Никто не знает Сашу

Мягкая волна, тепло, снаружи, изнутри, изнутри наружу снаружи внутрь плавная океан в Индии жадно ловить первые признаки выдумываешь или нет сначала будто просто резко встал головокружение от дыма потом укореняется прорастает на минуты часы вечер дни недели годы. И вот уже нашёл себя – точку на кухне, с улыбкой, залипнув, прибило, размазало, обволокло, пелена, всё такое мягкое, пять минут или полчаса. Но трек играет тот же, всего пять минут.

Саша проспал 12 часов подряд, и прямо до завтрака снова опускал водник, чтобы снова уснуть.

Щелчок зажигалки.

Выходные. Молочно-белые воскресения. Молочно-белые понедельники, чьи-то вторники, его – воскресения. Из чёрно-серого призрака в колпаке, из дыма, из всей плацкартной петли Мебиуса – живой. Путь до супермаркета на углу. Опять снег. Сникерсы. Твикс. Мороженое. Цветная гора на ленте. Поймать фокус у кассы, точку, я (?). Расплатиться молча, чуть не уйти с корзинкой. Пешком по своим следам, слегка заметённым. Спираль ступенек в маленькое царство покоя. Сон. Много сна. Просыпаться и просто лежать. Трещинки на потолке. Уцелевшие с развода книги – с любой страницы. Молочное небо за окнами. Редкое солнце. Карнизы, балконы. Голые ветви. Смотреть за вороной на проводе. Просыпаешься в середине суток, в безымянной части молочного водоворота – и плывёшь к ближайшей точке – утро, вечер, я. Завтрак в четыре часа дня. Ужин в пять утра. Щелчок. Сон. Много сна. Щелчок. Дневной свет. Только его – дневной свет. Не занятый ничем, ни репетициями, ни дорогой, ни городами – только его – дневной свет. Свободный дневной свет в окна. Господи, сколько света. Неделя встаёт и тянется над крышами. К подвигам и зарплатам. Он – вне. Он за скобками. До четверга. Выходные. Он вышел.

Щелчок зажигалки. Тугое и шаткое. Треск угольков. Вспыхивает! Угасает…

Под окнами проезжает маленькая машина-уборщик с трогательной мигалкой. Загребает мусор в невидимую пасть круглыми щётками, будто жук. Подъедает остатки выходных. Но он – вышел.

Посуда везде. Стаканы, чашки, тарелки – мигрируют с кухни, сюда, к столику у дивана, на пол, подоконник, подлокотник, полку. Великое переселение. Серпы и луны кофейных следов. Вырастает маленький Манхеттен в кофейных подтёках. Такой же полузатопленный город ожидает и в раковине. Атлантида. Спасенье отложено до четверга. Выходные.

Щелчок зажигалки.

Обёртки. Сникерс. Марс. Твикс. Детское счастье. Мороженое. Когда вырасту, буду есть сколько захочу. Липкая плёнка в розовых и шоколадных следах. Фольгированная изнанка детской мечты. PP, пластик номер 5, треугольничек стрелок, сансара переработки. Коробки от пиццы, распахнутая пасть, картон в жирных следах на подоконнике – дразнит птиц. Корки засохшего теста. Опустошённая скорлупка Бигмака с листком салата на дне. Крошки – на груди, на простыне, на полу. Шкурки от шоколадок. Усыпают постель, несколько на кухонном столе, одна в туалете на машинке, пара в коридоре. Трупик МилкиВэя. Сладкая оскомина. Царство быстрых углеводов. E202, глутамат натрия, сахар.

Щелчок зажигалки.

Поляна. На кухне, среди хлама на столе, окружённая кольцом пустоты. Листок А4. Алтарь. Перевёрнутый лайн-ап, изнанка песен со сгибом поперёк. По этому желобку растекается коричнево-зелёная смесь из табака и. Словно след голоса на звуковой дорожке. Начинается тонко-тонко, потом дорастает до утолщения и снова тонко-тонко. Симметрия. Галактика в профиль – два рукава, балдж в середине. Нормальное распределение. Нормальное. Маникюрные ножницы, полупустой рукав сигареты. Вечно теряющийся колпак. Крышка с дырой, закопчённая фольга в дырках. Прикрытый пачкой от лишних взглядов – зелёный с синевой кусочек в зип-локе, о котором не думать. Жирный. На половине. До четверга – хватит. Нарезать маникюрными. Покрутить-помять цилиндрик сигареты, разбавить табаком. Загрузить в колпак бесчувственными от струн пальцами. Аккуратно, не роняя лишних крупинок в воду, накрутить на водник. Поджечь, вытянуть. Опустить. Священнодействие.

Где-то по квартире скитается она. Они движутся как небесные тела и иногда находят друг друга. Вступают в непрочный союз, гравитационную пару, кто кому спутник – не разберёшь. Но он вечно теряет её, отвлекается, оставляет в постели, на кресле, на кухонном стуле, в ванне, и так же случайно находит, подбирает, с брошенного аккорда, лениво выискивает отзвуки мелодий, так легко отвлечься, уйти в заумь, в голову, в чужое, вот она, вот – он наигрывает хрупкую, невесомую вещь, пока она не становится сильней и уверенней, вытаскивает её из выходной нирваны, («гениальная!»), словно рыбу на лодку, бежит за айфоном, чтобы записать на диктофон, набегу понимая, что это «Polly» Нирваны.

Полли. Лучшая гитара осталась в Туле. Надо написать. Потом. Есть время до четверга.

Щелчок зажигалки.

Айфон. С веткой от угла к углу на экране. Где-то в квартире, в одной из трёх Вселенных: кухни, комнаты, санузла. Может, под пакетом от чипсов на столе, может, под диваном или за стиральной машинкой, в которой томится и протухает постиранное бельё. Но где-то он есть – на предусмотрительном авиарежиме, за которым – плотина неотвеченных. После. Есть время до четверга.

Щелчок зажигалки. Он курит сигарету прямо в постели, сладко затягиваясь до голливудского потрескивания, и ему хорошо. Он стряхивает пепел в ближайший стакан. Он смотрит в колонну мартовского солнца, косо врезанную в паркет, космический танец пылинок. Кто-то их населяет, что там за миры, может, мы и есть в бесконечном фрактале. Он смотрит ниточку от непотушенного окурка в пепельнице – перевёрнутая пирамида дыма, накарябанная от руки неотрывным серым карандашом. Кто-то же нарисовал её. Он спит, ест и ходит в туалет – когда хочет. Вышел до четверга.

Вот он в центре уютного хаоса, в смятых простынях с ноутбуком, двигаются по орбитам обёртки, книги, крошки, грязные стаканы, гитара. Все соцсети на паузе, он не заглядывает в тревожно пухнущую папку входящих, он только листает мемы в пабликах. Он смотрит Ютуб.

Пьяные студенты с воплем прыгают на стол в солнечной Калифорнии, сметая стаканчики с пивом. Саша смотрит. Подтянутая девушка ставит не тот режим на беговой дорожке и слетает на пол, теряя штаны в душном спортзале. Саша улыбается. Скейтбордист ломает доску о перила и падает пахом на железо, катится по ступеням в пасмурном утре. Саша морщится. Красотка танцует на шесте перед камерой, тот загибается и падает с ней, сбивая плазму, пугая кошку в уютной квартире. Саша смеётся. Мяч летит в лицо ребёнку, сбивает с ног в американской осени. Саша морщится. Деловая фифа не замечает стеклянной двери, стукаясь в неё всем телом где-то в Европе. Саша смеётся. Отец, уперевшись лбом в палку, крутится на месте, отрывается, бежит загибаясь в бок, падает в канадский сентябрь под дружный хохот, в которым слышен и Сашин голос. Штангист, шатаясь, поднимает штангу и вот-вот – тут он всегда перематывал – двое на океанском пляже бегут навстречу, обхватив большие резиновые шары – те при столкновении выскальзывают в бок, стук голов, один отлетает, другой падает. Саша выдаёт сочувственное «оу!». Подросток перепрыгивает замёрзший канал, но долетает только одной ногой, второй уходит под взломанную воду. Саша довольно смеётся. Неисчислимый велосипедист вновь неудачно прыгает через трамплин, перелетает через руль, велосипед бьёт его сверху во всех штатах Америки. Модель на фоне океанской волны, волна сметает её – с ног, с неё –лифчик, дерзкую улыбку, оставляет детскую беспомощность, а ю окей?! Саша машинально смеётся. Торт на мексиканской свадьбе падает на пол вместе со всеми яствами, под разочарованное «оооуу». Саша искренни вторит им, но вспоминает про мороженное в морозилке. Баскетболист цепляет кольцо в прыжке и увлекает всю стойку до хруста щитка о раскалённое лето. Саша смотрит. Женщина на самокате летит с горки, теряет равновесие («ноу-ноу-ноу-ноу»), едет лицом по асфальту, разметав волосы, задрав ноги, пока мучительно не перекувыркнётся в Средней Америке. Саша смотрит. Дрон падает на дождливую палубу яхты, а потом под воду – О ноу!

Да-да, конечно: о май гад! а ю окей? айм файн, гиенистое а-ха-ха-ха-ха лучших друзей за кадром или напуганное О. Майн. Гад. или Чизес Крайс, или самодовольной айгад ит, айгад ит. Саша обожал смотреть фэйлы накуренным, сразу после тура. Он смотрел их не ради чужих неудач. Не только ради них. Это была нарезка с городами, лужайками, квартирами, частными домами, и он, обкуренный, легко падал – то в зиму, то в лето, то в Канзас, то в Бразилию. Он ощущал весенний холодок, последнее осеннее солнце, запах листьев, снег сноубордиста, тёплое озера. Это было пятнадцатисекундным трипом, личным телепортом. Он прыгал по американским газонам, рекам и скейтпаркам. А если местность была скучной, то в конце всегда ожидала развязка, экшн. Когда он приезжал очень уставшим, его больше радовало чужое падение, чем само путешествие. Это осознание – у других тоже не клеится. Сейчас он больше ждал падения. Иногда он загадывал своих ненавистных знакомцев. Он смотрел на велосипедиста – что обречён упасть по самим законам жанра, в который попал – и загадывал, что это – знакомый удачливый исполнитель. А вся поездка – выпуск следующего альбома. И вот велосипедист-исполнитель зарывается, взлетая слишком высоко по рампе и падает вниз с провалившимися песнями, так ему. И вот эта толстуха на шесте – тоже он. И этот ребёнок. И тот.

Когда ему надоедали бесконечные подборки фэйлов, когда он утолял первый голод, он открывал ММА или бокс. Он обожал смотреть эти поединки не ради самого сражения, но ради тысячи мелочей вокруг. Лица зрителей за секунду до нокдауна. Напряжённый лоб рефери, когда бойцы в клинче. Отчаянные крики жён и родственников, когда их любимый пропускал удар. Или как сходятся бойцы с разной техникой, и меняют стратегию во время боя. Как касаются руки перед началом – один обычно идёт, подняв руку повыше, демонстрируя свою открытость и честность – так явно, что ему перестаёшь верить. Как некоторые дерутся со злобой, некоторые с уважением, как дразнят друг друга ложными ходами, опущенными руками, как не замечают кровь из рассечения, как зрители аплодируют, когда подмятый боец в партере находит силы и переворачивается, оказываясь сверху. Как один точный удар может внезапно решить весь бой. Как выигравший по очкам после боя надевает футболку своего клуба. А проигравший, распухнув от рассечений, уже понимает, что проиграл и не надевает. Он всегда болел за проигравших. Всегда – за претендента, а не чемпиона.

Он успевал выбрать своего фаворита, пока бойцов представляли, он всегда выбирал более сдержанных, с честными правильными лицами. Он боялся, что в жизни они могут оказаться подлецами. Но если они начинали выигрывать, он начинал сопереживать другому. Он всегда болел за андердогов. До того, пока они не оказывались сверху. Он мог разделить победу со своим фаворитом, только если она была внезапной, от неожиданного нокаута, уже почти проигравшего бойца. В Ютубе были такие подборки, но он специально не смотрел их. Не радовал себя этим. Пусть это придёт само. Он всегда болел за проигравших. Он мог болеть за явного фаворита, только если весь зал был против него. Иногда он ставил на бойца всю свою судьбу и возможный успех, представляя, что боец – это он, а его соперник – эпоха. Он видел бой, где боец не сдавался до последнего, падал весь в крови, но вставал снова, пропускал один за другим, но вставал снова, и весь пол октагона был в размазанной крови, и его соперник был в его крови и растерян от этого упорства. Он пинал этого упрямца по ногам, так что левая покрылась багровыми пятнами, и боец её подволакивал. Он разбил ему всё лицо. Он валил его снова и снова, но тот вставал. И тогда побеждающий поднимал руки, чтобы зал поаплодировал несдающемуся сопернику. И зал ревел от восторга. И этот упрямый боец так и не упал, и проиграл по очкам, и они с победителем ещё долго обнимались после боя, выражая друг другу своё уважение под одобрительный гул стадиона.

И несмотря на сочувствие проигравшему, ему нравилось, как победитель, перепрыгивая борт октагона, бежит к своей семье, целуют неожиданно некрасивую толстую жену, поднимает на руки растерянного, но гордого ребёнка.

Он смотрел ММА как порно, перематывая прелюдии с выходами бойцов, если напряжение в нём было велико и рвалось наружу. Или, наслаждаясь прелюдиями, если оно сидело в нём глубоко и его надо было вытащить, выманить. Как это делали бойцы, выманивая, раздёргивая соперника. И так же, как в порно, он копировал имена понравившихся бойцов, и искал другие видео с ними. А затем ему нравился соперник этого бойца, и он уже искал видео с ними. И так же было с порноактрисами, имена которых он открывал, когда смотрел бесконечные оргии, где 2-3 женщины услаждают одного мужчину. И через эти недолговечные союзы сотрудниц на видео, он узнавал новых актрис, заплетая свой венок из имён в поиске – от Ava Adams к Jose Aldo, от Jose Aldo к Nicole Aniston, от Nicole Aniston к Tony Ferguson, от Tony Ferguson к Asa Akira, от Asa Akira к McGregor. Оргазм, нокаут. Кровь, сперма, сквирт.

Он смотрел на женщин и так же, как в бойцах MMA, видел в них нечто большее, чем просто сексуальность, тело. В каждой была какая-то сверх-идея. В некоторых эта идея была закатана глубоко. Почти не видна за макияжем, гримом, силиконом, неестественными позами и вздохами. Индустрия сжирала их. Но другие горели. Они были естественны, свободны и казалось, что им нравится делать это на камеру. Они смеялись, дразнили, и делали это как-то искренне, почти по-детски. Секс стал не только их профессией, но призванием. Они могли быть чем-то большим, но сузились до размеров своей сексуальности. Индустрия сжирала их целиком.

Он был традиционен в своих предпочтениях. Естественно, ЖМЖ – банальная мечта. Местами – тривиальный фут-фетишизм, сиськи, задницы, оргии. Если возбуждение было сильным, нетерпеливым, он смотрел видео, где один мужчина занимался сексом сразу с пятью или шестью женщинами, но чаще он любил обычные тройнички. Они казались ему теоритически более вероятными, а потому возбуждали сильнее. Он даже представлял в жизни тех подруг и знакомых, которые могли бы пойти на это. Те ситуации в турах и городах, где это могло бы произойти, хотя понимал, насколько наивны эти фантазии. Он часто находил порноактрис, похожих на своих знакомых: мимикой, или формой лица, или просто взглядом, или вообще, чем-то неуловимым. Ему было легко это сделать. Он часто видел схожести в людях. Все, включая бывшую жену, говорили ему, что он просто плохо разбирается в лицах, если для него Хью Джекман и Роберт Дауни младший долго вообще были одним человеком. Но он знал, что наоборот – он чувствительнее к лицам. Он видит в людях те схожести, которые не видят другие. Потому в его памяти было много соответствий между порноактрисами и знакомыми девушками. Ему было стыдно составлять подобный список схожестей, поэтому он держал его в голове – полуразмытый, выпадающий. Он знал, что Peta Jensen похожа на Алину, а Karlee Grey на Ирку из Ростова. Сейчас его больше интересовала August Ames с глазами, как у Полли из Тулы. После нескольких видео он искал с ней нарезку, чтобы упасть в неё сильнее. (О том, что её нет в живых, он старался не думать). Если долго поискать, можно найти порно-двойника почти к каждой. Он не смог найти порно-двойника к бывшей жене. Может, он ещё не встретил. Он не искал специально.

Если он был мечтателен и нежен, он искал чувственные видео типа x-art или jomii, и проживал нелепые сюжеты прелюдий, ставя себя на место героев, к которому зашла соседка/грабительница/начальница/мачеха. Если он был зол и агрессивен – нырял в кастинги Вудмана или гэнгбэнги, или подборки пощёчин. Если возбуждение сидело в нём крепко и сильно, он включал видео PMV – динамичный монтаж под безвкусную музыку. За несколько минут перед ним проносились десятки девушек, планы сменялись по нарастающей, как города, концерты, плацкарты, и это было словно ещё одним туром, где его опять ввёл поток лиц и людей. Но всё это было только про одно. А потому было под контролем. А если он и терял контроль, то это было приятной потерей.

Если же хотел реалистичности и новых лиц – он открывал бесконечные Webcam, где вибраторы девушек работали сильней от суммы донатов.

Он перепрыгивал от одной к другой, и вдруг замечал какую-то жизненную деталь. Такое же моющее средство на кухне, или звук самолёта на фоне, или диалог веб-моделей, где они буднично спорили о будущей позе так же, как Саша спорил с Алиной, какой пост соберёт больше лайков. И всё это отзывалось в нём, и он уже падал в их мир, и ему было плевать на секс, и он просто рассматривал жизнь с экрана.

Не то, чтобы он смотрел только такие видео – секс и бои. Он мог включить какой-нибудь фильм, или читать книгу или листать мемы. Сосредоточиться на одном было трудно. Всегда хотелось чего-то ещё, и он снова курил.

Когда он только приезжал из туров, он не знал, за что браться, как молодая мать, впервые оставившая ребёнка у родителей. Он хотел сразу всего. Он так хотел расслабиться, что не мог расслабиться. Иногда он выбирался в ленту.

Он не открывал входящие, и отметки на фото, а просто переходил на другие страницы. Он был аккуратен, но даже там натыкался на это. Репосты, фото, отметки.

Концерт Уриевского в Самаре. Восторженный отчёт о феерическом выступлении на 300 человек от их общей поклонницы и фото с кумиром. Усталые счастливые лица.

Новый релиз Вдовина – вышел вчера, лайков несколько сотен. И комментарии – как же пронзительно, точно, до мурашек, новый этап.

Большой тур знакомого поэта – 30 городов, первая половина – солдауты.

Кто-то запостил статью «Гидры» – «Подборка современных фолк-исполнителей, которые доказывают, что авторская песня имеет право на существование в 21 веке». Саша, заранее морщась, кликнул на статью. Пролистнул быстро до конца, убеждаясь, что его нет. Половина, естественно, девушки. Даже три из пяти. Всем, естественно, нет и 30. Все «иронично осмысляют советскую травму и не боятся собственной сутулости». Большую часть музыкантов Саша даже не знал.

Стараясь отвлечься, сбежать, он кликнул на страницу девушки с милой аватаркой, пролистал её стену и увидел на сцене ДК Волжского какого-то знакомого барда. А через секунду понял, что это он сам.

«Смешанные впечатления после концерта. Вроде песни те же, а не трогает… Может, мы переросли. А может, Саше самому не очень нравилось».

Скролл к комментариям.

«Да, мне тоже так показалось. Как будто ему самому в тягость всё. Новые песни вообще не зашли»

И ещё ниже, от какого-то ехидного задрота – ссылка на заметку «Уездного города», – поволожского аналога The Village, «Афиши», «Гидры» (в ней теперь работает его бывшая жена) в одном лице. Портал про красивое потребление, кофейни, важнейшие концерты и новости феминизма – «Поволжский бард сорвал афишу известного рэпера Ги…». Саша испуганно кликнул, ужаснулся, скользнул по короткому тексту. После неудачного концерта/пришло всего/выместил злость на афише легендарного/задержан полицией/видео попало в сеть от рэп-объединения «анти…»/рэпер перепостил в сториз, но никак не прокомментировал/старая музыка пытается хоть как-то заявить о/ дискредитирует себя ещё больше/пытались связаться с бардом, но он/Саша закрыл, машинально навёл на список лайкнувших пост про концерт. Увидел в нём бывшую жену, навёл на список лайкнувших комментарий со статьёй. Она же и ещё какая-то надменная хипстерша, а, журналистка, что была на концерте, Саша рывком встал с кровати, стукнулся мизинцем о ножку, чертыхнулся, как-то незаметно шагнул в кухню, найдя себя уже выпускающим дым над водником. С трудом отыскал телефон – конечно, под поляной, хотел посмотреть сразу, но сначала переворошил всю квартиру – написал Алине – под барабанной дробью уведомлений после включения –

«Алина, я хочу отменить тур. Оставшиеся города. Прости».

Щелчок зажигалки, ещё один водник, щелчок, сигарета, перечитать статью? нет, лучше пойти купить пива или коньяк и колу, звук смс, отставший от общего града уведомлений – Алина.

«Ты дома? Я к тебе сейчас приеду!»

2. Саша и Ксюша

Он приметил её ещё в институте. Она училась на курс младше. Худая, маленькая, всегда в каких-то цветастых шмотках. Длинные спутанные волосы, пропахшие сигаретами. Нервная, губы искусаны, дерзкое сибирское лицо. Глаза зелёные, круглые. Насмешливые, но добрые. Маленький острый нос, высокий лоб, острые скулы, ямочки на щеках. Идиотская чёлка по моде тех дней. Громкая, смеющаяся, играла в КВН, делала студвёсны. Ксюша. Говорила, что думала, вся такая едкая, как пощёчина, резкий подросток. Не лезла за словом в карман, могла осадить любого. Это потом стала плавней, женственней, себе на уме. И ещё такой насмешливый, чуть сомневающийся взгляд. Будто проверяет тебя. Но по-доброму, с любовью. Обожала Земфиру, любила и его песни, ходила на первые концерты. Он посматривал на неё, она смотрела с восхищением, и когда они оказывались рядом, он чувствовал, что они могли бы быть вместе. Но то он был занят кем-то, то она обретала спутника, и орбиты не пересекались. Потом он взрослел, пел, бросил институт, жил с Катенькой, уехал в Москву и год провёл в отношениях на расстоянии. Она же доучивалась на своём журфаке в Поволжске, уже тогда снимала – сначала ещё просто свадьбы – рассказывала потом, что не было работы паршивее, но именно из этого материала и сделала свою первую документалку.

Когда она переехала, у него уже всё шло с Катенькой к концу. Они молчали целыми днями и уже полгода не занимались сексом, и только ссорились, ссорились… Их отношения начали разваливаться при его переезде, потом Катенька переехала за ним, он пытался наладить первые концерты. Катенька намекала ему, что его музыка уже немодная и надо найти нормальную работу. Он не хотел шататься с ней по барам с её университетскими друзьями. Последние полгода, слепленные из ссор, взаимных обид и молчаливых бойкотов держались скорее на необходимости снимать общую квартиру, и страхе одиночества перед огромной столицей, чем желании сохранить то малое, что было их общим.

Ксюша же переехала, жила на соседней станции, училась в школе доккино, снимала первые работы про мигрантов, они пару раз пили кофе. И тогда он и предложил ей снять клип на его «Дождись». Он написал её в шутку Катеньке, когда та вот-вот должна была переехать в Москву за ним. А песня неожиданно стала локальным хитом, его позвали на фестиваль в Крыму, его стала признавать бардовская тусовка. Ксюша предложила снимать всё максимально живо, не постановочно. Просто живое исполнение песни. А он уже был влюблён в неё по уши, сам не заметил, как, и тогда, там, на съёмке, в дешёвом павильоне на окраине попытался её поцеловать. Она оттолкнула, отклонилась. Возмущённая, злая, возбуждённая. Совсем что ли? Казанова, бля. – сказала с усмешкой, сверкнула сибирскими глазами. Клип так и не сняли. Через месяц он бросил Катеньку.

Он прямо написал Ксюше, что хочет быть с ней. Она сказала, ей нужно подумать. На самом деле, она просто взяла паузу, чтобы он выдохнул после отношений, чтобы был какой-то воздух между, чтобы это всё не путалось и не сплеталось в одно, чтобы он точно взвесил своё решение. Она хотела его проверить.

Он и сам хотел насладиться свободой. Он думал, что теперь-то сможет спать со случайными девушками и своими поклонницами. Но неожиданно они часто не хотели этого, а намёки и флирт были лишь намёками и флиртом, которые он домысливал до желаемого результата. Они видели в нём только романтического героя. И если с кем-то и удавался случайный секс, это тянуло за собой столько мучительных последствий: бесконечных сообщений, звонков, обид, просьб прийти на концерт бесплатно, совершенно неприличных подкарауливаний у гримёрки при всех – проще было даже не начинать. Из этих случайных встреч, свиданий, баров, концертов, смутных пьяных поцелуев с кем-то в метро, когда всё внизу живота разрывалось от эрекции и выпитого пива, к нему пришёл мотив – будущей песни «Последняя». Он понял, что хочет быть только с Ксюшей. Он снова написал ей через месяц. И она согласилась встретиться.

Первый поцелуй они как-то проглотили, не заметив. Сразу стали встречаться. А съехались буквально через месяц. Освободилась хорошая квартира в центре у знакомых, по очень удачной цене, на Новослободской. Это был как-то быстро, они сомневались. Но были так влюблены, что решили попробовать. Именно там он и написал ей первую песню – «Последнюю».