То было давно…

– Дай-ка якорь и веревку, – сказал Шаляпин, – мы посмотрим, в чем дело, какого сукина сына туда, в колодезь, посадили.

Взяли якорь и веревки и пошли к колодцу.

Василий Сергеевич так и заливался смехом.

Такого колодца нигде нет. Что делается! Колодезь пустой – и кто говорит, неизвестно.

Подошли к колодцу. Сначала долго смотрели на воду, потом друг на друга. Потом доктор Иван Иванович, наклоняясь в колодезь, громко сказал:

– Послушай, любезный, что ты там?.. – и закашлялся.

Слышно было, как эхо ответило кашлем. Вдруг громким басом кто-то сказал из колодца:

– Доктор, а кашель-то у тебя акцизный, с перепою…

– Слышите?! – обернувшись к нам, сказал Иван Иванович. – Какой голубчик там сидит…

– Постой, – перебил Павел Александрович и, подойдя к колодцу, крикнул в него: – Вылезай, в последний раз тебя кличу, не то…

– Вот я тебя покличу, – ответил колодезь басом. – Вот постой, вылезу да морду тебе натычу…

– Что? Слышите? – сердился Павел Александрович. – Какой хам, какое наглое животное! Слышите?

– Ну, Юрий, спроси-ка ты чего-нибудь, что зря стоишь, – сказал, смеясь, Василий Сергеевич. – Или ты, Николай.

– Ну его к черту… Надоело…

А Коля, нагнувшись, спросил в колодезь:

– Любезный, скажи-ка…

– Что говорить, – ответил ему голос из колодца, – вы бы, Николай Васильич, хоть бы гульфик застегнули…

Приятель Коля, отойдя от колодца, стал осматривать себя и застегнул гульфик.

– Ну и ловко устроено, – удивлялся Шаляпин. – Знаешь, я не могу догадаться, как это сделано.

Он засмеялся, посмотрев на меня.

– И, Господи, что это вам колодезь дался? – сказал, подойдя, сторож дома моего, Дедушка. – Афросинья тужит – пироги остынут. «Пойди, – говорит, – позови господ, а то чего они от колодца одурели вовсе…»

Корощенко опять чего-то крикнул в колодезь, но колодезь замолк, и только прежнее эхо ласково повторило звук.

За столом, выпивая и закусывая расстегаями с рыбой, Шаляпин весело говорил:

– А ловко колодезь придуман. Ты знаешь, Константин, у меня в Москве, в доме, колодезь у гаража, надо это там устроить. Я репортеров буду посылать с колодцем разговаривать. Я такого сукина сына найду и посажу туда, что не обрадуются. Обухов и дирижеры тоже узнают колодезь. Что газеты писать будут!

Федору Ивановичу явно понравился мой колодезь, хотя поначалу он и рассердился, когда колодезь ему сказал, что на чай не любит давать.

Вечером я писал с натуры недалеко, с краю сада. Вдруг вижу, как Шаляпин направляется ко мне. Подходя, говорит смеясь:

– Понимаешь ли, хорошо ты колодезь устроил! Подошел я сейчас к колодцу и слышу, как в нем свинья хрюкает. Думаю: что такое – боров-то в сарае? Я – туда. Вижу – около борова трубка из стены выглядывает. Это непременно у меня надо сделать!..

Поросенок

Светлый весенний день. Завтра Вербное воскресенье.

У сарая и конюшни распустились белые пуховки вербы на розовых ветках и горят весело бисером на синем весеннем небе.

Свинья с поросятами вышла на солнышко из закуты сарая. Хрюкая, рыла носом в корыте.

Приятель Юрия Сергеевича смотрел пристально на поросят.

– Посмотрите, – сказал он, – а у Юрия-то глаза совершенно как у свиньи, вот ведь что…

– Довольно, – поморщился Юрий. – Завтра Вербное воскресенье, в последний раз сделать заговены, а потом ау, всю Страстную. Ни рыбы, ни мяса. Тюря, редька, капуста, грибные щи, и больше ничего. Согласны.

– И водки ни-ни, – сказал Коля Курин.

– А ты еще что лезешь? – рассердился Юрий Сергеевич. – Я дело говорю. Всё равно поста не держали. Или так, приблизительно. Я предлагаю вам поросенка одного тихонько как-нибудь заманить в сторону, чтобы мать не видала, и потом его отдать Феоктисту. Тот в деревне его зарежет, чтобы мать не слыхала. Понимаете? Я изжарю. Потому что и Афросинья тоже будет против. Она не понимает, что Вербное – тоже праздник большой.

– Нет, уж я поросенка своего вам не дам. Достаньте на деревне – там и жарьте, – сказал я решительно.

– Это верно, – сказал доктор Иван Иванович. – Неудобно как-то своего-то.

– Скупость, – сказал Юрий Сергеевич и засмеялся. – А показываешь себя жалостливым.

– Василий, – говорю я, – достань поросенка, съезди на станцию к Князеву – там поросята есть, купи.

– Я сам съезжу, – сказал Юрий.

– Как ты на лодке-то переедешь, ведь река разлилась, – сказал Иван Иванович. – В тебе восемь пудов весу. Лодка не выдержит, утонешь.

– Беспременно утонете, теперь вода-то быстра. Где ж переехать? Да и боязно.

Приятель Юрия Сергеевича и доктор Иван Иванович пропали. Ходили искать поросенка в деревню. Не нашли. Ходили в Никольское, в Любники. Нет нигде. Через реку увидали поросят на мельнице Ремжи, у мельницы бегают. Но как достать? Перевозу нет, река разлилась. Видит око, да зуб неймет.

Кричали через реку, сторговались, купили поросенка. А взять-то как? С того берега кричали:

– К празднику-то вода спадет! Не сейчас жарить будете, не басурмане ведь. А к празднику доставим.

Но приятели мои не угомонились и занялись изобретением. На берегу перед мельницей они что-то разделывали, кричали, спорили. Василий Княжев прибегал в дом, доставал бечевки, кулек, острогу и бегом обратно к ним на берег. Бросали камень, привязанный к тонкой бечевке, на ту сторону реки. Не добросили.

Но Василий Княжев как-то изловчился. Поросенка, должно быть, достали: я писал этюд с натуры и слышал, как поросенок неистово визжит вдали, под Ремжей. Оказалось, привязали поросенка на той стороне – он был довольно крупный, – и приятели тянули его через реку. Тот орал и посреди реки развязался и поплыл по течению.

Приятели бежали по берегу. Василий Сергеевич прибежал, с красным лицом, в волнении, ничего не сказал и, схватив ружье, опрометью кинулся назад к двум.

– Что это? Куда ты?