Кубок орла

По тому, как он дернул носом и сердито хлестнул коня, было видно, что будущие воины ему не очень понравились. Шествие и в самом деле было непривлекательное. Изнуренные долгими переходами, заросшие грязью, оборванные и худые, люди казались скорее выходцами из застенка, чем «вольными» крестьянами. Жутко побрякивавшие кандалы пригибали их к земле, делали жалкими и беспомощными.

На станции ударили барабаны. Рекруты испуганно прижались друг к другу и замедлили шаг.

– Должно, алярм[72 - Alarm – тревога (фр.).] учинили на станции, – вслух подумал государь и повернул к казармам.

На одном конце плаца шло обучение тревоге, на другом офицеры объясняли название различных частей фузей.

Еще далеко от казармы слух Петра поразил шум, очень напоминавший рукоплескания. Он вылез из одноколки. Через открытую дверь обдало едким запахом пота, недубленой овчины, кислой капусты. Вдоль стен на нарах лежала слабая команда. Те, которые были еще в состоянии передвигаться самостоятельно, проходили урок гимнастики.

Когда показался Петр, офицер прекратил мордобой.

– Молитф! Нашинайт!

Новобранцы выстроились в затылок по пять человек.

– Спаси, Господи, люди Твоя, – вразнобой затянули они и, сложив пальцы в щепотку, впились глазами в сержанта, чтобы поспеть перекреститься именно в то самое мгновение, когда он подаст знак.

Петру стало не по себе. Он что-то шепнул поручику.

Новобранцы насторожились.

– Хворые они, – уже громче произнес государь. – Куда таких обучать! Их в гошпиталь надо.

Уловив эти слова, один из рекрутов набрался храбрости и повалился на колени:

– Покажи милость, ваше величество… Пожалей… Умучили нас охвицеры.

– Что-о? – задрожал Петр. – Из строя выходить самовольно? Жалиться? А не тебя ли обучали, болвана, что ежели стоишь в строю, то и стой гвоздем, хоть в рыло твое стрелять тебе будут!

Новобранец не поднимался с колен. На теле его выступила испарина, бледные щеки побагровели. Зрачки голубых глаз расширились от ужаса.

– Невмоготу, ваше царское величество… С ног валимся…

– Мольчи! – не стесняясь присутствия царя, ударил поручик жалобщика. – Я тебе на плях отдохну!

«На плаху… плаху сулит, – дошло до мутящегося от слабости сознания новобранца. – Эка ведь, на плаху!» – уже улыбчато шевельнул он губами и почувствовал какое-то странное облегчение. Вспомнилось, как недавно такой же, как он, рекрут будто без всякой причины ударил офицера. Вся станция осуждала тогда неразумного: молодой, впереди еще много дней, а сам себе накликал смерть. И какую смерть: сквозь град батогов! Так думал тогда и сам попавший теперь в беду челобитчик. Но почему же он не ощущал сейчас ни раскаяния, ни страха? Почему ему казалось, что казненный не был неразумным бунтарем, а он сам не понимал, где искать таившееся от него счастье? «Господи, токмо двинуть кулаком в лик офицера! И все. Мигнуть не успеешь, как тяпнет тебя кат секирою по затылку… Ангелы белыми крылами, как ризами, оденут тебя и унесут… к самому престолу Христову…»

Голубые глаза мечтательно закрылись… И словно кто-то чужой, но милый помог взмахнуть рукой и опустить ее на лицо офицера.

Суд был назначен царем в тот же час.

Пока допрашивали обвиняемого, на плац вывели всю станцию и по одной роте от всех воинских частей «парадиза». Комендант прочитал приговор. На середину плаца с палками в руках вышли семеновцы.

Из комендантской вывели узника. Он был без рубахи и бос.

– Раз! – махнул рукой офицер.

Первая палка легла на тощую обнаженную спину…

– Сто двадцать пять, – отсчитывал офицер, – сто двадцать шесть, сто двадцать семь.

Лекарь неуверенно взглянул на царя.

– Да, да, – строго кивнул Петр. – Обязательно! – И, подойдя вместе с лекарем к истязуемому, приложился ухом к его груди: – Не одюжит больше. Довольно.

Солдаты с облегчением вздохнули: «Авось паренек еще отлежится… Может быть, даст Бог здоровья». Но комендант, расставив широко ноги, ткнулся близорукими глазами в бумагу.

– А по учинении сего наказания, – завыл он, – отрубить ему правую руку.

Узник ничего не слышал и уже не чувствовал боли. Он был в беспамятстве. Поэтому третий пункт приговора выполнили после длительного перерыва.

Полковой священник ни за что не хотел оставить казнимого без напутствия. Лекарь долго возился с рекрутом, обливал его водой, тыкал в нос нюхательный табак и толченый перец. Но никакие снадобья, даже святая вода с кропила иерея, не помогли. Секира ката опустилась на затылок так и не покаявшегося крамольника.

Все было кончено. Солдаты расходились по казармам. Небольшой отряд, странно не похожий на других, в чистеньких мундирах и новеньких сапогах зашагал к комендантской.

Петр залюбовался образцовой ротой.

– Каково, птенчики, артеи даются? – положил он руку на плечо одного курносого недоросля.

– Приятный авантаж[73 - Avantage – польза, выгода (фр.).] от сей артеи имеем, – заученно, в один голос, выпалила рота.

Государь прочитал на лицах солдат совсем другой ответ, но нисколько не огорчился проскользнувшей в их взорах горечью. «Ничего, – улыбнулся он благодушно про себя, – срок придет, сами свой авантаж поймете». Он поговорил с каждым из недорослей в отдельности, а некоторых попотчевал табаком.

– Ну какой же ты воин! – отечески выговорил он курносому. – Армата всегда курить должна. Доставай трубку, Лобанов, и пыхти. Вот как я.

Весь отряд сплошь состоял из дворянских детей, призванных в казармы для того, чтобы положить начало новому в стране, не похожему на стрелецкое, военному сословию. Недоросли, в отличие от остальных солдат, обучались «военным артеям» трижды в неделю, но жили в одних бараках с рекрутами, наравне с ними несли все службы и даже кашеварили и убирали станцию.

«Уравнение с подлым народом» оскорбляло молодых людей и вызывало ропот. Более кичливые кончали тем, что уходили в нети, таились в дальних отчих поместьях, а при случае убегали и за рубеж. Но так как их было мало, это не очень тревожило государя.

К роте подошел комендант.

– Пора в школу, – напомнил он.

Царь засуетился:

– Эка разболтался я! И мне ведь пора. – Он прыгнул в одноколку, поманил к себе Лобанова: – Садись уж, довезу как-нибудь. – И, подметив, что другие завистливо переглянулись, хлопнул в ладоши: – Нуте, кто первый? Отойди… Слушай команду… Ну, птенчики, начинаю: раз… два… три!

Недоросли бросились к одноколке. Первыми прибежали Голицын, Черкасский, Хованский и Лобанов-Ростовский.

Они облепили царя, как оводы лошадь. Петр еле высвободил из-под груды тел руки и щелкнул кнутом:

– Эй ты, ханская женка, ворочайся! Знай, кого везешь!

У школы недоросли попросили государя вступиться за них перед учителем.

– А строг?

– Лют – прямо беда!