Кубок орла

– Ну, быть по сему. По моей вине опоздали, я и наказание перед паном Дмовским приму.

Шел урок «деликатных манир». Дмовский держал в руке книжку «Юности честное зерцало». Поздоровавшись, Петр скромненько уселся на подоконнике и притих. Учитель спокойно, нисколько не смущаясь присутствием высокого гостя, продолжал на собственном примере пояснять, что нужно знать «молодым шляхтичам, желающим прямыми придворными стать». Задрав голову насколько можно было, он, виляя задом, скользил по классу.

– Вот так, добрые паны, – остановился он перед Голицыным и ткнул пальцем под его остренький подбородок. – Выше… Еще чуточку… Барзо добре! Мерси! А очи… Эх нет, так шляхтич перед челобитчиком не открывает очей. Веки надо немножечко… Еще чуть-чуть… Угу! Мерси… Чтобы как будто по горло сыт жизнью. Дзякую.

Голицын, как заводная кукла, проделывал все, что велел Дмовский. Остальные ученики повторяли за ним каждое движение.

Учитель внимательно прищурился.

– Повеся главу, – жеманно подобрал он чуть подкрашенные губы, – и потупя очи, по улице не ходить и на людей косо не заглядывать, глядеть весело и приятно, с благообразным постоянством, при встрече с знакомыми за три шага шляпу снять… Ну, попробуйте. Вот так… Чуточку ниже… еще… Чуточку выше… еще… Ниже… Не надо, как лошади. И не сопите так… Тре бьен[74 - Tres bien – очень хорошо (фр.).].

– Шляпой бы сей, – заворчал в задних рядах какой-то верзила, – да по харе твоей ляцкой, идол не нашего Бога! – И, забывшись, с остервенением плюнул: – Тьфу, харя!

Дмовский так и присел:

– Иезус Мария! В обществе плеваться? Подобным быть кампаньяру[75 - Campagnar – крестьянин, деревенщина (фр.).]?

Чуть шаркая левой ногой (признак высшего аристократизма), он порхнул к провинившемуся и, ухватив его за ухо, вывел на середину класса.

– Прошу, любезный пан. Только не войте, пожалуйста. Я не оторву ухо. Повторяйте за мной. Медленно. Не очень громко, не очень тихо. Повторяйте по такту каждое слово. Начинаем:

– В обществе…

– В… Ой, больно дергаете!.. В обществе…

– В круг не плевать…

– В круг не плевать…

– А на сторо-ну…

– А на сторону…

– В комнате или в церкви в платок громко…

– Ой, ухо оторвали… ей-богу, отваливается!.. В комнате или в церкви… в платок громко…

– Не сморкаться и не чихать…

– Не сморкаться и не чихать…

– Выньте платок и покажите, как делают.

Недоросль смутился. Глаза его с мольбой покосились в сторону государя.

– Жалко тебе, что ли, учителю угодить? – поощрительно улыбнулся царь. – Ежели грязный, так и у меня тоже не лучше.

Ученик заробел еще больше. Дмовский, потеряв терпение, сам полез за его платком. Что-то придушенно пискнуло, и учитель выронил из рук какой-то шевелящийся сверток.

Под грохочущий смех сверток вдруг приподнялся и затрепетал. Петр отвернул конец тряпочки. Из дырочки выглянула перевязанная веревочкой мордочка полузадохшегося мышонка.

– Вот тебе на! – едва сдерживая смех, ахнул Петр. – На кой черт он сдался тебе?

Отчаявшийся недоросль тряхнул головой:

– Как вы, ваше царское величество, единожды нам про анатомию докладали, то и удумали мы с Хованским мыша потрошить для лекарского обучения.

– Добро! – ударил его царь по спине. – Завтра же переведу тебя в гошпиталь артеям сим обучаться!

Урок окончился. Петр поблагодарил Дмовского за «усердие» к наукам и уехал в Адмиралтейство.

Глава 14

Дел – край непочатый

Пока государь разъезжал по новой столице, Екатерина занималась приготовлением к отъезду.

О себе она мало заботилась.

– Много ли мне надо в походе? – спорила она с фрейлиной Варварой Михайловной. – Мне как бы чего для Петра Алексеевича не забыть.

Она штопала, чинила, стирала чулки и платочки царя, с материнской заботливостью, никому не доверяя, укладывала сундуки и сама же подсмеивалась над собой:

– Все равно половину отставит. Я знаю.

– Так зачем же хлопочете?

– А вдруг? Вдруг возьмет.

Арсеньева без умолку щебетала, делясь с царицей своими «аморами».

– Смотри, – тоном опытного человека увещевала Екатерина, – год-другой еще попрыгаешь, а там ни с чем и останешься. Будешь в старых девках сидеть. Выходи лучше, пока я не уехала, за Ягужинского. Хочешь?

Из-за полураскрывшихся пухленьких губок фрейлины сверкнули мелкие редкие зубы.

– Покудова я при дворе, царица, никогда старой не буду. Очи померкнут, зубы повыпадают, шея станет желтой, в морщинах, – все равно будут льнуть ко мне все.

– Больно нужна ты им будешь такая!

– А то, может, не буду? Как бы не так. Покуда я в чести у вас с Петром Алексеевичем, всегда любить меня будут. Я их знаю. Они рады у бабы-яги ноженьки лобызать, лишь бы им чинов высоких добиться. А через нашу сестру, фрейлину, сами знаете, во многом преуспеть можно.

За шутками и смехом они не заметили, как у двери остановился Александр Данилович.

– Ба! – подбоченилась Варвара Михайловна. – Только про интриганов обмолвилась, а он тут как тут.

Меншиков привык к шуткам свояченицы и не сердился на нее.

– Все балаболишь?