Однажды детство кончилось

«Вечер наступает медленнее, чем всегда,

Утром ночь затухает, как звезда.

Я начинаю день и конча-а-ю но-о-чь.

Два-а-дца-а-ть че-е-ты-ы-ре-е кру-у-га-а про-о-о…»

Батарейки сели, и я заснул, а утром рядом со мной лежал плеер с открытой крышкой. Я сел и зарылся босыми ногами в ворох серпантина из коричневой магнитной ленты. Там же валялись все мои четыре кассеты Sana с выпущенными кишками. Я посмотрел на брата, он выпучил глаза и бросил на пол бабушкины портняжные ножницы. С истошным воплем: «Мама, он меня бьёт!» – мелкий засранец вылетел из комнаты. Я поднял с пола кассету с карандашной надписью «Кино». Из неё уныло свисали два коротких конца ленты. Малой постарался, чтобы я не смог восстановить свою маленькую фонотеку.

Он вовремя убежал. Стиснув кулаки, я вылетел за ним и наткнулся на маму. Она каменной стеной перегородила вход в комнату, где сидел в кресле мой младший братик и верещал: «А чего он сам слушает, а мне не даёт? Я его попросил: дай послушать, а он даже наушники не снял!».

По его розовым щекам катились слёзы размером со спелый крыжовник. Он орал, запрокинув голову, и всё его лицо сейчас состояло из распахнутого рта и торчащих кверху ноздрей.

– Это что, причина его бить? – Мама начала снизу, перейдя к концу короткой фразы на две октавы выше.

– Я его не бил, – попытался защититься я.

– Не бил? – «л» в конце зазвенело металлом. – А это что? Ребёнок рыдает!

– Ребёнок рыдает, потому что этот ребёнок изрезал мне всю плёнку в кассетах!

– Может его убить за это?

– Мама, я не тронул его пальцем!

– Он твой брат!

– Да, мама, он мой брат! – я сорвался на крик. – А я его брат! И я тоже твой сын!

– Не смей повышать на меня голос! – взвилась она.

Я натянул кроссовки и пулей вылетел из дома. Я не хотел хлопать дверью, но сквозняк из подъезда вырвал и припечатал её к косяку вместо меня.

– К чему этот дешёвый театр?! – проорала она мне вслед.

Я бежал по улице и повторял, отмахивая шаги: «И-ди-те-вы-все-к-чёр-ту».

У школы я услышал короткий свист и нырнул в кусты. Залез на трубу, перепрыгнув через длинные ноги Тимура. Мы ткнулись кулаками.

– Чё, как?

– С матушкой посрался.

– Чё так?

– Мелкий кассеты изрезал ножницами. Все четыре.

Тимур присвистнул:

– По баксу, по двенадцать… это под полтос выходит. Я б ему голову отвинтил. Нахрена башка, если в ней мозгов нет.

– Я его пальцем не тронул. А матушка наехала, что я его бью. Только ему верит.

– Добрый ты. А мне, прикинь, моя предъяву кидает: завязывай, а то уйду.

Я скривился. Больная тема.

– А ты чё?

Ничё, не хрен мне условия ставить. Пусть валит.

– Слушай, Тим, ты б, правда, завязывал, а? Видел торчков на районе? Таким же станешь.

Он спрыгнул с трубы, нагнулся надо мной: длинный, худой, руки в карманы. Страусёнок-переросток.

– Я – не торчок. У меня мозги есть, понял? Я в любой момент завязать могу, просто не хочу. Ты представить себе не можешь, что я вижу, что чувствую, какие мысли мне в голову приходят. Я – хренов гений! У меня мозг работает на все сто, а не на одну десятую, как у остальных! А потом приход заканчивается, и мозг гаснет, отключается постепенно. Как лампочки, одна за другой, пока опять не станет темно. И вот я такой же тупой урод, как ты. И с этим надо жить до следующего прихода.

– И чё ты трёшься тогда с таким тупым уродом, как я?

– Потому что я люблю тебя! – завопил он мультяшным голосом и запрыгнул на трубу рядом. – И потому, что остальные ещё тупее и уродливее.

– Тим, ты врёшь себе, ты не сможешь остановиться.

– А я останавливаться не собираюсь. Давай со мной, сдохнем вместе.

– Жить надоело?

– А чё в этой жизни хорошего, а? Я Ирке знаешь, что сказал? Уходи! Уйдёшь, – я повешусь! Пусть живёт потом с этим.

– Ты совсем дебил?

Тим махнул рукой, блеснули заклёпки на засаленном кожаном браслете.

– Прикалываешься? На хрен мне из-за какой-то дуры вешаться? Ладно, Димон, на уроки пора. Пошли ко мне после школы, дам тебе одну кассету, пользуйся, пока не разбогатеешь.

Я аж подскочил, затряс его тощие плечи:

– Бли-и-н, Тим, спасибище, человечище!

– Ладно, ладно, – проворчал он со смущённой улыбкой, – развёл гомосятину.

Первой была физ-ра. Наши девчонки сбились в стайку, шептались о чём-то, поблёскивая глазами на новенькую, а она в стороне делала разминку. Нагибалась, наклонялась, вращала корпусом. Каждое движение её было закончено и совершенно.

– Вот! – торжествующе простёр к ней ладонь физрук. – Спортивная школа! Учитесь, тюфяки! Берите пример с Саши!

Значит, её зовут Саша… Саша легко касалась ладонями асфальтовой дорожки стадиона. Во время наклонов маечка немного задиралась и приоткрывала полоску загорелой кожи с выцветшим еле заметным пушком. А физрук уже делился радостью с нашими девчонками. Девчонки радовались без энтузиазма.

– Смотрите, какой прогиб! – восторженно восклицал он им, тряся рукой в направлении новенькой.