Оценить:
 Рейтинг: 0

Однажды детство кончилось

Год написания книги
2022
Теги
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 30 >>
На страницу:
7 из 30
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Девчонки обжигали взглядами «эту фифу из ДЮСШа [6 - Детско-юношеская спортивная школа]», но ей было пофиг. А мне нет, и до конца урока я не сводил глаз с новенькой, у которой появилось имя, красивое имя Саша. Не Саня, не Александра, не, упаси кто-нибудь, Шура… Саша.

Тихий посвист выдернул меня в кусты. Таким киношный злодей звал змею на кормёжку [7 - Тихий тоскливый свист из к/ф «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», поставленного по повести «Пёстрая лента» Артура Конан-Дойля]. Но мне нужно было что-то важнее еды. Мне нужен был шум в наушниках, который с гарантией заглушал бы звук человеческого голоса на повышенных тонах. Бабушкины ножницы в руках братика лишили меня единственного убежища, в котором я мог спрятаться.

Тимур уже ждал, серьёзный и неулыбчивый.

– Надо сначала в одно место заскочить.

– Да хоть в десять.

Мы выбрались через дыру в заборе и свернули в частный сектор. У добротного дома за стеной из бута Тим тормознул:

– Постой тут, ладно? Не фиг тебе там светиться. Две минуты.

Он завернул за угол и скоро вернулся с какой-то бутылкой, завёрнутой в газету.

– Чё это? – спросил я.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – огрызнулся Тим.

Я не стал настаивать. Мы перебежали дорогу перед жёлтым носом троллейбуса и завернули во двор, завешенный бельём.

Тим жил в старой двухэтажке, каких много в нашем городе. Строили их пленные немцы после войны, восстанавливая полностью разрушенный город. Сами разваляли, сами отстроили, всё справедливо.

В подъезде пахло краской и жаренной рыбой. На втором этаже, не выпуская свёртка из-под мышки, Тим открыл дверь. Поставил бутылку на тумбочку в прихожей и бросил:

– Я сейчас.

Пока он рылся где-то у себя в комнате, я развернул газету, и сразу увидел цифры 646 [8 - 646 растворитель используется для приготовления самодельного наркотика] на этикетке.

– Тим, ну ё моё, а?! – крикнул я вглубь квартиры.

Он высунулся из комнаты, посмотрел на моё недовольное лицо, на развёрнутую бутыль.

– Не тошни, ладно? – скривился он. – Будешь пробовать? Нет? До свиданья.

Тим сунул мне в руку кассету.

– На! Там какая-то фигня записана, типа «Ласкового мая». Можешь стереть. Сходи в звукозапись, запиши, что хочешь. Всё, давай, увидимся.

– Слышь, Тимур… А если я соглашусь, начну с тобой ширяться, сторчусь из-за тебя, тебе как, нормально будет? Совесть не замучает?

– С чего бы? – рассмеялся он. – Я не заставляю, я предлагаю. Соглашаться или нет – дело твоё. Нравится тебе тупарём по жизни быть – будь, я-то чё?

– Ладно, – махнул я ему, – пойду тупенький, пока ты в гения не превратился. Слышь, а ты, как умные мысли в голову полезут, в тетрадку их записывай, потом почитаем. А то обидно: все твои гениальные озарения пропадают впустую.

Тим воздел перст к оклеенному пенопластом потолку:

– А это идея! Ща, найду тетрадку. Видишь, не такой ты и тупенький. Всё, вали, у меня времени мало. Давай, пока.

Он вытолкал меня в подъезд и захлопнул дверь. Выкинул в облако подгоревших пескарей и пентафталевой краски. За соседней дверью женский голос визгливо вопил:

– Как ты меня достал, алкаш проклятый!

И невнятное бормотание в ответ, временами взрыкивающее, и сразу за этим женский голос взлетал ещё выше. Сверху слишком бодрым шагом промчался дед, сверкнул золотой коронкой. Над майкой-алкоголичкой вьются седые волосы. Пробежал вниз по ступеням, стуча стоптанными тапками по заскорузлым пяткам. Хлопнула дверь ниже. Угрюмая тётка выставила ведро с арбузными корками в подъезд и спряталась обратно. Стая дрозофил встревоженно взвилась и вернулась к трапезе. Из ведра несло кислым с тухлым.

Этот с рыбалки пришёл, те арбуз не доели, тот рыгает вчерашней водярой и за новой мчится, аромат обновить, и во всём этом смраде ни грамма кислорода. Я натянул наушники и вжал тугую кнопку.

«Я люблю вас, де-е-вачки. Я люблю вас, ма-а-льчики

Как жаль, что в этот вечер звёздный тает снег»

Ну, твою ж мать, хорошо хоть в наушниках! Надо срочно записать что-то нормальное.

Хватая ртом воздух, я вылетел из подъезда и столкнулся с тем же дедом. Он бежал обратно бодрой иноходью опытного физкультурника. В правой руке – бутылка «Русской», в левой – батон.

– А? – потряс он бутылкой в воздухе, мигая правым глазом.

А что «а»? Порадоваться? Выпить с ним? Как же хочется куда-то на север, в мороз, уничтожающий все запахи. Вдыхать свежий студёный воздух, в котором чистый снег и кислород, и ничего больше. И чтоб ни души вокруг, только я и белизна до горизонта.

Но вокруг залитый солнцем южный двор, бельё пахнет «Новостью», от загончика с курями тянет помётом, из зелёного ящика «для пищевых отходов» – тухлятиной, с Толстого бензином и пылью. И я бегу отсюда почти в панике. Я хочу воздуха, чистого, не вонючего, а его нету, закончился весь в городе, если и был когда-то.

«Но не растает свет от ваших глаз, и нет

желаний скучных, будем вместе много лет»

Надрывается гнусавый голос в моих наушниках. «Нау» запишу, пока мозги из ушей не вытекли.

«У меня есть рислинг

и тока-ай,

новые пластинки,

семьдесят седьмой Акай»

Я лежал на боку, на покрывале из чего-то, что, кажется, называется габардином, носом упираясь в стенку, в старые тёмно-зелёные обои, втягивая запах бумаги и картофельного клейстера. Два угла в этой комнате располосованы на высоту до метра. Я часто там стоял, наказанный, уткнувшись носом в эти обои, и детским ногтем протыкал их там, где в самом углу за ними была пустота. В эти же обои я утыкался лбом и носом четыре года назад, когда запачкался. Всю жизнь был чистым, а стал грязным, мылся два раза в день, чтобы ничем не пахнуть, яростно оттирал свои трусы и носки, чтобы никто не заметил моей грязи, тщательно ополаскивал ванну и раковину, чтобы никакие мыльные следы не напомнили обо мне. Но грязь попала внутрь, забила дыхательные пути, и я начал задыхаться.

После развода с отчимом мама искала себя. В процессе поисков всплывали разные люди.

Фермер, разводивший коз, с коричневой кожей и глазами алкаша в завязке.

Хромой красавчик с работы, которого мамины подруги называли Жоффреем и алчно закатывали подведённые стрелками глаза.

Ещё один был, хороший дядька, высокий и богатый, который никогда не лез под кожу… Хорошо помню его грустные семитские глаза, когда мама указала ему на дверь.

По этому последнему пути прошли они все, и очень быстро. Никто надолго не задержался.

А ещё был московский мент. Невысокий, коренастый, с кривыми ногами, о них многозначительно хмыкала мамина подруга. Он приходил с пистолетом, хотя, вроде как их должны сдавать, когда не на службе. Пистолет – это первое, что он мне дал подержать. Выдернул обойму, проверил ствол, потом протянул мне. Я взял его и чуть не уронил: он оказался неожиданно тяжёлым.
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 30 >>
На страницу:
7 из 30