Две жизни. Часть 2

Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису как зачарованный, отвечал сменяющимся выражением своего лица на все краски ее игры, а в фигуре Флорентийца, в его серьезном лице было что-то, напоминавшее жреца.

– Еще, еще! – молила Наль, когда Алиса остановилась.

Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали ненасытное: «Еще!»

Вдруг Алиса улыбнулась и запела старинную английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, теплое, нежное, прелестного тембра, звучало с такой силой, о какой и думать было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя. Погрузив всех за собой в какой-то высший мир, девушка сказала:

– Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю.

Под общим напором просьб пастор подошел к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное «ах» вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор внес в свою партию такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не заглушал голос дочери, а служил ему основой.

– Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, – тихо сказал лорд Мильдрей, – а я был во всех театрах Европы.

– Отец, – бросилась Наль на шею Флорентийцу, – неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать нас твоей песней и завершить ею наш венчальный обряд?

Флорентиец встал, поговорил с Алисой и пастором, и зазвучал старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что всем казалось, что великая музыка, выше всех философий, лилась в песнях отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы звука. Он превосходил все человеческое, земное и открывал небесные сферы, звал в иные миры, убирал все телесные преграды, точно касался самого сердца.

Опомнившись от изумления, во внезапно наступившем молчании присутствующие увидели Алису на коленях перед Флорентийцем, рыдающую, уткнув лицо в его чудесные руки. Подняв девушку, отерев нежно своим платком ее глаза, он обнял вместе отца и дочь и сказал обоим:

– Хотите ли вы оба, чтобы я стал вам Учителем?

– О, Господи, я отвечаю за себя и за дочь. О таком счастье, как быть руководимыми вами, мы и не мечтали.

– Алисе надо самой за себя ответить.

– Лорд Бенедикт, я хочу учиться жить, идя за вами, не только учиться у вас музыке.

– Отец, – бросилась и Наль к Флорентийцу, – я должна подарить что-то Алисе, я не могу не признать ее сестрой, потому что она подготовила меня к твоему пению. Иначе я бы умерла.

– Прошу всех за мною, – сказал хозяин. Он взял под руки Алису и Наль и провел всех в свой зеленый кабинет. Там он подвел гостей к небольшому столу, где лежало несколько футляров. Он взял один из них, вынул оттуда золотой пояс, в который были вправлены крупные изумруды, и надел его на талию Алисы.

– Пояс дарит вам, своей подружке, Наль. А это мой вам подарок. – И на шее Алисы засверкал изумрудный крест, осыпанный мелкими бриллиантами.

– Это, дорогой сэр Уодсворд, прошу вас принять от моей дочери, – и он подал пастору золотые часы на такой же цепочке, – а перстень примите от меня, – сказал он, надевая пастору крупный изумруд с бриллиантом на мизинец левой руки.

– Вас, лорд Мильдрей, я прошу принять этот браслет от меня, в обмен на тот, который вы подарили моей дочери. Разница в том, что здесь зеленые камни, а в том браслете – топазы. Я не сомневаюсь, что вы уже поняли: самое чудесное в вашей жизни еще впереди. А это кольцо просит вас принять моя дочь. – И на мизинце лорда Мильдрея засверкало такое же кольцо, как у пастора.

– Это еще не все, Алиса. Мой зять просит вас принять в память о сегодняшней музыке это жемчужное ожерелье, и он сам наденет его вам.

К смущенной Алисе подошел Николай и ловко застегнул на ней точно такое же жемчужное ожерелье, какое было на Наль.

– Теперь надо звать наших дам, – сказал Флорентиец, – не переносящих музыки, а также их кавалера, лишившегося ее. Но я надеюсь, Алиса, вы не откажетесь его, беднягу, вознаградить в дальнейшем – вы споете и сыграете ему?

– Я ваша ученица, лорд Бенедикт, как прикажете, так я и поступлю. Только… – она замялась, взглянула на опустившего глаза отца и много тише, печально продолжала: – Это всегда вызывает ревность Дженни и раздражает маму, когда я играю Сандре.

– Мы постараемся избежать этих несносных слагаемых, – рассмеялся Флорентиец и вышел из комнаты за своими отсутствующими гостями.

Лица дам, когда они вошли в комнату, были довольно кислы, и стали еще кислее, когда они увидели одаренных драгоценностями Алису и пастора. Флорентиец, взяв со стола самый большой футляр и открыв его, подошел к пасторше и подал ей чудесное ожерелье из опалов и бриллиантов, такие же серьги и брошь.

– Примите этот дар от моей дочери, – кланяясь ей, сказал хозяин.

– Но это царский подарок. Как мне вас отблагодарить, лорд Бенедикт?

– Я здесь ни при чем. Это дарит вам моя дочь, – чрезвычайно любезно, но холодно ответил хозяин.

Пасторша подошла к Наль, рассыпаясь в благодарности и уверяя, что опалы ее любимые камни. Наль любезно помогла ей надеть драгоценности. Флорентиец тем временем подал Дженни такой же золотой пояс, как у Алисы, только из сапфиров, от лица дочери, и от себя брошь из жемчуга и бриллиантов. Дженни сияла не меньше матери, но огонь зависти блеснул в ее глазах, когда она увидела на шее сестры драгоценный жемчуг.

– Ну, Сандра, остался ты один. Вот тебе часы от Наль, о которых ты мечтал.

– Неужели с боем? – по-детски наивно и радостно вскрикнул Сандра, чем всех насмешил.

Флорентиец нажал пружину, и часы пробили восемь ударов таким приятным звоном, что Сандра не выдержал, подпрыгнул, перевернулся и поцеловал часы. Наль хохотала, Алиса аплодировала Сандре за его гимнастические кульбиты, пастор сел в кресло от смеха – только Дженни и ее мамаша чувствовали себя шокированными вторично в течение вечера.

– Это еще не все, Сандра. Вот тебе кольцо от меня. А это, – он взял точно такой же крест, какой раньше надел Алисе, – это тебе за усердие во всех заданиях, которые я тебе давал. И особенно – за язык пали, – и Флорентиец собственноручно надел ему крест с цепочкой на шею.

Сандра, казалось, все забыл. Лицо его совершенно изменилось. Он стал серьезным, тихим, точно сразу старше. Он прильнул к Флорентийцу, горячо целовал его руки и говорил:

– Я буду стараться быть достойным вашего доверия.

– Не волнуйся, сын мой. Только не спеши давать повод людям для неверных заключений. Будь осторожен с женщинами. Ты прост и дружелюбен, но твое товарищеское отношение к ним может быть истолковано иначе, и это может вовлечь тебя в какую-нибудь инсинуацию.

– Ваши слова, лорд Бенедикт, как всегда, будут мне законом.

– Ваши часы, лорд Уодсворд, с таким же боем, как у Сандры. Позвольте, я покажу вам, как нажимать в них пружину.

Флорентиец нажал пружину часов пастора, и они пробили восемь ударов и затем – совсем иным звуком – ударили еще один раз.

– Ой, и четверти выбивают! – не удержался от восторженного восклицания Сандра, снова по-детски радуясь, чем опять вызвал смех.

В лицах пасторши и Дженни, стоявших друг напротив друга, рыжих, черноглазых и чернобровых, сейчас мелькало что-то неприятное, отталкивающее. На лице пасторши проступили багровые пятна, лишив ее моложавости. А Дженни, казавшаяся такой красивой за обедом, сейчас стояла хмурая, злая, надменная, с выражением презрения ко всему и всем в этой комнате, где ее, девушку из небогатой семьи, сейчас так по-царски одарили.

– Друг мой Алиса, – раздался голос Флорентийца. – Сегодня мой зять преподнес тебе жемчуг за тот восторг, который ты доставила ему и всем нам своей музыкой. С согласия твоего отца я взял тебя в ученицы. Ежедневно, в двенадцать часов, я буду посылать за тобой экипаж. И здесь, у меня, ты будешь проводить время до вечера. Вечером твой отец будет приезжать за тобой, и после обеда вместе с ним ты будешь возвращаться домой. В память о нашей первой музыкальной встрече прими этот браслет и кольцо от меня. Завтра жди лошадей в двенадцать часов. – И он подал Алисе браслет и кольцо из таких же изумрудов, как ее пояс.

– Вроде бы, лорд Бенедикт, у Алисы есть мать, которая тоже имеет право голоса в решении судьбы дочери, – резко сказала пасторша. – Алиса нужна мне дома. Учиться ей уже довольно.

– Нет, леди Уодсворд. По английским законам, дочь зависит только от отца, если у матери нет ее личного капитала. Это законы юридические, и у вас нет права решать судьбу дочери. Есть еще и иные, божеские законы, нигде, кроме сердца человеческого, не записанные. Это – любовь матери. Но ваша любовь заключалась в том, что вы изгнали дочь с ее искусством в бывший сарай, где и сейчас холодно и сыро. Вы заставляете Алису обшивать себя и старшую дочь, печь вам кексы и убирать ваши комоды и шкафы, а сами лежите весь день с романом на диване или разъезжаете со старшей дочерью по гостям и театрам.

– Я всегда знала, что этот змееныш осрамит меня. Эта лживая, избалованная отцом девчонка ввела вас своими жалобами в заблуждение, лорд Бенедикт.

– О, мама, как могли вы подумать, что я кому-нибудь могла бы сказать хоть часть из того, что сказал вам сейчас лорд Бенедикт, – и слезы ручьем потекли из глаз Алисы.

– Ну, значит, твой идеальный отец, обожаемый пастор, оказался на самом деле лицемером и сплетником, – шипя от бешенства, продолжала пасторша.

Взгляд Флорентийца, брошенный на нее, укротил ее, точно взбесившуюся львицу. По-видимому, она потеряла всякое понимание границ приличия и готова была вылить не один ушат грязи на невинную голову пастора, но не смела или не могла больше выговорить ни слова. Изменяющаяся ежеминутно игра камней на ее шее была ничто в сравнении с ее горящими глазами, которые буквально сыпали вокруг себя искры. Наль, никогда не видавшая такой силы злобы в женщине, боязливо прижималась к мужу, как бы ища защиты от изливавшегося зла.

Пастор подошел к Алисе, стараясь ее успокоить своей лаской, и подвел ее к Флорентийцу попрощаться.

– Простите нас, добрый лорд Бенедикт, за эту безобразную сцену, которую мы заставили вас пережить. Я был, есть и буду, вероятно, неисправимым мечтателем. Я ведь еще и сегодня надеялся, что мои жена и старшая дочь в общении с вами поймут свои ошибки, которые я тщетно старался победить своей любовью в течение всей жизни. Я не победил, лорд Бенедикт. Но, венчая сегодня вашу дочь, я смотрел на ваше необыкновенное лицо. Я думал, что ваше духовное влияние и обаяние, перед которыми никто не может устоять, победят Катарину и Дженни. Я надеялся, что они встретили наконец ту великую нравственную силу, перед которой склонятся.