О мечтательной ипостаси нашего разума

Но случается же, чтоб не по правде (= не по совести) поступать и тем людям, которым сил отпущено природой очень и очень немало. Дмитрий Шостакович вот. Он пришёл домой однажды (в известные те годы) и заплакал. Сказал своим домашним: «Меня загнали в партию!».

Или из очень давних вот времён пример один. Вы помните, конечно, кем и при каких обстоятельствах были произнесены слова: «А всё же она вертится»?

И ещё вот пример отступничества от правды: трактат Павла Флоренского «Предполагаемое государственное устройство в будущем». Сквозная мысль этого сочинения отца Павла – это соображение про то, что есть – должны быть! – ведомые и ведущие. Слушайте вот: «Построить разумное государство – это значит сочетать свободу проявления данных сил отдельных людей и групп с необходимостью направлять целое к задачам, неактуальным индивидуальному интересу». И дальше ещё про то же: «Требуется лицо, обладающее интуицией будущей культуры, лицо пророческого склада. Это лицо на основании своей интуиции, пусть и смутной, должно ковать общество».

«В основе внутренней политики государства лежит принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политического характера». (Там же). Вы спрашиваете, как мог Флоренский сделаться иерофантом тоталитаризма? Так ведь бредовые эти мысли высказывал он не на свободе, а в тюремной камере на Лубянке. А в этом заведении ещё чего много и бредовее-то запеть можно было.

Нет, не высшая это ценность – государство. И не высшая та ещё ценность, которая – церковь. Вы говорите, что без них не обойтись нам? Да, это так. Но молиться чтобы на них?! На них, таких-то ведь несовершенных? Да что-то там – всяко-всяко ведь греховных!

Чтить, полагаем мы, можно лишь то, что есть самое лучшее в самом человеке, – его личные созидательные силы. Только в них, в эти именно силы, безусловно верим мы, и только в них видим мы наше спасение. То спасение, которое будет, если и не совершенно безупречным – это если судить о нас по меркам высшей нравственности, но всё же… всё же куда менее греховными, чем те «спасения», которыми чаще в сего-то жило и живёт большинство людей.

Мне рассказывали об одном селекционере из Быковского района (знаменитые арбузные это места). Ему удалось вывести замечательный сорт арбуза – всего себя вложил он в эту долгую-долгую селекцию. Но в его отлучку куда-то на несколько дней жена его перемешала случайно лотки с проращиваемыми семенами. Вернувшись домой и увидев, что случился этот разор, выращиватель этот избил – в горести, страшной горести – свою жену. Его посадили в тюрьму. Выйдя из неволи, он уже ничем не стал заниматься и вскоре умер, забытый всеми. Нет, не всеми. Местный богатый предприниматель – сам, догадываемся мы, азартный, творческий тоже человек – поставил на могиле селекционера стелу с его именем, а ещё и мраморную наземную плиту с каменным зелёно-чёрно-полосатым арбузом.

Что можете сказать вы про эту-то вот историю? Тронула она вас? И сильно ведь, да?

Вернёмся давайте сейчас снова к разговору об ведомых и ведущих, т. е. к разговору про пасторство – это про то, которое со стороны государства или же со стороны церкви.

Образчики «пасторства» со стороны государства – они всем хорошо известны. Вот эти образчики: «Православие, самодержавие, народность». А в недавнем прошлом: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». «Народ и партия едины».

Ну и, конечно, по паркам «культуры и отдыха» – щиты эти с «моральным кодексом коммунизма».

Сейчас же… что там сейчас? Ещё не придумали какую-нибудь «общенациональную идею»?

Послушайте, возможно ли было такое, если бы в нашей стране было б не личное или партийное руководство/наставничество (вроде бы так чаемое Павлом Флоренским), а была бы возможность открытого обсуждения устроения жизни нашего общества?

Но будут дискуссии всякого рода пресекаться – расстрелами, повешеваниями, отравливаниями газами. Вы ведь многое знаете про всё это такое-то?!

Вы помните, конечно: «он самый способный человек в партии и – он навязал нам дискуссию о профсоюзах…».

Вам скажут в оправдание всех этих жестоких пресечений: это потому так, что «время было такое» и что «приказы не обсуждаются». Только смотрите: «время такое» вроде бы прошло уже, а у нас к «дискуссиям» отношение-то всё прежнее?! Прежнее потому, что без этих самых дискуссий всё вроде бы эффективнее, результативнее будет что ли?

А что, может быть, и действительно так оно с дискуссиями этими всякими – всегда оно так надо? Нет, тут нелюбовь эта к дискуссиям оттого, что при их если запретах – тогда просто очень поудобнее будет властям! То есть поудобнее будет для поддержания ими этой самой ихней-то власти.

А что касательно результативности действий власти, то… вот что Уинстон Черчилль про управление государством говорил: «Парламентаризм очень неудобный образ правления. Но лучше этого способа пока ещё ничего не придумали».

Ну а что можно сказать про то «пасторство», которое есть со стороны церкви? А то, что можно сказать и про всякое другое пасторство: к нему не чувствуешь неприязни только лишь в том случае, если оно есть не поучение словесное, а есть оно подание живого примера устроения жизни по правде (= по совести) самого пастыря, будь-то пастырь церковный или же светский.

Таковое же – близко к такому – можно наблюдать не среди тех, кто ортодоксально религиозны, не среди правоверно-партийных, а единственно среди тех, кто живёт не по заповеданному когда-то и не по предписаниям нового времени (которые якобы суть требования от самой реальности, от её будто бы необходимостей), а кто живёт – единственно! – по своей совести. И это потому так, что совесть никогда не бывает неправой, не ошибается она. И если кто следует нашёпотам своей совести, он будет всегда правым: ведь совесть есть производное от миллионнолетнего опыта жизни человека, – она есть уже давным-давно нравственный наш инстинкт. И через этот инстинкт мы всегда безошибочно знаем, что есть добро и что есть зло.

Вы, может быть, скажете, что эти наши говорения про совесть – это всё праздномыслия и только? Что у нас нет никакого чувства реальности? Ну что ж, давайте продолжим вешать всех этих умников/максималистов, как делали это – очень так мудро! – со своими отдельными неправоверными древние болгары: на дубы их, да!

В Китае тоже вот в XI веке император отдал приказ собрать всех, кому многое, тогдашнее, не по ихнему было уму/чувству, – сыскать их всех и живьём закопать. Ослушников на этот приказ не нашлось: вот оно, настоящее-то, предельное – «идеальное», значит – единоначалие!

Послушайте, вы когда-нибудь перестанете всё оправдывать да оправдывать все эти несчётные неправедности всеми этими «насущными необходимостями»?!

Ну, пусть даже если они и в самом деле так уж необходимы все эти некрасивые, жёсткие «правды». Но чтоб осуществителей этих «правд» так уж нам почитать?! Любить даже их?!

Сказал же Варлам Шаламов: «Всё, что я понял про власть, я унесу это с собой в могилу».

Ну, это Шаламов. Но большинство-то – они хотят верить своим пастырям, – не могут они обходиться без этой своей веры-то!

Но не должно, думается нам, смиряться перед тем реальным фактом, что тяготеет масса народа именно к вере, а не знанию.

Послушайте, ведь не смиряемся же мы с тем вот фактом, что всё тем же самым массам нравятся низкого сорта литература, фильмы? Что их вкусу не претит парковая, мелом белёная, бетонная скульптура (советских времён) и не отвращаются они от того же художественного уровня многих этих мемориалов? Так то же всё художественное, т. е. оно как-то само вроде бы по себе – оно как бы так необязательное нам: хочешь – пользуйся, а нет если – ну и ладно. Про него даже можно более-менее и высказаться нам. Да и то: не очень ведь и свободно, не так , что ли?!

А вот уж когда дело имеешь ты с общественными институтами…

Только правда всё же – она всегда была, есть и будет. Будет она за художественным. За тем художественным, которое подлинное. Это то есть то, которое – о вечной, всечеловеческой правде. Всё прочее же, которое «художественное» – оно всегда уходит. Бесследно уходит. Остаётся же… – мы ведь знаем, это бессмертное художественное. Какие, спрашиваете, произведения бессмертны? Да они те, в которых всё говорится и говорится о вечных поисках человеком путей к истинному, доброму, прекрасному.

То есть повторим это опять про подлинное художественное: оно есть всегда такое, в котором наша реальность представлена в свете идеала.

Вы ведь различаете первородное христианство от христианства воцерковленного?

И, конечно же, очень видите вы отличие повести Льва Толстого «Казаки» от кинопоэмы «Кубанские казаки» Ивана Пырьева?

Подлинное… мы все всё про него понимаем/чувствуем очень верно. Это так потому, что знаем мы всё про себя по наивернейшему нашему инстинкту – это по инстинкту, значит, счастья. Счастье же наше – это жизнь по самому себе, – по своей собственной воле. Это когда все деланья твои – они действительно по твоей – исключительно по твоей! – потребности.

Но при всём нашем верном понимании про наше счастье, мы все – и это почти без исключения! – только томимся по нему и не решаемся – нет, не решаемся! – попробовать его, наше счастье, реально чтоб как-то обрести.

Вы помните, что у Антона Павловича Чехова говорится о счастье? Да, тема порывания из обыденного к счастью – это ведь сквозная тема всего его творчества (об этой теме в произведениях А. Чехова речь ещё впереди).

Верно, да: чтобы быть счастливым, надо обладать каким-либо талантом. Быть то есть способным к созиданию какого-либо нового, к перевоплощению своего лучшего – в то или иное материальное. А чтобы такое тебе удавалось… много-много мужества должно будет тебе проявлять и проявлять. А если мужества в тебе нет – то все эти порывания, томления и даже стреляния в себя – никакие это будут вовсе не трагедии, а – у Чехова! – комедии ведь всё это, ко-ме-дии!

Но, согласитесь, есть ведь отчаянники, которые и впрямь решаются жить по своим влечениям – жить по своему сокровенно мечтаемому.

Вот, смотрите: портрет нашего местного (волжского) художника Владимира Юнака, написанный его другом Александром Маканиным.

Браво, Александр Маканин, браво! И браво, конечно же, вашему другу Юнаку! Оба вы в один голос – в одну мысль, в одно чувство! – сказали нам как/чем живёте вы. Сказали/напомнили нам, что есть ценности подлинные – ценности вечные, непреходящие. Сказали вы ещё и про то, чем/как приходится расплачиваться за верность всему тому, что есть настоящее.

А мы-то вот с вами… мы как устраиваемся? Исхитряемся, чтоб и этого было у нас, и того вот ещё, и этого? Всё компромиссничаем да компромиссничаем, да?

Только эти вот двое, Маканин да Юнак, они, думается нам, – всмотритесь-ка во все детали этой картины-портрета! – вовсе не печалятся они о своём отказе от тех радостей – сугубо таких реальных, которыми живёт большинство сегодняшних людей.

Маканин и Юнак печалятся совсем о другом! Они печалятся о нас с вами – давайте признаемся! – нищих духом.

Взгляд у Юнака – в треть оборота лицо его к нам. В треть оборота – это не потому так, что он… нет, он не презирает нас, он сочувственен – грустно сочувственен! – к нам. Он будто бы говорит нам: вы, может, наконец, поймёте как/чем можно – должно! – всем нам жить?

Сине-зелёные тона этого полотна Маканина… тона, главенствующие во всём летнем Природном. И этими же красками живого Природного выписана и вся фигура художника Юнака.

Скажите, вы сейчас слышите лепетанье, шорох листиков этого вот ивового кустика? И этот ещё дух горьковатый, идущий от него? Вам блаженно быть сейчас? Быть там – в картине? Быть перед ней? Скажите, вам хотелось бы быть… ну, на месте этого художника? Хотелось бы, да? Ну так попробуйте же сделать художественное из своей собственной жизни! То есть попробуйте жить по своей собственной воле…

Но нет, не про нас это вовсе – это чтоб жить по своей этой воле. То есть, чтоб жить по духу своему. Мечтанья, мечтанья это всё – и только! Реально ведь живём мы все в неволе. В неволе хотений своей плоти. И в неволе подсказок нашего трезвого – такого вот ясного! – ума.

А у кого, если ума нет – на них всех можно крест поставить. Вот, смотрите на картину Владимира Юнака «Тепикинская коза».

В этой деревушке одни, верно, бабки да старики остались. Да и тех-то не видать сейчас. Что видим мы живого на этом полотне, так это вот эти три козы. А ещё и хатёнки вон, сараюшки за ветхим заборчиком из старых-престарых досточек. И эту вот, спорышом заросшую, дорожную колею. Уже давно, видать, уж ни одна машина не проезжала здесь. И надо всем этим – высокие кресты столбов линии электропередачи.

А эти вот тополи, клёны ли? – по верху косогора? Ведь видим мы, что и не деревья это будто, а – тоскованье, всполохи печали. Печали о той жизни, которая здесь шла и шла когда-то.