Две жизни. Часть 2

– Прежде всего, мама, скажите, пожалуйста, посмотрели ли вы на себя в зеркало? На кого вы похожи! Сколько времени не стирался ваш халат? Вам десятки, сотни раз говорил папа, что леди не должна выскакивать в прихожую на стук посторонних без особой надобности. Вы же не только сами выскочили к лакею лорда Бенедикта, хотя у вас трое слуг, но еще и оскандалили меня перед ним. Как теперь этот лакей изложит свой отчет лорду Бенедикту? И – что еще нелепее – расскажет в людской о вашем грязном халате и ругани?

– Это еще что за разговоры, Дженни! С некоторых пор, как я замечаю, ты, как и папенька, стала чересчур заботиться о хорошем тоне. Я не советую тебе переходить на сторону отца и Алисы, у меня для тебя есть просто блестящие планы…

– У вас, мама, всю жизнь блестящие планы, только рушатся они легче карточных домиков. Но прошу вас, пройдите к себе и дайте мне возможность одеться. Я не могу выйти к слуге лорда в халате.

– Давно ли тебе стала мешать мать?

– Нет, не так давно, к моему сожалению и огорчению, я стала во многом расходиться во мнениях с моей матерью.

Видя, что мать не уходит, она накинула черный плащ, который, вместе со шляпой, придал ей вид дамы, готовящейся выйти из дома. Категорически запретив пасторше следовать за собой, Дженни вышла в переднюю. По дороге она соображала, как должна вести себя леди, выходя к лакею. Точного представления у нее об этом не было. Но прежде чем Дженни успела что-либо сообразить, она увидела отлично одетого человека, которого приняла бы на улице за настоящего джентльмена. С вежливым поклоном он подал ей письмо, вновь откланялся и сейчас же вышел, не проронив ни слова.

Дженни была озадачена. Только она приготовилась улыбнуться и попросить его подождать, пока она напишет ответ, как осталась одна, будто сюда никто и не приходил. Дженни инстинктивно почувствовала какое-то пренебрежение к себе со стороны передавшего ей письмо. Хотя это и был слуга, но все-таки он был молодым мужчиной, и мог бы заметить, что перед ним стоит красавица и у него есть благовидный предлог ею полюбоваться. А он даже не взглянул на нее.

Пасторша, нетерпеливо подглядывавшая в щелку, выскочила в переднюю, удивляясь, почему Дженни не вскрывает письмо. Однако Дженни в тот момент ощущала только ярость. Она ясно видела, что конверт надписан четким, красивым, еще не совсем оформившимся женским почерком. Гнев Дженни обрушился на пасторшу; она заявила, что та была груба и вульгарна с лакеем, из-за чего он и вылетел пулей из их дома. Тут же Дженни обвинила мать в подслушивании и подглядывании у дверей. И чем больше Дженни сознавала, что причина ее ярости не в матери, а в ней самой, тем больше она злилась. Впервые она узнала в себе материнскую черту характера – доходить до бешенства, на что прежде считала себя не способной.

Увидев ужас на лице матери, Дженни сразу поняла, как безобразно она выглядела в ту минуту. Закрыв лицо руками, она убежала в свою комнату, захлопнула дверь и повернула ключ в замке.

Бросившись в кресло, она просидела несколько минут без движения, без сил, не способная что-либо соображать. Наконец, сбросив с себя плащ и шляпу, она натерла виски и шею одеколоном и взяла письмо в руки. Ее несколько удивила особенность бумаги, должно быть, не английской, и вензель с графской короной, темно-зеленой с золотом. Разорвав конверт небрежно и торопливо, Дженни прежде всего посмотрела подпись – «Наль, графиня Т.», – стояло там.

«Милая мисс Уодсворд, – пишу Вам по поручению моего мужа, который просит передать, что лорд Бенедикт будет ждать Вас в воскресенье в 11 часов утра в своем доме. Отец же просит сообщить, что время его очень точно расписано. И Вам он отдает его с большой любовью и радостью, но, к сожалению, только от 11 до 12 часов.

Примите уверения в совершенном к Вам уважении.

Наль, графиня Т.».

Чувство унижения, обида и негодование охватили Дженни. Выбор ею наряда, желание обворожить Николая, и – это письмо Наль. Девушка почувствовала сильное раздражение, все смешалось в ее сознании в какой-то сумбур и снова вызвало пароксизм бешенства. Теперь уже не на мать обрушилось ее раздражение, а на дурочку-сестру, не сумевшую, очевидно, передать письмо так, чтобы Наль об этом не узнала. По всей вероятности, узнав о письме, прелестная графиня закатила мужу сцену ревности и пожелала ответить лично, опасаясь соперничества с красивой Дженни.

Последняя мысль порадовала мисс Уодсворд и привела ее в себя. Но все же письмо она решила матери не показывать. Зная ее любопытство, Дженни оторвала от письма часть бумаги с подписью и бросила рядом с конвертом на столе, а само письмо сожгла.

Затем она вышла в ванную комнату, оставив свою дверь открытой. Как она и предполагала, пасторша немедленно шмыгнула в ее комнату. Дженни дала ей время полюбоваться короной и подписью и вернулась к себе уже остывшей от гнева. Теперь ей казалось невероятным, что она могла позволить себе настолько потерять самообладание. Ей было крайне неприятно сознавать, что она впала в ту же вульгарность, которая так коробила ее в матери. Оставаться наедине с собой и дальше казалось девушке невыносимым. И она обрадовалась матери, которая вошла к ней как ни в чем не бывало и предложила отправиться в театр за билетами на заезжую знаменитость.

За завтраком мать и дочь, не касаясь утреннего происшествия, решили, что Алису нужно до конца недели оставить дома. Ежедневные отлучки Алисы, становящиеся к тому же все более долгими, грозили катастрофой их домашнему обиходу. Пасторша посоветовала дочери написать письмо Алисе теперь же и оставить его на видном месте. Дженни, позабыв, что Алиса уже давно не та девочка на побегушках, которой она всегда отдавала распоряжения, как своей горничной, написала ей целый ряд указаний относительно домашних дел, расписав их вплоть до воскресенья. В соответствии с ними Алиса должна была навести порядок в ее комнате, разложить по местам вытащенные ею шляпы, приготовить ей и матери туалеты к воскресным скачкам, и так далее. Кроме того, она прибавила, что Алиса сейчас не должна бывать у лорда Бенедикта, где она изображает из себя приживалку молодой графини, чем позорит мать и сестру. «Пора кончать все эти глупости» – закончила она свое послание.

Запечатав письмо, Дженни оставила его на столике в передней, где его нельзя было не заметить. Наконец обе дамы вышли из дома, очень довольные собой. По дороге они встретили знакомых, с которыми провели все время до обеда, а вскоре после этого отправились в театр. Но в душе Дженни все это время поднимались волны зависти к сестре, она не понимала, каким образом эта дурнушка смогла вызвать симпатии лорда Бенедикта, тогда как всю жизнь на Алису никто не обращал внимания, если она появлялась на людях в обществе Дженни. Мисс Уодсворт в тот день была рассеянна, чем вызвала удивление своих кавалеров, не привыкших видеть ее задумчивой.

Тем временем Алисе в доме лорда Бенедикта было, как всегда, радостно, легко и весело. Добрую и нежную девушку обожали все, начиная от Наль и Дории и кончая маленьким сыном повара, который так и тянулся к ней, если им случалось встретиться в саду или во дворе.

В тот день пастор приехал в дом лорда несколько раньше обычного и прошел с дочерью в сад; там их увидел Флорентиец и сейчас же вышел к ним. Пригласив обоих на весь конец недели в свое загородное имение, он сказал, что сегодня просит их остаться ночевать у него. За вещами пастора решено было отправить Дорию к его старому слуге Артуру, а для Алисы Наль уже заранее приготовила туалеты. Вечером один из экипажей лорда Бенедикта отвез в пасторский дом Дорию с письмом.

Старый слуга сам открыл дверь и был несказанно удивлен, увидев незнакомую леди. Когда он прочел ласковое письмо с дружеским обращением пастора лично к нему, «старому другу и верному спутнику всей жизни», Артур весь просиял и поцеловал письмо обожаемого хозяина. Пастор писал, что сожалеет, что не мог на этот раз взять его с собой, но надеется, что сможет сделать это в следующую поездку к лорду Бенедикту. А сейчас он просит его не скучать и навестить своих родных, живущих близ Лондона. Он, пастор, дает ему на это разрешение. Если Артур выедет сегодня же вечером и вернется утром в понедельник, то доставит своим родным большую радость, о которой они так долго мечтали, и сам пастор будет доволен не меньше их. «Я не буду счастлив, если стану отдыхать один, а ты будешь сидеть в городе», – заканчивал пастор. Прочтя письмо, слуга отер слезы.

– Неужели лорд Уодсворд написал вам что-то печальное? – с беспокойством спросила Дория.

– О нет, миледи, разве мой дорогой господин может кого-нибудь огорчить? Он ангел во плоти, как и мисс Алиса. Я растрогался до слез только потому, что пастор не мог уехать отдыхать, не подумав обо мне. Он много раз настаивал, чтобы я съездил к родным. Но разве я могу оставить его одного в этом аду? Если мисс Алисы нет, ему и прилечь не дадут. Верите ли, миледи, я сажусь вот здесь на стул, запираю дверь в коридор на ту половину дома, где живет лорд, и не пропускаю туда ни леди Катарину, ни мисс Дженни. Терплю каждый раз их дерзости и брань, но только так могу обеспечить хотя бы час спокойствия и тишины для господина. Уважения к его трудам и болезни у хозяйки и ее старшей дочери нет.

– Не называйте меня «миледи», я такая же слуга, как и вы, только служу молодой графине. Вот этот конверт просил передать вам молодой хозяин, граф Николай; очевидно, пастор сказал ему, что отпускает вас к родным. И граф – тоже душа редкостная – посылает этот привет для передачи вашим родным. А мне он приказал не только забрать вещи вашего хозяина, но и доставить вас на вокзал.

Слуга, не чуя под собой ног от радости, мигом собрал все вещи и пастора, и свои, и сказал кухарке, что хозяин и Алиса уезжают за город и приедут домой только в понедельник вечером, а сам он тоже покидает Лондон по приказанию хозяина и вернется обратно рано утром в понедельник. Толстая и равнодушная ирландка завистливо покачала головой, но так как доброго Артура она любила, то пожелала ему приятного пути и снабдила продуктами на дорогу. Раздраженная постоянными придирками хозяйки, она злорадно подумала о том, что пасторша и старшая мисс будут сидеть в городе и грызться друг с другом, а хозяин и Алиса насладятся отдыхом в деревне без их чудесного общества. Заперев наружную дверь, кухарка передала горничной холодный ужин для хозяек и ушла к себе наверх в маленькую, уютную и солнечную комнатку.

Сколько леди Катарина ни спорила с пастором, что он балует и распускает прислугу, отдавая ей барские комнаты, сколько ни доказывала, что горничная и кухарка могут жить в одной комнате, а ей нужно помещение для домашней швеи, – она наткнулась на вето пастора. У каждого из живших в его доме слуг и служанок была отдельная, безукоризненно чистая комната, и за своевременным ремонтом этих помещений следил сам пастор.

Возвращаясь из театра, Дженни была неразговорчива. Все ее мысли сосредоточились на Алисе, на том, как повести себя с сестрой, чтобы вырвать ее из сферы влияния лорда Бенедикта. Первое ядро, самое действенное, как полагала Дженни, уже пущено в Наль, приревновавшую мужа к ней. Судя по себе, Дженни полагала, что Наль, возненавидев Дженни, будет стараться удалить из дома и ее сестру Алису. Дурочку она надеялась уломать, прикинувшись тоскующей в постоянной с нею разлуке.

Первое, что поразило обеих по возвращении из театра, – это мертвая тишина в доме. Обычно, как бы поздно они ни возвращались, пастор ждал их под музыку Алисы, которая смолкала с их приездом. И оба они всегда старались приготовить что-нибудь вкусное к ужину. Правда, за последнее время в их домашнем обиходе многое изменилось. Но все же основной распорядок жизни не нарушался. Дженни, приготовившая улыбку и нежное объятие для сестры, решившаяся сказать, что ее музыка лучше театра, где они сегодня скучали; Дженни, хитро нашедшая, как ей казалось, подход к отцу в том, чтобы просить его посвятить ей два ближайших вечера для совместной работы над научными книгами; Дженни, которая полагала, что отец будет счастлив тем, что старшая дочь последовала, в конце концов, его советам в науке, и останется дома, не поехав к лорду Бенедикту, а Алиса, растаяв от комплиментов и нежности сестры, успеет все, что нужно, сшить для скачек, – Дженни получила первый удар, когда увидела свое письмо нераспечатанным.

– Как, Алисы еще нет дома? Как вам это нравится, мама?

– Просто из рук вон! Если не положить этому конец, девчонка избалуется окончательно. Придется принять экстренные меры.

Обе прошли в столовую. Горничная спросила у пасторши разрешения и ушла спать. Ужин показался обеим невкусным. Подогревать кушанья им не хотелось, обе молчали, обдумывая про себя планы на завтра. Дженни твердо решила приступить к исполнению своего замысла немедленно, как только вернутся домой отец и сестра.

– Не понимаю, – внезапно сказала пасторша, – куда подевался этот идиот Артур. То сидит в передней, как истукан, пока домой не явится «их светлость, лорд пастор», а сейчас отправился к себе наверх, когда пастор так необычно запоздал.

Она встала, подошла к лестнице, ведущей наверх, и стала кричать:

– Артур, сойдите сейчас же вниз!

Подождав немного, но не получив ответа на свой зов, она поднялась на несколько ступеней и повторила то же, но гораздо громче, уже приходя в бешенство. Не получив никакого ответа и на этот раз, разъяренная пасторша взбежала наверх и, не имея понятия, которая из трех комнат принадлежит старому слуге, стала ломиться со свойственной ей любезностью в ближайшую комнату, в которой, как оказалась, жила кухарка.

Спокойная по характеру ирландка обычно довольно невозмутимо выносила брань своей госпожи. Но спать она любила в спокойствии, и терпеть не могла, если ее сон тревожили. Сейчас, разбуженная стуком и криками хозяйки, кухарка пришла в ярость. Открыв дверь и уперев руки в бока, она так заорала на весь дом, что Дженни мгновенно прибежала на крики обеих женщин. Дженни испугалась, как бы этот скандал не привлек внимания ночного сторожа или полисмена, или, того хуже, как бы отец не возвратился в разгар этой сцены. Тогда все ее планы пошли бы прахом.

Перепуганная этим шумом горничная вышла из своей комнаты и пыталась что-то сказать, но ее никто не слушал. Наконец, ей удалось объяснить Дженни, что пастор и Алиса не вернутся до понедельника, а Артур уехал, так как был отпущен пастором к родным. И теперь хитроумная Дженни получила второй удар, едва не сваливший ее с ног. Психологически она была так сломлена, что не имела сил говорить.

Ирландка тем временем перекричала свою госпожу, а потом едко отчеканила:

– Пастор с мисс Алисой сбежали от такой жены и матери. Теперь они на даче лорда Бенедикта, где вам их не достать. А вот как только пастор вернется, я все ему о вас доложу и попрошу расчет. В таком позорном доме я жить больше не желаю! Вам пастор запретил тревожить слуг, если они ушли спать. А вы нарушили его приказание. Да, впрочем, что вам стоит это сделать, если вы потихоньку от него на свидания ходите. О, я все, все знаю! Мой знакомый служит у мистера Б. и рассказал мне о ваших отношениях с его хозяином. Я молчала – плевать мне было на ваше поведение. Но теперь, когда вы осмелились потревожить мой сон, нет, тут уж пощады вам не будет!

Дженни почувствовала головокружение, тошноту, пошатнулась и, наверное, упала бы, если бы сильные материнские руки ее не поддержали. Но как только мать коснулась ее, Дженни вздрогнула, выпрямилась и оттолкнула леди Катарину.

– Спасибо, мама, я уже хорошо себя чувствую. Спускайтесь, пожалуйста, вниз. Я иду за вами.

Что-то особенное было в голосе Дженни и во всей ее фигуре, что заставило всех трех женщин замолчать. Ирландка злобно фыркнула и захлопнула свою дверь, а пасторша молча сошла вниз. Не обменявшись ни словом, мать и дочь разошлись по своим комнатам. Дженни чувствовала боль, физическую боль в сердце. Она вошла к себе в комнату, где все валялось неприбранным с самого утра. Ей было не под силу оставаться в этом хаосе, и она решила переночевать в комнате сестры. К ее удивлению, небольшой коридор, отделявший комнаты отца и Алисы от остальной части квартиры, был заперт на ключ. Дженни решила, что глупый старый Артур, запиравший дверь в коридор во время отдыха отца, просто забыл ее открыть. Она вышла в переднюю, чтобы пройти через зал и кабинет отца в этот же коридор, но кабинет также оказался запертым.

Как ни была разбита сейчас Дженни, она все же снова пришла в ярость, проклиная старого Артура, слишком много себе позволившего, по ее мнению. Бедной Дженни и в голову не пришло, что старый Артур действовал по приказу, полученному от пастора: закрыть все двери в его и Алисы комнаты и до их возвращения ни по чьему требованию не открывать. Пастор получил это указание от лорда Бенедикта, вот почему старому слуге было приказано так поступить.

Дженни поняла, что провести ночь в комнате сестры и воспользоваться чистотой и уютом ее жилища, переделанного из сарая, ей не удастся.

Невольно Дженни вспомнила, как она допекала Алису за ее музыку, пока, наконец, девочку не переселили в новую комнату, сделанную из присоединенного к дому каменного сарая, предварительно отгородив ее новое жилище от дома звуконепроницаемой стеной. Кротость Алисы, ее вечное огорчение, что во время ее игры страдают нервы сестры, точно шилом кольнули сердце Дженни. Возвращаясь через переднюю, она схватила свое письмо Алисе и стала комкать и мять его до тех пор, пока оно не превратилось в жалкий комок. И чем дольше она мяла несчастное письмо, тем больше росло ее раздражение. Взяв в своей комнате халат и подушку, мисс Уодсворд-старшая отправилась в зал, решив переночевать здесь на одном из диванов. Проходя мимо комнаты матери, она услышала храп, от чего по ее лицу пробежала гримаса презрения.

Войдя в зал, Дженни сбросила с себя нарядное платье, надела халат и принялась ходить по комнате. Она отметила, что первый раз в жизни у нее была бессонница – все волнения, пережитые ею раньше, не мешали ей спать. Но сегодня ей казалось, что для нее начинается какая-то новая жизнь и все поставлено сейчас на карту. Отчего ей так казалось – она не понимала. Случайно взгляд ее упал на вазу, в которой Сандра однажды принес Алисе цветы, сказав, что его душа дарит их ей за музыку.

«За музыку, за музыку», – застучало в голове Дженни. И в доме лорда Бенедикта Алису одарили тоже за музыку. Неужели дар Алисы так велик? Почему же она, Дженни, не оценила его по достоинству? Ах, как мешала теперь Дженни ее сестра. Только теперь она поняла, какая сила обаяния кроется в Алисе, какая сила характера, цельного и непоколебимого, таилась в этом кротком существе.

Дженни представляла себе отца и Алису, наслаждающихся аристократическим обществом, общением с умными и талантливыми людьми, в то время как она проведет эти дни в одиночестве и тоске. Она не сомневалась, что Сандра тоже поедет за город к лорду Бенедикту, и ревность жгла ее завистливое сердце. Сколько Дженни ни ходила из угла в угол по залу, сон все так же бежал от нее, как и в начале ночи. Но пойти к себе и убраться в своей комнате ей и в голову не пришло. Постепенно ее мысли сконцентрировались вокруг лорда Бенедикта – центральной, как она считала, фигуры всех ее бедствий. Пойдет ли она к нему в воскресенье? Скачки начинаются в час дня. Она успела бы вернуться домой, а раз отца не будет, можно нанять экипаж на весь день, и все устроится просто.

Но… о чем с ним говорить? Лгать ему и лицемерить – Дженни ощущала это всеми нервами – она не сможет. Жаловаться на судьбу, раз отец и Алиса у него в таком почете, невозможно. Просить помощи, чтобы начать самостоятельную жизнь? Лорд Бенедикт опять скажет, что земная жизнь заключается в труде, и счастье человека состоит в радости любимого труда. А Дженни хочет жить в роскоши, и труд ей несносен.

Чем больше она думала о своем настоящем и будущем, тем яснее видела для себя один-единственный выход: удачно выйти замуж. Увидев Наль, она поняла, что не была настоящей красавицей. Ни правильностью черт, ни идеальной гармонией всех форм тела, ни безукоризненной красотой рук, какие были у Наль, она не отличалась. В ней все кричало, как и в матери. И много усилий потратила дочь, чтобы избавиться от того налета вульгарности, который так коробил ее в ней.