Карибский кризис

– Она идёт по пирсу, сэр, – доложил Мигель по громкой связи.

Сэр Гриффит в этот момент стоял перед зеркалом в своей каюте и оценивал, как на нём сидит белый свободный костюм из жатого хлопка с узелками: «Недурно-недурно! Я бы даже заметил, что очень недурно».

В течение всего дня он, чтобы не изводиться ожиданием и не перегореть до вечера, старался отвлечь себя от мыслей о предстоящем ужине с Ольгой. Иногда ему это удавалось.

После завтрака с Питером он часа полтора листал новые романы, по поводу которых сверкали умом критики. Но, так и не выбрав ничего достойного своего внимания, оставил их и раздражённо подумал: «Ну, ничего не зацепило! И почему от всех этих книг так разит кисловатым дешёвым кофе?! Если раньше писали, чтобы читатель умнел, то теперь – чтобы создать у него впечатление, что он уже и так умный! Чёрт! Как бы писатели пишут свои как бы книги, а как бы читатели их как бы читают! Чушь какая-то! Швейцарские часы за десять баксов от жуликов на Бродвее!» Поиздевавшись подобным образом ещё несколько минут над убогостью современных авторов, он взял с полки «Улисса» и отправился на пляж. Тот самый, о котором Питер рассказывал Ольге на катере.

Если представлять себе рай местом, где всё не в изобилии и тучном избытке, а в гармонии и в меру, то Джон через пять минут попал именно туда. Это был неширокий, всего метров пятьдесят, и мелкий, не глубже полутора метров, залив со светло-голубой прозрачной водой. Пальмы и белейший песок, покрывающий всё дно и образующий на суше полосу в двадцать шагов. Идеальная чистота, и ни души.

Впрочем, последнее объяснялось просто. Порядок на пляже – тем, что люди Джона ежедневно убирали сброшенные пальмами сухие листья и прибитые волнами водоросли. Безлюдность – тем, что взрослые жители острова круглые сутки обслуживали приезжих, а ближайшее поселение, откуда бы сюда могли совершать набеги крикливые ватаги ребятишек, находилось в километрах двенадцати за горным перевалом. Туристов же пляжи вообще не интересовали – все они посещали остров ради дайвинга.

Под склонившейся к песку пальмой стояли лежак с полотенцами, шезлонг, столик и дорожный холодильник. Чуть в стороне на стволе другой пальмы висела лейка душа. Джон положил «Улисса» на столик, разделся донага и направился к морю.

У самого берега стайки мальков дёргались из стороны в сторону. Джон ступил в воду и спросил их:

– Как вы тут только не сваритесь?

Дружные полупрозрачные существа ответили ему новыми быстрыми зигзагами.

– Ладно, ребята, вы, как хотите, а я на глубину, – сказал он им и вошёл в море по колено.

Однако и там вода была почти горячей.

Джон сел на дно, вытянув ноги, выгнул грудь и задрал лицо вверх. Облака, казалось, уснули посреди неба и не собирались никуда лететь.

– И что это? Только одни ленивые и толстые овечки? – иронично поинтересовался Джон и задрал лицо выше.

Совсем ещё не утомившееся Солнце, будто рассмеявшись над шуточкой, ослепило его.

– Да-да-да! – зажмурил глаза и наморщил нос Джон. – Вот и я о том же! Неужели нельзя было сделать каких-нибудь носорогов или верблюдов для разнообразия!

Но тут прилив возбуждения ниже пояса отвлёк его от созерцания небесных скульптур.

– Ох, уж эти русские улиточки! – пробормотал Джон.

Он перевернулся и прижался к песку.

«Интересно, что же она всё-таки наденет сегодня? – вспомнил он об Ольге, но вопрос этот не требовал ответа, поскольку был всего лишь поводом думать и думать о ней. – Только бы не напялила длинное вечернее платье или какой-нибудь деловой костюм. Впрочем, кажется, эта женщина не только красива и умна, но у неё ещё есть и вкус, если судить по тому, как она была одета в Москве. Тот тёмно-зелёный деловой костюм, в котором она присутствовала на обеде в монастыре, был безупречен и в тему. Интересно, очень интересно, как же она выпутается сегодня. Чёрт, а какая у неё походка… И как извивается талия…» Слова утихли. Остались только зрительные образы, вызывавшие фантазии…

– Чёрт! Зарёкся же думать о ней до вечера!!! – рыкнул он спустя минуту и, тотчас вскочив, побежал навстречу горизонту, смешно задирая ноги, как обыкновенный мальчишка…

Одолев разными стилями в общей сложности не менее мили, Джон распластался в полном бессилии среди мальков. От мыслей об Ольге не осталось и следа. Всё тело сотрясали удары сердца, а вся воля была направлена на восстановление дыхания. Когда же лёгкие перестали жадно выхватывать куски воздуха, а грохот в груди превратился в относительно спокойный и равномерный стук, он встал и, пошатываясь, вышел на сухой песок.

В глазах, несмотря на Солнце, светившее во всю мощь, было темно. Голова кружилась. Желудок требовал слона вместе с ушами, хвостом и бивнями. Но получил лишь маленькую бутылку прохладной минеральной воды. Затем, уже после того, как Джон растёрся полотенцем, смыв с себя под душем соль, и сел в шезлонг, он получил ещё грамм двести свежего ананасового сока и затих.

Вернувшееся сознание тоже потребовало пищи. И оно получило её. Ему досталось окончание «Улисса», восемнадцатый эпизод со всеми его многочисленными «да», на единственное значение которых указано в письме Баджану от 16 августа 1921 года.

Спустя четверть часа он резко захлопнул книгу. «Кажется, я придумал способ думать о ней через чтение! Всё о ней! Хотя… – Джон улыбнулся сам себе: – Разве я собирался сегодня читать из „Улисса“ что-нибудь другое? – и тут же посмеялся сам на собой: – Вот-вот, я и говорю, везде она!» Далее мысли, умолкнув, превратились во вполне конкретные образы, но ненадолго. Желудок очнулся вновь, и Джон, завязав полотенце на бёдрах, направился босиком в сторону дома.

Вокруг была земля, принадлежавшая ему. Почти на всех его трехстах восьмидесяти акрах до общественного песка на пляже росли кусты и деревья (нет-нет, не одни пальмы, но и ещё кое-что). Землю покрывал роскошный газон. Нежно-колючий после утренней стрижки. Никаких тропинок (кто их тут протопчет?!) и выложенных камнем или плиткой дорожек. Отсутствовали и теннисный корт, и поле для гольфа – Джон не испытывал к этим играм ни малейшего интереса, как, впрочем, и к любым другим играм. Он всегда увлекался только плаванием, велосипедом и разными гимнастиками. Конкуренции ему с лихвой хватало и в жизни. В общем, во всём его имении, помимо старинного дворца, из инженерных сооружений были ещё узкая мощёная дорога от парадного входа до ворот усадьбы, сами эти ворота, небольшая вертолётная площадка, да несколько мостиков через протекающую по территории поместья речушку.

Джон обожал ходить босиком по своему парку. В голову всегда от таких прогулок приходили приятные мысли. На этот раз прикосновения стоп с газоном напомнили первую поездку в Израиль, и он понял, почему. Чуть ли не главной ценностью там была самая обыкновенная трава. Немногие могут позволить себе траву в земле обетованной – уж очень дорогая там вода. Это вызвало невольную улыбку. Приятно быть сказочно богатым, в том числе, и по израильским меркам. Однако желудок уже не просто потребовал еды, а устроил в животе настоящее восстание, и Джон прибавил шагу.

С террасы за ним наблюдал Линь. Как только хозяин скрылся в доме, китаец кивнул официантам, и те начали накрывать стол. Сам же повар отправился на кухню. Там в закрытом чугунном сотейнике, томились в собственном соку нежнейшие бараньи котлетки из взбитого нежирного фарша, слегка заправленного измельченными пореем, морковью и совсем юным бамбуком.

Джон вышел обедать через четверть часа. Питера не было. Мигель доложил:

– Мистер Корнер отдыхает у себя в апартаментах. Он просил его не беспокоить.

– Вот что, Мигель, передай Ричи, что он вместе с катером поступает в полное распоряжение мистера Корнера до конца каникул. И вообще, пока он здесь, любая его просьба – моя, – сказал Джон, а про себя отметил: «Надо же, как всё-таки по-разному действуют на людей эти русские улитки».

– Будет сделано, сэр! Приятного аппетита, сэр! – поклонился Мигель и исчез.

Котлетки подали под персиковым соусом на листьях рукколы. Рядом поставили блюдо со спаржей, сваренной в лимонном соке с мёдом по технологии, известной только Линю. Фужер официант наполнил на одну треть красным вином. В конце обеда Линь лично принёс печёное яблоко, фаршированное финиковой пастой, тыквенными семечками и грецкими орехами. Выглядело оно несколько необычно. Никаких морщин, нажитых в духовке. Не знаешь, что печёное, подумаешь: свежее.

Благодаря Линю Джон никогда не ел лишнего, и обычно после обеда его не клонило в сон. Но было одно исключение. Даже после в меру отведанной баранины от своего повара ему всегда хотелось немного вздремнуть. Не отказал он себе в этом удовольствии и на этот раз, заснув под тончайшим балдахином на низком жёстком диване, поставленном в тенистой части парка в метрах сорока от дома.

Сон его продолжался около часа…

Проснулся же он оттого, что ему приснилась Ольга. Организм его опять был в полной готовности. «Ну вот, что я говорил! Это просто сумасшествие какое-то! – посетовал он про себя. – Чёрт побери! Вот это женщина! Так! Надо бы опять выпустить жар! А то к ужину от меня останется один пепел».

Вернувшись в дом, Джон скинул с себя всю одежду, натянул облегающие шорты, и отправился в тренажерный зал, устроенный в одном из полуоткрытых помещений на первом этаже. Там с помощью своего тренера и массажиста Джафара, огромного рельефного мулата, он тщательно размялся, а потом не менее часа таскал железо и голыми руками сгибал и разгибал специально заготовленные прутья арматуры. Время от времени Джафар измерял у него пульс и удовлетворенно кивал, не произнося ни слова. В самом конце тренировки мышцы, казалось, уже были готовы лопнуть от напряжения и усталости. Однако Джон взял подкову и разломил её, будто засохший круассан. И сразу же почти в бессознательном состоянии рухнул на кушетку перед Джафаром.

Массажистов, каким был этот мулат, на свете существует не более сотни, и служат они, как правило, за всю свою жизнь только у одного человека, а после смерти его доживают отпущенный им срок миллионерами. Например, на тех же Карибах. Что ещё добавить к этому? Спустя час Джон снова был готов погнуть или разорвать что-нибудь металлическое. Но пора было собираться на яхту. И он, выпив предложенный Линем коктейль из взбитых в подсоленном йогурте устриц и зелени, отправился в ванную…

– Хорошо, – ответил Мигелю Джон, продолжая рассматривать себя в зеркале.

Как приятно

растягивать мгновения

перед неизбежным наслаждением!

Тянуть…

и тянуть…

и тянуть… превращая

крохотные комочки времени в тонкие-претонкие нити,

пока время, не вынеся этой пытки,

не вырвет у тебя из рук

их:

– Крэк встретил её, сэр. Не опоздала ни на секунду. Они уже на борту.