Дитя цветов

Наденьте на человека смирительную рубашку, и он будет вести себя, как сумасшедший. Если уверить его в том, что он дурак – он вскоре станет им. Зачастую тот, кто должен излечить душу, убивает её, или заключает в темницу. Человек может спасти другого от смерти или заковать в цепи, но освободить от оков – никогда.

Проходя по коридору со стенами, наполовину желтыми снизу, и наполовину белыми сверху, они направлялись в кабинет. Глаза Николая были погружены в бездонную серость его мыслей, а с лица Михаила не спадала вечная невидимая улыбка, что в сочетании с острым взглядом, таящим в себе живой огонёк радости, создавала ощущение чего-то непоколебимого, неизвестного и светлого. Всего за минуту в разуме врача пронеслись мысли о безысходности сложившейся ситуации с Михаилом, воспоминания из прошлого, размышления в попытках найти иной путь. В том маловероятном случае, если будет доказано, что пациент не имеет заболеваний в той степени, при которой могут наблюдаться повторяющиеся сны, то это автоматически доказало бы для Михаила существование его мира, и тогда тот вряд ли отступится от задуманного. Этого врач, разумеется, не мог допустить.

В том же случае, если будут обнаружены серьёзные отклонения, то Михаила ничего не спасет от горести разрушения его вселенной, если, конечно, он примет диагноз. Разочарование его достигло бы неземных масштабов, и, конечно же, за этим последовало бы импульсивное желание совершить то, что стало причиной появления его в этих стенах, но пока он находится в больнице, его жизни ничего не угрожает. Такой расклад был бы более подходящим для врача: первое время Михаилу пришлось бы провести здесь, пока им не будут пройдены пять стадий принятия. Но сколько бы понадобилось времени на принятие уничтожения того, что грело душу всю его жизнь, даже если это – просто сны? Мог ли он смириться с утратой всего мира, потерей того, что являлось для него счастьем и всем светлым, его домом? Не хуже ли это смерти? Его пришлось бы лечить, уверять в том, что он находится на пути к выздоровлению, что от иллюзий, даже таких приятных, нужно избавляться – ведь лучше горькая правда, как считал сам Михаил.

Печальная участь врача психиатра: подобная ситуация, когда лечение превращало человека в безвольное, полуживое существо, подействовала когда-то на молодого специалиста обескураживающе на столько, что тот даже подумывал о смене рабочей должности – слишком поздно он узнал обратную сторону своего благого дела. Но очень скоро он уверился в необходимости этих действий; его практика приняла форму снятия розовых очков с глаз тех, кто видит реальность не так, как принято. Врач надеялся на иной исход сложившейся ситуации с Михаилом, который бы занял место где-то между двумя предполагаемыми очевидностями. Исключения бывают во всех правилах, и даже в этом правиле оно есть. Хоть врач и был уверен в наличии психических патологий у пациента, развитых в некоторой степени – где-то на заднем плане мыслей, всё ещё маячило то, что встретило его при входе в палату к Михаилу. Так же ему казалось странным, что Михаил, будучи не глупым человеком, поведал о своей особенности.

Следующий час протекал в кабинете врача и был чистым тестированием Михаила без обсуждения злободневных и философских тем. Николай был полностью в роли врача. Пациент отвечал почти всегда сходу, подолгу не задерживаясь ни на одном из каверзных вопросов. После окончания тестирования он был отправлен в палату за полчаса до обеда, а Николай полностью погрузился в работу. Особо выдающихся особенностей при первом анализе выявлено не было, и позднее нашему дорогому другу было назначено полное объективное обследование.

Прошла неделя, но Николай, на своё удивление, так и не выявил ничего из того, что ожидал. Но он столкнулся с неясной, неизвестной особенностью, которая не являлась психическим расстройством, но представляла собой что-то необычное. По этому поводу был собран консилиум, в ходе которого достаточно длительное время изучался феномен повторяющихся сновидений Михаила. Никто из присутствующих не смог выстроить предположений, которые бы не опровергались хотя бы одной из сфер наук о человеческом существе. Даже старина Фрейд мог бы заблудится в лесу собранной информации о пациенте. В силу этого было решено, что Михаил – просто сказочник, не имеющий никаких заболеваний, индивид со странным социальным поведением. Хоть для такого поведения Михаила не было ни оснований, ни мотива, это мало кого волновало, а скорее, никому просто не хотелось забивать себе голову данным вопросом. На выстроенную Николаем статистику особенностей никто не стал обращать внимания. Все сошлись на том, что новый горизонт в психиатрии открыть не удастся, даже если Михаил, страдает, как бы сказали доктора, совершенно новой патологией. Так как Николай был больше всех остальных посвящён во внутренний мир своего подопечного, вся головная боль осталась с ним. Всё же, совершенно бессмысленным обсуждение с коллегами не прошло: после окончания совещания, врачу вспомнилась та деталь, зацепка, которую его разум отрицал и откидывал на задний план все эти дни: он вспомнил утро, когда, входя в палату к пациенту, он неожиданно оказался свидетелем туманной мелодии кратковременного продолжения сна Михаила наяву. В связи с этим он решил назначить повторную электроэнцефалограмму головного мозга сразу после пробуждения пациента. Это решение, да и вообще то отношение, с каким подошёл Николай к ситуации, говорили о его добропорядочности, ведь он мог пойти простым путём, поступившись чужой свободой, что было делом обыденным и естественным.

К вечеру, после консилиума, Николай планировал дальнейшее изучение своего подопечного: перелистывал справочники, научную литературу, выискивая хоть какую-то полезную информацию. В общем-то врач давно посвятил себя целиком исследованию данного феномена.

Послышался стук в дверь.

– Входите.

– Добрый вечер, Николай. Я к вам по поводу своей выписки. Я нахожусь у вас достаточно долго, чтобы можно было определить моё психическое здоровье. Мне надо покинуть эти стены и совершить то, что намеревался.

– Михаил, вы меня поражаете. Хотя бы сказали, что передумали уходить из жизни.

– Не хочу врать.

– Тем самым вы очень усложнили мою работу…

– Я, право, не хотел даже появляться тут, но раз случилось, значит, так было нужно.

– Слушайте, я не должен допустить вашей смерти – во-первых.

– Да какое вам дело!? Меня всегда раздражало подобное отношение людей.

– Во-вторых, давайте будем откровенны, ваши особенности требуют, по моему мнению, дальнейшего изучения. Похоже, что вы являетесь обладателем неизвестной, так сказать, особенности. У вас неординарная работа мозга. Вы оказали бы большую услугу, побыв тут ещё какое-то время.

– О, это время затянулось бы очень на долго. Я не желаю быть вашим подопытным кроликом.

– Присядьте, – вздохнув, произнёс Николай. – Понимаете ли, своим содействием вы могли бы оказать большую услугу не мне, а науке и впоследствии многим людям. Вы же всегда хотели изменить мир к лучшему! Представьте, что, грубо говоря, появится человек, который всю жизнь будет испытывать во снах ужасные переживания, обратно пропорциональные вашим прекрасным. Представьте, как он будет страдать. Если вы воспринимаете ту свою реальность куда более реальной, то что было бы с вами, если всё это превратилось бы в сущий ад? А благодаря вашей помощи в изучении данного феномена, возможно, нашлось бы средство лечения от такого недуга.

– Вся проблема в том, что вы, разумеется, не верите в существование того мира за пределами моих снов. Я не соглашаюсь на ваши условия именно потому, что мир тот реален.

– Я рассчитывал на вашу разумность, но, видимо… Вот почему вы относитесь к важным вещам так пренебрежительно? К тому же обследованию и изучению с целью в дальнейшем кому-нибудь помочь? Вы…

– Несерьезный? Может, только на первый взгляд. То, что люди считают серьезным и важным, по большей части – пустота. Серьёзное отношение есть смерть. А люди, не понимая этого, наделяют всё поверхностное великой важностью, создавая культ обёртки и внешних благ, и, более того, к этому заставляют относиться максимально серьёзно. Работа – очень серьёзно! Это ведь есть сама жизнь! И серьёзно это настолько, что, если тебя уволят —ты никто. Бред! Есть вещи куда серьезнее: семья, закат, природа, картины, книги, музыка.

– Нет, вы не несерьёзный, вы – сумасшедший. Вы не понимаете, что ваше поведение абсурдно.

– Док, весь наш мир абсурден.

– Если вы не согласитесь сотрудничать, я буду вынужден пойти другим путём, просто ограничив вашу свободу насильно.

– Вы этого не сделаете.

– Да с чего вы взяли? Вы действительно, словно ребёнок!

– Знаете, – проговорил Михаил, немного улыбнувшись, – ведь это является комплиментом. – Только ребёнок может знать, ощущать суть вещей.

– Так, – твёрдо обрубил врач. – Ступайте-ка в палату. Мой рабочий день заканчивается. Поговорим с вами завтра.

Михаил попрощался и послушно вышел из кабинета. Перед тем он взял ручку из кабинета врача.

На следующий день, они встретились на том же месте вновь. После недолгого разговора по неизвестным причинам Николай всё же дал своё согласие на освобождение Михаила от обследований и медицинского надзора при условии, что тот откажется от своей затеи именно в том исполнении – некрасивая смерть. Сам Николай озвучил в последней беседе желание уйти на пенсию, на что Михаил ответил одобряюще, сказав ему, что тот наконец сможет задуматься о вечном.

На, мягко говоря, странный поступок Николая, почему-то никто не обратил особого внимания.

Михаил же оставил для него записку содержащее следующее:

«Вы говорили, что я веду себя, словно ребёнок, и тогда я ответил, что это великий комплимент. Если вы всё же читаете мою записку, то я постараюсь здесь объяснить вам, что подразумевал тогда.

Знаете, Пикассо потратил полжизни на то чтобы научиться рисовать как ребёнок, может это что-то скажет вам. Только ребёнок наделён правильным восприятием, способным ощущать суть вещей. Ребёнок прекрасно понимает, вернее, ощущает шедевры Пушкина и всех иных хороших поэтов и писателей. Но вот какая вещь происходит в нашем мире: на уроках литературы часто дают задания, суть которых – понять и пересказать то, что автор вложил в произведение. Это ужасно деструктивные упражнения. Чтобы передать то, что вложено было гениальным автором в своё творение, нужно переписать его от начала и до конца. Ученику предоставляется задача вычислить мораль книги, то есть, – перелить море в стакан. Именно это и убивает смысл прочитанного, убивает душу произведения и делает из бесконечного детского разума, оперирующего чувствами, обыкновенный канцелярский рассудок, который будет способен, по итогу, только к шаблонной деятельности и решению задач по типу: «Завод в этом месяце выпустил столько – то, надо всё распределить, подсчитать и далее. Понимаете, когда мирское болото начинает убивать душу, индивидуальность и радость целостности с прекрасным и бесконечным? Это скоро всех вас и уничтожит.

Музыка, великая музыка – невербальный язык. А вербальная речь, рассудок не могут вместить в себя и охватить то что есть сама суть. Разум, поэзия, чувства – они могут познать или хотя бы на мгновение прикоснутся к нематериальной эфирной субстанции, являющейся самым центром всего, основанием и фундаментом мироздания. Я говорю о разуме как о высшей форме мыслительной деятельности, схватывающей единство двух полюсов, двух противодействующих сил, крайностей, которые рассудок разводит в стороны. Именно разум отличает нас от животных, ведь и животное можно научить решать задачки, выдрессировав перед тем. Человек привыкает жить логикой материальной плоской – ребёнок же, пока разум и душа его не развращены, способен ощущать мир именно на уровне чувств, которые гармонично сопрягаются с невербальным, бесконечным и светлым. Почему я часто говорил о классической музыке? Она – это то, что способно открыть дверь на свободу, где есть только бесконечный золотой океан.

Люди сами по-закрывались в своих мрачных комнатушках, теперь дрожат, боятся, страдают. А многие перестроили восприятие, как вы мне советовали в тот день, когда я оказался в вашем кабинете впервые, перестроили его, закрыв глаза на свои страдания. В этих комнатушках, они стали такими же, как и запачканные в чёрном мазуте стены их темниц. Выйдя на свет, говорю сейчас о том, что стоит выше искусства, они будут либо пустыми куклами, не смеющими пошевелится, либо будут стараться уйти от света, потому, что тот их разрушает, может, даже заставляет страдать и плакать.

Я, конечно, понимаю, как для вас звучат мои слова. Не знаю, стали ли вы читать мою записку, созданную из обрывков того громадного, что не было озвучено. Эти обрывки – слова, которые уже не могут остаться немыми. Я всегда пытался задерживать их, но некоторые просто так и рвутся из меня. Следствие моего долгого молчания – всё сказанное мной кажется вам кривым, жалким и пустым. Раз уж вы прочли мою записку, может, когда-то вы меня сможете понять, вместо того, чтобы обвинять в сумасшествии».

На этом записка обрывается.

Михаил послушался последнего совета врача и, когда вернулся к себе в квартиру, снял с люстры петлю. Некрасивым показалось ему это зрелище при входе в комнату.

В последние мгновения своей жизни он был свободен, как никогда, преданный в объятия воздуха.

Николай останется с мыслями о том, что только сумасшедший может покончить с жизнью из-за своих иллюзий и будет совершенно прав в своём умозаключении.