Никто не знает Сашу

– Да ща выключим, не кипишуй.

Музыку выключили. Звукач попросил поиграть. Саша заиграл «Дождись». Парочка за баром зашлась беззвучным смехом. Звукач попросил что-нибудь погромче. Саша тронул струны, перебирая варианты, а потом дал погромче. Он запел «Паруса». Он запел так, будто не было клуба, запел, вспоминая. Они застыли. В «Парусах» не было припева – вся песня была как сплошной припев, размашистое лезвие. Бармен замолчал сразу, охранник ещё тянул его за рукав, как сынок мамку, а потом сбежал курить, хлопнул дверью.

Всё началось, когда она запостила «Паруса».

Когда он проходил Випассану в Непале, и они уже были разведены. После того, как он так глупо сбежал четыре месяца назад. Она выложила «Паруса».

– Отлично, слушай. Тебе в мониторе норм?

Подошедший бармен благодарил и спрашивал, где найти песни. Пока они достраивали звук до звонких летящих нитей, которые так любил Саша, начали подходить первые зрители. Бармен сказал, что арт-директор не может приехать, Саша помедитировал в гримёрке. И начался концерт.

10. Жанна. Белолипецк, 26 лет, караоке «Джентел Клаб», с подругой

Ты прикинь! Он остался. Витёк мой. Ну слушать этого приезжего. С гитарой. Вообще. Лизка, я в шоке. Вообще. Да в смысле, начинаю? В смысле, из-за херни? Витьку кто дороже, я или этот охламон с гитарой? Мы вообще пришли в наше караоке попеть! Это тут этот чёрт залётный нарисовался со своим концертом. Испортил мне мой вечер с Витьком! Лиза, ты же видела!

Короче. Приехали с Витьком сюда. Караоке, чё-как, попеть, лясим-трясим. Лепса поорать. Пришли. А тут это чудо. Завывает. Ну это же невозможно. Всё такое, ны-ны-ны, ны-ны-ны, мрачняк какой-то, у меня этого в жизни полно, у меня праздник сегодня, я не хочу этого слушать, зачем во мне это шевелить. Ну, я к официанту, говорю, чё за херня, это надолго, а он говорит, концерт на полтора часа с антрактом, только начался. Ну ёп твою мать! Почему в мой выходной – такая херня? Почему он в другой день не приехал? Клуши его эти, штук двадцать. Звезда, ага. Костра только не хватает. Ты пальто его видела? А-ха-ха-ха!

Ну тут ты. Рассказала мне про этого. Который к тебе подкатил: «Послюнявь немного»! А-ха-ха-ха! Ой, Лизка, хорош, уже устала смеяться. Я и там ржала. Мешала, видите ли, его клушам. А зачем они в караоке припёрлись? Я потому, может, и ржала, что скучно. Скучно мне, Лизка. Не люблю я, когда скучно. Я зачем сюда пришла? Ради вот этих ны-ны-ны? А это чудо ещё рот свой открыло. Это песня для особых гостей, ну ты слышала. И «Мурку» начинает. Мы чё, зэки что ли? Я понимаю, у меня, там, дядя сидел… Ну ты видела, как я на Витька зыркнула.

Ну а чё, Лиз? Твою бабу унижают тут со сцены при всех. А ты молчать будешь? Вот я ему и зыркнула. Я, знаешь ли, не из этих. Я – зыркнула. Ты если мужик – иди скажи, чё как. Разъясни, как общаться. Ты же знаешь Витька. Помнишь Костёр с челюстью ходил? А охранника в «Ельне»? Кровищи! Я думала, Витю закроют тогда. Ну и сейчас думаю, всё. Щас песни попоём нормально. И я спою с ним и «Угнала», и Лепса, и отдохнём по-человечески. Ты же видела, Витёк как мой взгляд увидел, сразу встал. Сразу. Я не из этих. Я зыркнула.

Это же для меня тоже проверка. Постоит он за бабу свою или стерпит. Если ему типа важно, если, типа, не равнодушен, он сразу втащит, или на словах опустит, ну мне, типа, важно – я ему кто – нет никто и звать никак, или я ему, там, дорога, ну отношения у нас.

Ну и ты видела. Он к нему подошёл, сказал что-то. Я тоже подумала – щас тот ответит, он же не может перед всеми своими клушами просто обосраться. Думаю, щас ответит, чтобы типа лицо не потерять. И сразу выхватит от Вити. По лицу, ага. Потеряет лицо, а-ха-ха-ха! Слетит ебало нахуй! А-ха-ха-ха! Ой, Лизка, ржачная ты… «Послюняв его», а-ха-ха-ха! Если бы не ты, вечер был бы потерян. И я тебя, подруга…

Ну и ты видела. Он заиграл. Эти свои трынди-хуинди! Я думала, Витя щас со сцены его скинет, охранники напряглись.

А Витя встал. И стоит. Не дышит. Слушает. Слушает. Не «Угнала» нашу, не Лепса, а эту дерьмо заунывное. А тот там распекается перед ним. И так и эдак надрачивает моему Витьку. И всё про тёлок. Ты такая, я тебе дал всё, паруса-хуиса, ну ты слышала. Всё. Витёк слушает. Наверняка, про свою шмару думает… Да не параною я!

Я его вчера запалила, он в смартфоне свою курицу бывшую, Марусю эту, смотрел, страницу её. Я так и знала. Что Витёк тоскует о ней, блядь. Меня аж затрясло. Но я виду-то не подала. Я его знаю, так только хуже будет. Я решила сюда сводить его. У нас тут – всё было. Ещё до того, как переименовали – мы сюда сколько раз. Ну романти?к, песни там. Ну и хотелось поугарать, да, ну, понимаешь, чтобы наше вспомнить, как бы повторить, да. Приём такой, типа, психологический.

А тут этот… Я к нему встала, ну ты видела, и такая на глазах у этих клуш. Ну ты видела. И он мне знаешь, что сказал.

Подожди, говорит. Дай, говорит, послушать. Душевно. Душевно, блядь! В смысле – душевно? Я говорю, Вить, ты чё. Вить, ты чё. Я говорю, Вить. Ты чё. Ты за кого вообще. За женщину свою, типа, или за этого мудака. Я специально громко так, чтобы все слышали. А он как огрызнётся – сядь, говорит. Я прихуела. Я просто в ахуе, Лиз. Я ахуела. Я просто приняла форму члена, как говорит мамаша твоя. Этот чмошник всё испортил.

Понимаешь, я, хер знает, как, но он специально такие песни спел, он в нём всё это разбередил. Да в смысле, гоню? В смысле, Лиз?! Он остался слушать его! Ты меня извини, я такие вещи жопой чую. Я этому гитаристу расцарапала бы харю. Лиз-а-а-а. Ну, что не реви? Я же его это. Салфетку дай. Да, и такую, и влажную. Спасибо, давай ещё возьмём. Ещё по одному. Ещё по одному давай.

11. Саша Даль. Концерт в Белолипецке, «Джентел Клаб»

…она была полноватая плечистая брюнетка, с правильным, но широким лицом мартышки, с большой, но плоской задницей. Грубоватая, хохочущая, с дырой алого рта, в обтягивающем красном платье, которое выставляло в выгодном свете только мощные ноги. С ней была подруга – полнее, шире, с коротким высветленным ёжиком. Она постоянно шептала плечистой мартышке какие-то шутки, а та хохотала, нагло, громко. Она хохотала в самых тихих и неожиданных местах, и песни развалились на шум. В зале было человек тридцать, но эти четверо были здесь по ошибке. По-настоящему Сашу беспокоили два парня за тем же столиком. Скалящийся дылда в олимпийке, вылитый Картошка из «На игле», он сидел прямо и недоумённо оглядывался по сторонам. А второй навалился на стол массивным телом, обтянутый рубашкой цветом стального сейфа.

У него была толстая шея, бритая голова с легендарной чёлкой, узкая полоска лба, белёсые брови налезали на маленькие, совсем неглупые глазки. И что-то в них зарождалось – мрачное, нехорошее, и шрам на верхней губе. А ещё он держал плечистую брюнетку за руку, точнее, она ловила его руку, тянула за красную шею, он отвечал неохотно.

Сашины зрительницы, до этого разбросанные по лабиринту столиков и тёмных углов, стали подтаскивать стулья поближе. Всем помогал худой паренёк, поблёскивал очками в полутьме. Пареньку было лет двадцать, да хоть все тридцать, он явно не мог противопоставить Быку и Картошке ничего, кроме коротких яростных взглядов, всё шептал тонкими губами, когда не видели, двигал хрупким кадыком. Ещё был тучный мужчина лет шестидесяти, с чёрно-седой бородой и путаницей волос на прямой пробор, точно у дьякона. Он вообще не замечал компанию за столиком, или делал вид, что не замечал. Дьякон старался помочь девушкам со стульями, но паренёк отбивался размашистыми жестами – мужчина хромал, опираясь на чёрную трость. Они постепенно выложили полукруг из стульев у сцены. А Саша замыкал его голосом, что спотыкался из-за хохота брюнетки, кальяна, хмыканья Картошки и утробных кряканий Быка. Про Быка было непонятно, доволен он происходящим или раздражён, или вообще кряканья эти носили чисто физиологический характер. Но что-то в нём зрело. Охранник и бармен посматривали на происходящее и оживлялись на звуках хохота. Рядом с ними за баром сидела девушка, чокер на шее, то ли официантка, то ли зрительница, не разглядеть.

Дешёвая шлюха.

Он был для них танцором, он исполнял танго, дешёвая шлюха. Сначала он пытался просто танцевать, будто продавал только танец. Он спел несколько новых, за столом смеялись, песни гибли. Он танцевал, а танго гибло. Каждое па, каждая песня, дешёвая шлюха.

Тогда он спел «Южную». Ёжик передразнила мотив неожиданно точно, ошиблась в третьей ноте. Брюнетка засмеялась. Повисла тишина. Он спел «Че Гевару». Брюнетка крикнула «А вот ничо была». Он спел им «Пса». Посреди бриджа брюнетка громко сказала: «Бля, какая тоска». Все – очкастый, дьякон, девушки – зааплодировали, стараясь заглушить Брюнетку. Брюнетка с подругой тоже захлопали. Его поклонницы захлопали громче. Мартышка оглушительно свистнула, заложив мизинцы в широкий рот. Несколько девушек оглянулись.

– Ой смотри, бошками вертят, что мешаем вам?! – это Брюнетка, в пьяном пылу.

– Вообще-то да, – нервная девушка в первом ряду. Привыкла так говорить родителям, хлопнув дверью.

– Ты смотри чё, Лиз! Возникает. – Брюнетка.

– А давай тоже споём, Жан? Мы ж попеть пришли? – Ёжик.

И они затянули «Рюмку водки». Ещё не в полный голос. Бармен и официантка заулыбались. Картошка хихикал, подталкивая Быка. Бык крякнул, явно удовлетворённо. Охранник с интересом причмокнул губами и сложил руки на груди, поглядывая на Быка. А у Саши кончилась песня.

Они смотрели на него. У него оставалось половина сэт-листа. Он опять решил не делать антракт. Он не знал, как сходить со сцены. Нельзя было не заметить, подождать, пока само перегорит. Не сработает. Шлюха.

– Что ж, песня для наших особо громких гостей! – И он затянул «Мурку», на ходу подбирая в памяти аккорды и смутные слова. За столом смолкли. Зрительницы заулыбались, заулыбался парень в очках. А вот мужчина с тростью смотрел на Сашу внимательно, без улыбки. Так же, как охранник смотрел на Быка. Плечистая Жанна что-то оскорблённо воскликнула и тоже стала ловить взгляд Быка. Ежик-Лиза смотрела на Быка. На него очень хотелось посмотреть и Саше, но он уставился в зелень бутылок на третьей полке бара. А Бык смотрел перед собой. Слушал, что шепчет ему на ухо ухмыляющийся Картошка. Песня кончалась, как шаткая перила под ногами. Идёт бычок, качается… Саша уже пожалел.

Взвизгнул отодвинутый стул. Бык встал. Охранник оттолкнулся от стенки, но пока остался у бара. Девушка за баром – синяя джинсовка, длинное каре, чокер на шее, точёные скулы – хмуро смотрела на Быка. Бык пошёл к сцене.

Подойдя, он пальцем показал Саше наклониться. Саша помешкал и наклонился. Не отводя глаз. Не выпуская гитару из рук. Ожидая апперкота, что сбросит его с барного стула на черно-белые клавиши. Финальный аккорд на потеху публике.

– Парниш. Давай повеселей чё-нить, а? – он секунду смотрел Саше в глаза. Саша не отводил взгляд. – А то ебало расшибу. – Бык пожав плечами-сейфом, развернулся и пошёл к столу. Медленно, перекатываясь.

И тогда Саша затянул «Паруса».

12. Витёк. Белолипецк, 26 лет, караоке «Джентел Клаб»

Ну пацан с гитарой да. Попал. Вот всё, что у меня про Марусю – во всё попал.

Маруся сама. Вынесла мне. Я с пацанами хочу. Сиди дома. Я с пацанами хочу. Спецом меня задеть. Вынесла. Лады. Вот и всё. Потому – всё. Лады. С Жанной – так. Со школы. Оторванная. Отбитая. Я с пацанами хочу. Свадьбу, семью – не. Не вариант. Потому с Жанной. С Жанной – так.

А Маруся. Я вижу. Я вижу всё. По вэка. По инсте. Видно. Написал. Ответила. Малыша, говорит. Внутри всё – так. Малыша. Малыша – это серьёзно. Свадьба – не. Платья. Ведущий. Банкет. А малыша – другое. Я с пацанами хочу.

Жанна – так. Сама липнет. Неймётся. Жанна – так. Хабалистая. Жанна. Она – такая. Я спрашиваю, ты бы хотела от меня типа малыша. Она говорит, ты ёбнулся. Она говорит, какой малыш. Она говорит, мне лет-то. Ладно-ладно. Лады, говорю. Проехали, говорю. Пошутил, говорю.

Караоке – это Жанна. «Угнала». Лепса. Думает, размякну, вспомню. А тут парниша. Пальто у него, конечно. Поёт и поёт. Скучное что-то. Девки какие-то. Нездешние. Приличные все. На измене. В таком-то месте. Ну поёт и поёт. Грузит. Я и так гружённый. И так. Жанна с Лизкой. Ржут. В голосину. Мешают парню. А кто его просил в караоке? Жанна хохочет. Громче, чем он в микрофон. Оглядываются уже. Пацан не выдерживает. Для особо громких гостей, говорит. Песня, говорит. И «Мурку». Типа мы зеки. Я юмор заценил, ага. Хороший юмор. За такой и можно выхватить. «Мурку», ага. Для особо громких, говорит. Я тебе щас спою.

Не до него. Вообще, не до него. Маруся, блядь. Дура, ты Маруся. Вынесла мне тогда весь ум. Кто просил-то. Так что не до него. Хоть «Мурку», хоть «Централ». Повезло, считай. И так гружёный. И так.

А Жанна краснеет. Сидит красная. Вся злая и красная. Взгляд ловит. Не смотрю. Знаю, что. Знаю. Жанна – так. Хабалистая. Я с пацанами хочу. Потому – Жанна. Жанна – так. А Жанна – красная. Ногой под столом сучит. Тыкает. Ну посмотрел. Ну? Смотрит. Типа, оскорбилась. Принцесса. Перед пацанами неудобно. Знает, сука. На что давить. Бабы всегда знают. Малыша типа. Ох, Маруся.

Лады. Подойду. Парниша сам ввязался. Парнише-то стрёмно. Но тоска напрягает. И «Мурку» – это он спутал. Спутал ты, парниша. Я ему тихонько говорю. Повеселей, говорю. Дружище, давай повеселей, говорю. Без тоски твоей, говорю. И так тошно, говорю. Иначе, говорю, ебало расшибу. Смотрит. Не. Я вижу. Такой он. Тёпленький. Смотри-не смотри. Я вижу. Отвёл взгляд. Непростой взгляд. Но – отвёл.

И тут он как затягивает. Как затягивает. Как с языка. Про типа малыша. Про Марусю. Про все. Как я всё для неё. Всё отдал бы. Жанна – так. Марусе – отдал бы. Я ей всё отдал, Марусе, а она со мной так. Зачем она так со мной, когда я ей всё отдал. А он тянет это из меня – я отдал тебе всё, а я понимаю, что я – не отдал. Я не сделал нихуя для Маруси-то. Что всё, что я сделал для Маруси – нихуя. Всё, что я сделал для Маруси – всё хуйня, хуйня из-под ногтей, надо больше, больше для неё сделать, это же Маруся, а он из меня это прям и тянет, а больше я и не умею, я и так всё отдал, а он сука тянет и тянет и юность свою разбитную Марусе отдал неоглядную он тянет и стеклянный уют рюмочек он тянет а она готова от меня типа малыша хотя я и не сделал нихуя хоть и отдал ей всё и всё это так внутри и шевелится тянет понимаешь вот как в детстве мне отец Высоцкого включал и я стоял и у меня мурашки и все зимы и бухачи и как мы любились с Марусей и он тянет и я вот-вот кончусь как отец угорел по пьяни а он тянет не переставая как будто идёшь один в новогоднее утро почти протрезвевший и ветер с реки и в квартире тихо и все спят и зима и пустой перрон и поезд едет и в окнах город из которого навсегда хотя я никогда из города навсегда но он тянул я прям тогда а он пел и пел и я так и застыл так и застыл как будто до сих пор там стою и слушаю…

13. Саша Даль. Бык.

Он хотел сегодня спеть им новые, но теперь было всё равно. Перед ним был бык. И быка надо было заколоть. Заманить и заколоть. И Саша затянул – я отдал тебе всё. И бык замер. На полпути к столику. Огромные плечи поднялись со вздохом и медленно опустились. Бык развернулся. Он стоял и слушал. Песня была и мулетой, и шпагой. И Саша вонзал её – строку за строкой – в кирпичное сердце быка, под восхищёнными взглядами зрительниц.

Саша попал. Саша всё правильно считал в его глазках. Мрачное, нехорошое, беспомощное. Теперь надо вести по этой тропинке. Без права на промах. Каждая должна попадать. И попадала. «Паруса» он слушал вообще, как надо – не дыша. И пока он не выдохнул, Саша, даже не дав ему прохлопаться, ударил шальной блюзовой «Последней». Как ладонью – наотмашь. Голова Быка откинулась. Тело быка вздрогнуло. Спохватившись, изогнулся набок, в карман – за телефоном. Наивный. Хочет поймать чудо. Зафиксировать свою гибель. Брюнетка уже летела к нему.