Готика. Провинциальная версия

– Твой выстрел, ты опаздываешь, – прошептал второй номер, расположившийся слева от него метрах в трех.

Он вскинул бельгийский “cмит” вверх и… и не смог нажать на курок! В это мгновение, когда приклад лег на плечо и к нему привычно прижалась щека, он, наверное, впервые в жизни, ощутил гармонию! И в этом чувстве, что, как порыв ветра, снизошло на него, заключалось нечто такое грандиозное, великолепное, совершенное, что разрушить это – было грех, великий непоправимый грех.

“Вовсе он не охотник, скорее – загнанный зверь, – с грустью подумал он, – волк Акела, старый и усталый”.

Он вдруг осознал образность подобранного сравнения.

“Oставить вольную стаю можно лишь при условии собственной смерти. Умереть добровольно или дать себя убить – вот как сформулирована дилемма. Растерял часть своей силы – найдутся те, кто возомнят себя сильнее. Замешкался – разорвут на части. Ушел, скрылся – разыщут и убьют! По закону стаи!”

Тем, чем он располагал сегодня, он завладел честно. Почти. В то время он занимал высокую должность, и вдруг – стали раздавать! Направо. Налево. Было впечатление, что хотят раздать все: заводы и фабрики, магазины и стадионы, детские сады и театры, телестудии и типографии.

Его интересовала нефть! Её тоже раздавали! Глупость – не воспользоваться положением, грех – не схватить. Не он, значит другой. А он был уверен, он – лучший: он умный и образованный, и в меру честный… энергичный, ловкий, коммуникабельный, веселый, остроумный, деловой, амбициозный, сильный, властолюбивый, красивый, нахальный, циничный, упрямый. И немного равнодушный! И кто-то непременно обязан был взять! Кто, если не он? Вот он и взял! Зато ему не пришлось шагать по поверженным – шагать, сметая со своего пути каждого, кто не уступил, разбивая лица и судьбы, шагать напролом. Что ж, в свое время он взял, теперь – имеет возможность вернуть. Ах, как приятно сбросить с плеч часть груза и вернуть… все? До остатка, до нищеты? И, сохранив жизнь, начать сначала, чтобы еще раз ощутить прелесть новизны – то непередаваемое состояние предвкушения удачи, взлета, что сравнимо лишь с восторгом первого овладевания желанной женщиной. Нет, не получится! Никто не поверит в его чистые помыслы. Им, не познавшим богатства, этого не понять. Вот и приходится жить на вершине – на вершине кучи дерьма, что лежит посередине мира-дерьмо. Олигарх. Вот как с некоторых пор стали о нем говорить: о-го-голигарх. А ему уже ничего не надо: ни уважения, ни фальшивой любви, ни льготного налогообложения, ни выгодных контрактов. Они сами несут ему на блюдечке и выгодные контракты, и мизерные налоги и ту политическую власть, от которой он отнекивается, и безнаказанность!

– Так вы берете? Да? Нет? Кивните. Качните ресницами. Дрогните веком. А то – убьем!

Убьют, не сомневается он.

Печальные мысли. Он попробовал переключиться на что-нибудь нейтральное и опять задался не решенным, но животрепещущим вопросом: тепло сегодня или холодно?

Прохладно, наверное, решил он окончательно и щелкнул зажигалкой, что вертел в руке. И засмотрелся на крошечное пламя, и ощутив кожей, что металл нагревается, плавно опустил позолоченную крышечку и в этот момент почувствовал в комнате чужое присутствие. Он непроизвольно вздрогнул и тут же с горькой иронией одернул себя: не трусь, где же твои яйца… выхолощены, покрыты позолотой и выставлены на всеобщее обозрение, великолепные яйца… и обернулся.

– Это ты, Султан? – он не стал скрывать своего раздражения. – Что тебе надо?

– Дело, господин, – вежливо ответил человек, стоящий в дверях.

На вид ему было лет тридцать пять. Впрочем, достоверно судить о его возрасте было весьма затруднительно. Ему могло быть на десять лет больше, и на столько же меньше. Высокий, широкоплечий, поджарый. Худое вытянутое лицо. Сросшиеся на переносице брови. Темно-коричневые, как сожженная земля, глаза. Гладкая смуглая кожа, выбритая на подбородке до синевы. Черные как смола волосы, чересчур длинные для делового человека. Приталенный пиджак, что вопреки последней моде на свободный покрой, сидел на нем изумительно. Ослепительно белая батистовая рубашка и черный шелковый галстук, что лишь подчеркивали оттенок его собственной кожи. На левом запястье – платина. На безымянном пальце правой кисти – массивный золотой перстень. Но в первую очередь бросалось в глаза все-таки его лицо: странно-узкое, вытянутое, выдающееся вперед, как крейсер.

Он стоял у двери, не делая попытки приблизиться, вытянув руки вдоль туловища, почтительно склонив голову, и в его неподвижности чувствовалась сила, но не грубая, ломающая на своем пути преграды и препятствия, а гибкая сила змеи, сила кошки, сила быстрого и поджарого зверя. И настороженность.

– Нет мне покоя, – то ли шутя, то ли серьезно пробормотал Олигарх, и подумал, что определенно не знает, когда же его помощник появился в комнате. – Выкладывай!

– Выбираем, господин.

– О чем ты? А-а, понял. Где? Кого? Куда? Ах, да, в Волгогорске?

– Да, господин.

– Помню.

Олигарх кивнул и снова посмотрел в окно. Он припомнил, как лет восемь назад судьба забросила его в Волгогорск.

Волгогорский трубный завод почти на полгода отставал от графика поставок своей продукции и тем самым нарушал существующий между ними контракт, принося ощутимые убытки. Разбираться в сложившейся ситуации, он поехал сам. И застрял в том городе на полных две недели. Стоял июль. Над городом властвовал суховей, рыжий ветер. Сухой. Горячий. Он возникал где-то в степи и, вобрав в себя побольше горькой рыжей пыли, врывался в город внезапно. И не было покоя от его жаркого, обжигающего дыхания ни днем, ни ночью.

– Так себе городишко, вообще-то. А что, у нас там не получается? – вопрос прозвучал равнодушно.

Сейчас ему казалось, что все происходило в другой, давно забытой жизни. В той жизни не было дворца в Люксембурге и квартиры в Париже, не было личного самолета и трех “мерседесов”, и “роллс-ройса” шоколадного цвета, и коттеджа в Ницце, где по стенам развешены полотна Ренуара и Дега. Помнится, была трехкомнатная квартира в Баку. Были поезда со своими купе, плацкартами, общаками, были раздолбанные УАЗы на перегонах да вагончики на точках. А еще в той жизни не было страха – изнурительной боязни, что убьют.

– Мы контролируем ситуацию.

Неопределенная по смыслу фраза по сути была вполне исчерпывающим ответом – в Волгогорске не все в порядке.

– Нам нельзя потерять область.

– Нет, господин, этого не случится.

– Надо поддержать. Сколько? Сосчитали? Хорошо, сократите сумму на треть. Хватит?

– Да.

– Что-нибудь подкиньте на развитие, миллион или пару. И постройте там что-нибудь. Бассейн, что ли! Не бордель, где будут трахаться да глушить водяру бандиты, а настоящий, для детишек. И про ветеранов не забудь! Я про “афганцев” и “чеченцев”. И в фонд солдатских матерей, и в фонд погибших ментов – тоже подбросьте. Не скупитесь. И в фонд культуры. Да, вот еще что, спорт! Футбольная команда в городе есть? Что? В высшей лиге? – первый раз в его интонации промелькнуло настоящее, не фальшивое удивление. – Тем более! Подарите им…

Он на минуту задумался.

– Футбольную форму? – подсказал собеседник.

– Мелко, – отмахнулся Олигарх. – Футбольной команде мы подарим… футбольное поле!

Он рассмеялся, довольный своим каламбуром.

– Точно! Во-первых, это дорого. Во-вторых, не разворуют! Ха-ха!

– Это вызовет хороший резонанс, господин.

– Ишь ты! Нахватался слов! Впрочем, ты прав. Подобное расточительство населению нравится. Футбольный болельщик – он свой в доску парень! Народ таких вождей любит.

– Любит.

Ему показалась, что в словах подчиненного послышалась ирония. Он внимательно посмотрел в его сторону, но лишь для того, чтобы убедиться, на темном бесстрастном лице чувства не отражаются. Оно – словно вырезанное из камня.

– Сохранив наше влияние там, мы окупим свои вложения в десятки, в сотни раз. Это, надеюсь, ясно? – фраза прозвучала сурово.

– Безусловно, господин.

– Действуй.

– Все будет… э-э… безупречно.

– Нахватался, дикарь, – снова в полголоса обронил Олигарх, расслышав, как за его помощником тихо затворилась дверь.

Он стоял и смотрел на город, который никогда не засыпает: город – легенду, город – богему, город – утоление жажды славы и признания, город – карусель. Он думал, вот город-вечный двигатель, город не из камня, а из живой плоти. Живой! А значит и он когда-нибудь умрет! Прекрасный город Париж – смешливый, бурлящий, как молодое вино. Город – бужеле. Город – любовь. Город – мудрость.

Глава 9. Мясоедов

Апрель. Волгогорск.

– А если его убрать?

Человек, задавший вопрос, сидел на месте председателя собрания. Над его большой и, казавшейся, тяжелой головой висел портрет президента, выглядевшего на нем утонченным, а за спиной вился юбочными складками триколор.