Вальтер Эйзенберг

Что было с Вальтером, как описать? Какое-то болезненное чувство проникло весь состав его; он печально посмотрел на Цецилию.

– Пойдем, пойдем, мой Вальтер, – говорила она, увлекая его за собой и устремляя на него глаза свои, в которых вы сказывалась любовь, могущественная, покоряющая. – Мы так странно, так неожиданно с тобой расстались. Мне нужно по говорить с тобой.

Вальтер, изумленный, растерянный, пошел за нею. Он чувствовал, что любовь его к Цецилии возрождается снова. Они пришли в тот дом, где Вальтер в первый раз увидал Цецилию. Она говорила ему, что он не так понял слова ее, что она немедленно должна была далеко охать и потому не могла его видеть.

– А где Эйхенвальд? – спросил Вальтер.

– Вот он, – отвечала Цецилия.

Вальтер оглянулся: Эйхенвальд, улыбаясь, входил в двери.

Задумчиво возвращался Эйзенберг назад. Ему странным казалось его положение. Мысли как-то у него не вязались. Он вошел в комнату и бросился в кресло перед своей картиной.

– Что с тобою, Вальтер, что с тобою, что с тобою? – говорили ему девушки, сошли с холста и сели возле него.

– Ты грустен, Вальтер; ты будешь опять несчастен, Вальтер.

Ему показалось даже, что слезы навернулись на глазах у девушек.

– Завтра я пойду к ней, – проговорил Вальтер почти машинально.

– Не ходи, Вальтер, останься здесь с нами, с нами. Вальтер ничего не отвечал. Через минуту он встал, пошел к Карлу и пересказал своему другу свидание с Цецилией и намерение идти завтра к ней. Карл упрашивал его, бог знает как, не видать вовсе Цецилии, по крайней мере, не ходить к ней завтра.

– Хорошо, – сказал Вальтер, – я завтра останусь дома. Но он не сдержал своего слова и пошел к Цецилии. Она ждала его.

– Два года но видались мы, – говорила она ему, – ты был несчастлив, друг мой?

– Да, Цецилия, я был несчастлив сначала; но потом бог послал мне отраду.

– Как? – спросила Цецилия.

– Да, да, тебе я могу поверить это: меня утешают три девушки, три ангела, – и Вальтер рассказал ей подробно про картину. Лицо Цецилии помрачилось.

– Нельзя ли мне видеть их?

– О, я очень рад показать их тебе.

– Г-н Эйхенвальд пойдет со мною.

– Хорошо.

– Сейчас же?

– Хорошо.

В это время вошел Эйхенвальд, с шляпою и палкою в руке. Вальтер немного удивился тому, что он так нечаянно узнал их намерение и уже был совсем готов идти.

Цецилия подошла прежде всех, когда вошли они в комнату Эйзенберга, и быстро взглянула на его произведение.

– Где ж, – сказала она тихо Вальтеру, – где ж эти девушки, которые так утешают тебя? Я ничего не вижу: это просто прекрасная картина.

– Как? – сказал Вальтер, подходя и взглядывая на картину. Как будто туман упал с глаз его: в самом деле это была простая картина, три девушки, не улыбались ему исподтишка, не жили, были нарисованы на полотне. В изумлении, в огорчении повесил он голову.

– Хорошая работа, – сказал Эйхенвальд, усмехаясь. Вальтер при этом слове опять взглянул на картину, думая встретить насмешливую улыбку на лицах трех девушек; но все было неподвижно по-прежнему: он убедился, что это была просто картина.

– Вальтер, ты мечтатель, – сказала Цецилия с довольной улыбкой и ушла с доктором.

Эйзснберг остался одни. Грустно, грустно ему было: он сел в кресло перед картиной и не глядел на нее.

– Мы живы, мы живы, мы живем для тебя, – раздалось над его головою: перед ним опять стояли три прелестные девушки.

– Как убивает холодный взгляд ее: не верь ей, не верь ей!

– Как, неужто моя Цецилия не может вас видеть?

– Нет, нет, нет! Оставь ее, она тебя не любит, Вальтер, она тебя не любит.

– Я в самом деле мечтатель, – сказал Вальтер, протирая глаза.

– Нет, нет, нет! Ты не мечтатель: то не мечта для человека, что производит на него впечатление.

– Так вы в самом деле существуете, милые создания?

– Верь нам, верь нам!

И они опять окружили его, опять заставили бегать и играть с собою; Вальтер опять забылся на несколько минут, на несколько минут Цецилия вышла у него из памяти.

Ему принесли записку от Карла, в которой он уведомлял его, что по непредвиденным и важным обстоятельствам он немедленно должен ехать из города и даже не может с ним проститься.

На другой день в загородной роще он встретил Цецилию.

– Что? – спросила она его. – Ты, наконец, уверился, что твои прекрасные девушки существуют только на полотне?

– О, нет, Цецилия, ты не права: ты не вгляделась хорошенько; когда ты ушла, они снова ожили. Я не знаю, почему ты их не можешь видеть.

– Послушай, Вальтер, – сказала Цецилия, на лице которой изобразилось неудовольствие, – мне больно видеть, что ты увлекаешься пустыми мечтами. Я вижу, что любовь твоя не то, что прежде; не знаю, какое волшебное очарование овладело тобою, отнимает тебя у меня; ты до тех пор не избавишься от него, пока не истребишь картины. Вальтер, если ты меня любишь, сожги ее.

– Как сжечь! – вскричал Вальтер почти с ужасом. Цецилия не повторила своего требования; она видела, что это слишком сильно поразило Эйзенберга; она позвала его к себе и постаралась как можно сильнее укрепить власть свою над ним. Никогда голос ее не звучал так приветно, так сладко пленительно, никогда глаза ее не смотрели так очаровательно, никогда Вальтер не был так очарован; он предался во власть Цецилии – бедный: видно, уже судьбою было назначено враждебным силам играть его участью. Цецилия успела взять с него обещание не смотреть на картину, и вот в одну из тех минут, когда он тонул в очах ее, он дал ей слово сжечь картину завтра. Цецилия опять была все для него. Доктор Эйхенвальд, это странное существо, которого никак не мог понять Вальтер, который знал и предупреждал малейшие желания Цецилии, хотя бы был и не вместе с нею, доктор был давно уже согласен отдать ему руку своей воспитанницы. Одно препятствие было – картина; завтра Вальтер сожжет ее, и скоро Цецилия станет спутницею его жизни. Вальтер провел беспокойно эту ночь; ему все казалось, что кто-то тихо стонет и вздыхает в его комнате. Встав рано поутру, он вынес свою картину за город, приготовил жаровню и невольно взглянул на картину. Боже мой! Сердце его сжалось глубоко: горе, мучение выражалось на прелестных лицах девушек: они протягивали к нему руки.

– Вальтер, Вальтер, неужели ты сожжешь нас, Вальтер? Пощади, пощади, пощади нас!

Когда же он нечаянно пододвинул картину к жаровне, то ему показалось, что ужасный, раздирающий вопль вырвался из груди их; сердце Вальтера разорвалось, он опрокинул жаровню.

– Нет, – сказал он, – нет: никогда не сожгу я вас, милые существа, никогда, во что бы то ни стало.

– Ты не сожжешь? – раздался голос. Перед ним стояла Цецилия.

Вальтер смутился; нерешимость на минуту овладела им, потом он с твердостию отвечал: