Две жизни. Часть 4

– Повинуйся!

Человек-змея задрожал с головы до ног, хотел снова накинуть на себя свою чёрную рясу, но руки его тряслись так, что он не смог сделать этого. Наконец ряса упала у его ног, он с трудом высвободил их и стал медленно приближаться к нам. На лице его, бледном и раньше, теперь вообще не оставалось никаких признаков жизни. Приобретшее какой-то трупный цвет, оно было лишено всякого выражения, точно это была маска, вылепленная художником, но не одухотворённая. Ни единой мысли, ни даже признака страха, так незадолго отражавшегося на нём, – ничего не мог я уловить на этой маске. И шёл он, как автомат, точно всё, что составляло суть его жизни несколько минут назад, сейчас покинуло его, оставив одну его внешнюю скорлупу. Как ни медленно он шёл, но всё же настала минута, когда ему пришлось подойти к Иллофиллиону и встать перед ним.

Я увидел, как сияющие фигуры Франциска и сэра Уоми встали сзади несчастного человека, настоятель и Иллофиллион передвинулись так, чтобы быть рядом, по обе стороны от них, образуя полукруг, а на их месте возвысилась огромная фигура Али, от которого исходила высокая стена огня. За спинами всех старших братьев эта огненная стена образовала полный круг и подошла к Али с другой стороны, как бы горя за ним и в нём.

Я понял, что человек-змея видит Али и видит огненную стену перед собой. Когда стена сомкнулась возле Али, несчастный точно проснулся. Ужас отразился на его лице, он попробовал несколько раз метнуться в сторону, но его что-то точно отбрасывало обратно.

– Стой спокойно, или ты сгоришь, – сказал ему Раданда. – Ты уже потерял все возможности выйти отсюда. Я предлагал тебе, вернее, я передавал тебе несколько минут тому назад зов Милосердия. Я предупреждал тебя, что это был последний зов спасения. Но ты отверг мою помощь. Прими теперь свой час возмездия, будь мужествен и старайся найти в себе хотя бы самую крошечную долю добра, чтобы Великое Милосердие могло сохранить тебе человеческую стадию существования.

Невероятная злоба исказила лицо человека.

– Зачем я не задушил тебя, когда имел тысячу возможностей к этому, – прошипел он в ответ Раданде. – Подумать только, что эта глупая предательница, которую ты отправил в больницу, украла мой талисман; и я попался в твои лапы, тогда как помощь мне могла бы сейчас идти со всех сторон.

– Твой талисман болтается на твоём поясе, несчастный, – раздался голос Али.

Если бы я не видел, как шевелились уста Али, я не понял бы, что это говорит он. Голос его был похож на гром небесный, а не на властный, но ласковый голос дивного Али, приветствовавшего всегда каждого человека так внимательно, что каждому, к кому он обращался, казалось, что именно его ждал Али, что именно ему хотел помочь.

– Если я не введу тебя сейчас же внутрь защитной горящей стены Светлых Сил, твои, как ты полагаешь друзья, – а на самом деле твои злейшие и беспощадные враги настигнут тебя. И ты навеки очутишься в их власти! И никакое самоотвержение и мольба твоего усердного защитника Раданды не помогут тебе. Ты будешь выведен за стены Общины и там примешь путь вечной муки в кругу тёмных сил. Муки твои будут удесятеряться воспоминанием о жизни здесь, где тебе – поверив твоим мольбам и клятвам, забыв о моём предупреждении насчёт тебя – предоставил возможность спастись Раданда. Он взял на себя великий подвиг любви, он был уверен, что любовь его поможет тебе проснуться к Истине. Но ты, лицемерно обманывая его, ткал грязное дело разложения каждой души, к которой подходил.

Благодаря святой чистоте Раданды, носившего тебя много лет в сердце, перед тобой теперь последний выбор, ты у последней черты. Спаянные великой любовью, мы пришли, чтобы подвиг твоего защитника не пропал даром. Милосердие моими устами предлагает тебе: или войди, моею силой и волей введённый, внутрь защитной стены – и тогда, принеся полное покаяние, простив всем и сам прощённый до конца, ты умрёшь как эта жалкая оболочка, но войдёшь в великий поток Жизни и начнёшь свои новые воплощения, будучи очищенным Вечностью. Или ты будешь выведен за стены Общины и попадёшь в руки своих бывших приятелей, давно тобою недовольных. Выбирай. Ещё несколько мгновений мы можем предоставить тебе выбор, ибо любовь Раданды соткала тебе мост, остатки которого, уже еле держащиеся, ещё могут простоять короткие мгновения. Когда мгновения эти истекут, ты будешь выведен за стены Общины, и там совершится твоя судьба.

Наглость и злоба, с которыми слушал вначале слова Али змееподобный человек, теперь сменились на его лице такими отчаянием и ужасом, описать которые невозможно. Его лицо снова превратилось в маску, совершенно мёртвую. Мне казалось, что ничего – ни мысли, ни чувства – нет больше в нём, что он даже и решения никакого принять не может, настолько его парализовал ужас. Но я ошибся. Руки человека стали судорожно шарить вокруг пояса, где, как Али сказал ему, застряли его талисманы. Он, наконец, нащупал один из них, хотел поднять его вверх, но рука его выронила талисман – я не мог разобрать, что это была за вещь, – он упал на каменный пол трапезной и разбился на мельчайшие кусочки. Человек издал стон, но не принял никакого решения.

– Мгновения истекают. Враги твои у стен Общины. А защитная стена становится так высока и широка, что ни мне одному, ни всем нам вместе будет скоро не по силам спасти тебя внутри неё. Спеши, выбирай. Не жди третьего зова, его не будет.

Голос Али звучал спокойно, но твёрдо.

Я увидел, что огненная стена уже достигла головы Али и быстро поднималась вверх. Я взмолился всей мощью любви, какая была мне только доступна, Флорентийцу и просил его помочь несчастному понять, что решается его вечная судьба, а не судьба его временных несчастных оболочек[7 - Имеются в виду физическое и астральное тела. – Прим. ред.], в которых он согрешил. Я увидел, что Раданда протянул в мольбе свои руки к Франциску, и Франциск обратил свое лицо к несчастному, изливая на него из своих глаз потоки любви, улыбнулся ему своей улыбкой божественной доброты и протянул ему обе свои руки.

Раздался крик, какого я ещё в жизни ни разу не слышал, и не предполагал, что так может кричать человеческое существо, и дай Бог никому не услышать в жизни подобного вопля. Это был не крик, а целая гамма, целый аккорд чувств, мыслей и переживаний; вся жизнь, о которой можно было бы написать целую книгу. Я прочёл в этом вопле, что впервые взгляд Франциска достиг сердца этого несчастного человека. Я почувствовал, как дрогнуло всё злое, налипшее на этом сердце, и как раскаяние и сожаление вырвались бурными волнами из него. Я видел уже не мольбу, не борьбу его, но полное понимание, что смерть в огненной стене остаётся единственной защитой от ещё худшего зла.

Упав на колени, человек схватил руки Франциска. Я знал огромную силу этих рук и был поражён: под тяжестью несчастного Франциск согнулся и не мог поднять его, чтобы ввести внутрь стены. Я не успел броситься к нему на помощь – Али, как молния, очутился там и столь же мгновенно перенёс человека внутрь стены. Руки Али осторожно поставили раскаявшегося грешника в центре круга. Теперь он дышал учащённо, точно бежал по лестнице. На лице его играла краска, уста улыбались, он смотрел на Раданду и говорил:

– Прости, я ненавидел не тебя, но свою собственную слабость. Я хотел быть добрым, ценил твою святость, но зависть к тебе бросала меня от зла к злу. Я понимал твою искренность, но нарочно взвинчивал себя на отрицание твоей доброты. О, какое счастье, какую лёгкость я испытываю сейчас! Впервые я понял, что такое радость. Какими словами мне благодарить всех вас за то просветление, в котором я сейчас умираю? Примите мою благодарность. Я прощаю моим врагам, как вы простили меня!

Он хотел сказать ещё что-то, но схватился за сердце и упал к ногам Раданды. На лице старца играла улыбка счастья, глаза его были устремлены на лицо лежавшего человека с выражением такой любви, точно это было самое дорогое его дитя.

Стена продолжала гореть, теперь поднявшись до самого потолка. Цвет её уже не был огненно-красным, она переливалась всеми цветами радуги с преобладанием голубых и розовых тонов.

– Лёвушка, – услышал я голос Иллофиллиона, – выйди к привратнику и скажи ему впустить братьев с носилками. Приказ передай именем настоятеля.

Минуту назад мне казалось, что я не в силах владеть своим телом, что я даже сдвинуться с места не смогу. Сейчас же, получив приказание Иллофиллиона, я совершенно легко вышёл из трапезной и, дойдя до привратницкой, услышал громкий разговор Мулги с кем-то, кого он не пропускал во дворик. Я передал ему приказание Раданды относительно носилок, он поклонился мне и сказал:

– Не удивляйся, брат, что я повысил голос в эту минуту. Но весь вечер ко мне приходили люди, прибегали даже от ворот, требуя, чтобы я пропустил каких-то вновь прибывших. Помня приказ настоятеля, я никого не впускал, хотя некоторые, вот только сейчас, угрожали мне чуть не смертью. Заслышав твои шаги, они быстро скрылись во тьме, а подошли вот эти братья с носилками, которые ты требуешь.

Он открыл ворота, и четыре брата в белых одеждах прошли из темноты сада в освещённый дворик. Я провёл их в трапезную, где картина теперь была совсем другая. Раданда стоял на коленях возле головы умершего, произнося какую-то молитву, и рядом с ним, тоже на коленях, стояла Андреева. Огненной, сиявшей стены уже не было вокруг них, но на месте упавшего стола, точно плотная завеса тумана, переливалось и дрожало разноцветное облако. Раданда поднялся с коленей, поднял Андрееву и обратился к братьям:

– Унесите бедного, внезапно почившего брата. Умойте его, оденьте в белые одежды и поставьте носилки с его телом в мою часовню. Молитесь о нём так, как вы хотели бы, чтобы молились о вас.

Благословив тело покойного и всех, его уносивших, Раданда повернулся к нам с Андреевой:

– Дети мои, гости мои дорогие. Не думайте никогда о встречном человеке как о постороннем вам. Но запомните всё, чему вы были и будете свидетелями здесь. Знайте твёрдо: до последнего момента надо верить и надеяться пробудить в человеке его святая святых. До последних сил сердца надо молить Жизнь о помощи заблуждающемуся, заблудившемуся или оступившемуся брату, ибо в каждом живёт Она, а для её пробуждения нет ни законов логики человеческой, ни законов времени человеческого. Изливайте и дальше ваши любовь и доброту в полном забвении себя, как вы это делали сегодня здесь. Какими бы слабыми и маленькими вы ни считали себя по сравнению с великими братьями, знайте, что самая малая частица доброты, проявленная для утверждения любви и помощи, необычайно важна в труде Светлых Братьев. Мужайтесь, и помощь ваша сейчас будет ещё нужнее и важнее, чем была час назад.

Он улыбнулся нам с особенной, ему одному свойственной снисходительной ласковостью, взял каждого из нас за руку и повёл по направлению к туманному облаку. Облако теперь тоже изменило свой вид: оно стало прозрачным, и по всем направлениям в нём летали рубиновые звёздочки. Они то складывались в причудливые фигуры, то вытягивались как бы в ряды строчек. Зрелище было очаровательное. Но я понял, что это не просто красивое зрелище, но ещё и запечатлённые в пространстве изречения, которые я не смог бы прочитать, а Андреева их читала чётко, быстро и точно. Теперь наши роли поменялись – не я мог помочь ей, а она мне.

Подведя нас к самому облаку, старец остановился, ещё раз нам улыбнулся и, обращаясь к Андреевой, сказал:

– Помоги младшему брату разобрать язык огня, как он помогал тебе сдерживать огонь твоего сердца. Подождите оба здесь, вас позовут, когда будет можно. – Он оставил нас и скрылся за облаком, которое вблизи было гораздо плотнее, чем казалось издали.

– Слушайте, Лёвушка, я читаю знаки огня, – сказала мне Наталия Владимировна и произнесла:

«Над великими событиями рождения и смерти нет ничьей власти, кроме власти самого человека. Нет жесткого предела, положенного извне, для часа смерти. Нет и силы, выбрасывающей дух человека обратно в земной мир. Закономерным действием воли самого живущего на земле или в иных планах совершается воплощение или развоплощение.

Природа телесных или духовных материй каждого движется по кругам того труда, что сам человек выстроил в веках. Нет внезапных переходов, какими кажутся людям события земных жизней, проходящие перед их глазами. Всё течёт закономерно по кругам, а не по ломаным линиям. Но только знающему открывается полный Свет, в котором он видит все звенья своего и чужих путей.

Величие и смысл жизни и смерти состоит не в видимых телесными очами фактах, но в силе тех потоков любви, которые может человек из себя излить или в себя вобрать».

Рубиновые звёздочки перестали кружиться. Мы стояли молча, исполненные благоговения, думая о том огромном человеке, который лежал за облаком. Мы старались излить из себя всю любовь, которая жила в нас, ему в помощь.

Время как бы перестало для меня существовать. Я ощущал снова полное блаженство, радостное состояние. Близкое присутствие Флорентийца настолько объединяло его со всем моим существом, что я не мог различить, где был «я» и где «не я». Я весь слился с моим обожаемым другом. Во мне вдруг появилось ни разу до этого не испытанное мужество. Я почувствовал уверенность и радость оттого, что буду в силах передавать другим помощь Флорентийца так, как Он этого захочет, и стал абсолютно спокойным. Я понял на деле, что значат слова: «забыть о себе и думать о других». И не менее ясно понял я, что такое «освобождённость». Ничто личное теперь не давило на меня. Я был совершенно свободен от всякого личного восприятия текущих событий и по-новому видел и понимал жизненные пути людей.

Я не удивлялся и не сравнивал откровения этой ночи ни с какими другими событиями, свидетелем которых был раньше. Я благоговел перед новыми открывшимися мне страницами труда высоких Светлых Братьев и радостно присоединял все свои силы к их труду.

К нам подошёл Иллофиллион. Облако рассеялось полностью. Картина за ним резко изменилась в сравнении с той, которую мы видели вначале. Огромный, похожий на Дартана человек не лежал теперь на полу, а стоял рядом с Рассулом, присутствия которого я не мог себе объяснить, простившись с ним так недавно в пустыне. Дартан держал в руках тяжёлую цепь с амулетом, принадлежавшим своему двойнику, и пристально смотрел ему в глаза.

Видя их обоих рядом, я ещё раз убедился в их разительном сходстве, только двойник Рассула был чуть поменьше ростом и волосы его были немного темнее. Несомненно, это были близнецы. Но я понял, почему мне показалось сначала, что человек этот лишь напоминал Дартана. Злобное выражение лица этого великана, его глаза, мечущие молнии, и всё его возбуждённое поведение очень нарушали сходство с Дартаном, лицо которого в первые минуты знакомства показалось мне каменным. Когда же я присмотрелся к Дартану, то увидел, что его лицо хранит твёрдое спокойствие и печаль. Из Великих Братьев теперь я видел только Али, Раданду и Флорентийца. Иллофиллион подвёл нас ближе к ним и поставил между Али и собой.

– Друг мой, мой бедный брат, – снова заговорил Раданда. – Я всем сердцем прощаю тебе всё то оскорбительное, что ты говорил здесь обо мне. Ты не повинен в том, что не можешь видеть иначе, потому что страсти заполонили тебя и закрыли твоё духовное видение. А разве может понимать что-либо человек, если смотрит на дела и вещи одними телесными глазами? Всё, всё я прощаю тебе и молю Великую Мать и всех её служителей защитить и помиловать тебя от всех печальных последствий, которые ты вызвал к жизни за годы пребывания здесь.

Не ты виновен, что я проявил слабость и допустил своей излишней добротой разлад в тебе. Я должен был своею строгостью защитить тебя и установить для тебя внешнюю дисциплину, видя, что ты не способен достичь самодисциплины. Я же всё верил и надеялся, что, живя в полной свободе, в атмосфере мира и любви, ты найдёшь путь к самодисциплине легче и проще. Я ошибся и не выполнил приказания Али быть с тобой строгим. Я виновен. Да будет твой грех на мне перед лицом Великой Жизни. Я ответствен за то, что не нашёл нужного тебе занятия в жизни. Ты был мне поручен, и я не сумел быть тебе пастырем добрым. Прости, будь снисходителен и милосерд, сын мой!

Лицо великана выражало сарказм, он, видимо, не верил ни единому слову настоятеля, ядовито улыбался, но молчал.

– Брат мой, мой несчастный Беньяжан, не в первый раз, а в третий стоишь ты перед Светлыми Силами и вступаешь с ними в борьбу, – заговорил Рассул. – Первые два раза я мог спасти тебя, мог поручиться за тебя перед Белым Братством, которое укрыло тебя здесь, предоставив тебе все возможности для такой деятельности, которую ты сам хотел бы избрать себе. Но, даже окружённый доверием и любовью, ты занимался лишь тем, что искал недостатки в окружающих. Перечисляя их тёмные пятна, ты обманом ввёл сюда свою несчастную жену и своего мёртвого теперь друга, которых ты сделал предателями, ворами и рабами своими. Я не буду перечислять все твои гнусные поступки здесь, ты их сам хорошо знаешь. Скажу тебе только одно: я бессилен в этот третий раз помочь тебе. Больше я не могу взять тебя на поруки. Ты можешь надеяться лишь на милосердие Раданды и Иллофиллиона и можешь рассчитывать только на собственные силы.

В последний раз я, грешный Рассул, могу ещё умолить Светлое Братство об одном: защитить тебя от посмертного преследования тёмных сил, предоставив тебе такой угол на земле, где бы ты, в непрерывном труде и суровой дисциплине, мог приготовить свой дух к смерти в чистоте сердца и мире, ибо иначе никакие силы Света не смогут вырвать тебя из вековой власти злых. Нет для тебя свободного выхода отсюда, как ты мечтаешь, и не потому, что тебя кто-то здесь держит. Нет, твои вечные раздражение и злоба, осуждение и лицемерие парализовали сейчас твои руки и ноги. Ты не можешь ни с места двинуться, ни взять руками этой дивной цепи, которую ты запятнал злодеяниями и кровью. Выбирай сам свою судьбу. Или ты поедешь в тайную Общину, спасённый в последний раз Милосердием; там ты будешь вылечен и приготовишься долгими годами тяжёлого труда к чистой смерти, как я тебе уже сказал. Или…

Дартан умолк на минуту, на лице его отразилось невыносимое страдание, по тёмной щеке медленно скатилась крупная слеза. Он её смахнул и продолжал голосом таким тихим, нежным и скорбным, услышать который от этого великана я никак не ожидал. Мне казалось, что мощи этого человека и предела нет.

– Или ты умрёшь здесь, сейчас, и тёмные силы завладеют твоим духом. Ты сам хорошо знаешь, что это значит.

Дартан умолк, и гробовая тишина в трапезной нарушалась только тяжким, свистящим дыханием Беньяжана. Он стоял неподвижно, точно статуя, и всю его внутреннюю борьбу отражало лишь его лицо. При всем мужестве, которое я ощущал в сердце, я пал на колени и молил Флорентийца, самого милосердного из всех милосердных, спасти, ободрить, поспешить на помощь к этому несчастному.

Я увидел божественно прекрасный образ моего великого друга рядом с Беньяжаном. Он взял одну его, лишённую движения руку, и положил её ему на сердце, поддерживая её своей чудесной рукой. Другой своей рукой он положил вторую руку грешника ему на лоб.

– Взгляни на стену, – произнёс он. – Там ясно видна картина того, что ждёт тебя, если ты умрёшь сейчас.

Колоссальная фигура Беньяжана вся задрожала, из горла его вырвался хрип, и, если бы сила Флорентийца его не поддержала, он рухнул бы снова на пол.