером и практически восстановил мышцы постоянными свап-тренировками. Ты все еще ноешь о своей тяжелой жизни и об отсутствии возможностей, ленивая тварь?»

В казавшейся монолитной стенке капсулы раскрылся широкий проем, в котором немедленно замаячила тощая высокая фигура, не одетая, а скорее обернутая в дорогой костюм. Волков без помощи охранника выбрался на платформу и, заметив нас, помахал огромной пятерней. Потом неуклюжими, но быстрыми движениями разболтанной механической игрушки заковылял по лестнице, игнорируя ползущий рядом эскалатор. Голова его моталась во все стороны с пугающей амплитудой. До тренировки оставалось двадцать минут.

* * *

– …в браслет вмонтирована первая часть ключа, которую невозможно снять или заменить без разрушения. Вторая его часть, синхронизированная с первой пучком запутанных фотонов, подключена к терминалу и защищена контрольной пломбой. По окончании процедуры обратного обмена личностными характеристиками, которая будет успешной с вероятностью восемьдесят четыре процента, вам необходимо нажать на экран ключа и дождаться звукового сигнала. На экране появятся два семизначных числа разных цветов: зеленого и красного. Произведите внимательный наружный осмотр тела, в котором находитесь, а также тщательно проанализируйте свои тактильные ощущения и восприятие схемы тела. Если вы уверены, что находитесь в теле, принадлежащем вам с рождения, введите в консоли зеленое число. В противном случае введите красное число. Если оба участника введут зеленые числа, сеанс обмена будет считаться завершенным, а участники в соответствии с Шанхайским регламентом пожизненно утратят право оспаривать его результат. Если оба участника введут красные числа, процедура обратного обмена будет автоматически перезапущена. В прочих случаях система перейдет в режим нештатной ситуации, а участники будут зафиксированы до прибытия сервисной бригады и представителей власти. Пожалуйста, прикоснитесь большим пальцем правой руки к сканеру, если вы принимаете все правила процедуры временного обмена личностными характеристиками и согласны ее начать.

Полулежащие на разделенных толстым стеклом кушетках фигуры едва заметно шевельнули кистями рук, и экран свап-терминала порозовел. Не дожидаясь окончания, я вышел из комнаты и направился в тренажерный зал. Следующие четыре часа мне оставалось только ждать. Это могло произойти сегодня, а могло – через три месяца или через три дня. Но рано или поздно шестнадцать процентов обязательно сработают.

* * *

На востоке едва слышно проворчало, зашумела листва, и через секунду к моему влажному затылку прикоснулось неожиданно холодное лезвие ветерка. Он подошел и легко сел на скамейке рядом. Я пристально разглядывал мостовую, не в силах поднять глаз.

– Это наша последняя встреча, поэтому если хочешь что-то спросить – сделай это сейчас. Я не слишком близко успел познакомиться с твоим… бывшим коллегой, мы с ним почти не пересекались, – в голосе зазвучала усмешка. – Но думаю, ему хватит недели, чтобы переступить через чувство благодарности к тому, кто помог переселить его в тело, владеющее пятью миллиардами. И тебе надо исчезнуть раньше. Сам я уже завтра буду на другом континенте. Акции на предъявителя лежат в ячейке, как мы и договаривались, ты сможешь продать их за пятьсот миллионов в течение года, все это время компания не изменится в цене. Я сделал так, что она никак со мной… с ним не связана, так что риска нет.

Я молча кивнул.

– Удивительно, что нам удалось найти того, кто поверит, что ты можешь взломать ключ на запутанных фотонах. Поверит, что его вообще можно взломать. Редкая удача.

Я снова кивнул, по-прежнему глядя в землю.

– Андрей, если ты не задашь свои вопросы прямо сейчас, они останутся без ответа.

– Только один. Как ты смог перевести свои активы на другое имя? Я не видел на бирже других новых компаний.

– Никак. Все деньги Вялого останутся у Вялого. Вся чечевичная похлебка.

Плечо обожгла его раскаленная рука, и я поднял взгляд. Глаза на знакомом лице полыхали незнакомым весельем. В этот момент он не тянул и на двадцать.

– Пять миллиардов за пятнадцать лет жизни. Получается… по триста тридцать миллионов за год? Скажу тебе по секрету: это очень хорошая сделка. Я бы все отдал и за три года. Прощай, брат.

Он повернулся и зашагал прочь, навстречу уже совершенно точно надвигающейся с востока грозе, пружинящей походкой человека, которому приходится изо всех сил сдерживать прущую из него энергию.

Лариса Дикк

Цинга

В издательство «REV Forlag»

Улица Св. Анны 47