Некрополитен. Русская книга мёртвых

Отец Дмитрий побледнел и заговорил быстро. – Это мелочи, это неважно, ты не думай об этом как я об этом не думаю, оставь. В дверях и в окнах демоны, демоны. В епархиальное не зайти, трупами пахнет и позёмка черная по коридорам, – он начал мелко креститься и трястись. – Я говорю, – окропите дом или оставьте, говорю, может место плохое, может на кладбище построили, потом гляжу, – в углу Иисус на кресте вниз головой, а у митрополита хвост крысиный изо рта торчит… Я убежал, так бежал, они свистели вслед, кричали, спустили псов за мной, а я бегу и плачу, что ж такое-то, горюшко-то какое…

Он горько, по детски расплакался, смешно кривя рот, часто всхлипывая, размазывая слезы широкими рукавами. Рукава были грязными, и на лице оставались темные разводы. Он сполз на свою картонку и какое-то время сидел на ней, спрятав лицо в коленях и только плечи иногда подрагивали. Сначала я стоял и смотрел, потом присел рядом.

Вдруг он повернул ко мне голову и я увидел, что он уже не плачет, а ухмыляется. – Хитрый Дмитрий. Умер, а поглядывает. Храм рухнет, и они не спасутся.

– А Вы?

– А мне не надо – я уже мёртвый. Придут чудовища, сотканные изо льда и стали с огненно-синими глазами, Они не знают страха и жалости, они пребывают в муке, потому что в самом центре литой брони их сжигает невероятная любовь к людям. Их мука неутолима, а боль – бесконечна. Они не остановятся и не застынут в неподвижности, только это может сделать их необратимо мёртвыми.

– Вы ещё верите в бога? – мне было интересно и немного не по себе – он казался очевидно безумным.

– Конечно, – его речь изменилась – он говорил уже свободно и размеренно. – Каждый человек, который встречается тебе на пути, может оказаться богом, который тебя спрашивает или хочет нечто тебе сказать. И откуда ты можешь знать – вдруг ты родился и вырос только ради того, чтобы сейчас сидеть со мной на этой картонке и разговаривать о том, что ты начал умирать в тридцать три года? А главное, – стоит ли? Или я родился для того, чтобы в свои сорок два сказать это случайно встреченному Всевышнему?

– Получается, что человек – это перчатка Бога? – образ получился богатый, и я дал себе слово, что постараюсь его не забыть.

Несколько секунд он молчал. Потом вскочил и широкими скачками понесся к выходу. У самой лестницы замер, потом развернулся и я услышал его крик, умноженный гулким подземным эхом

– Человек – это сапоги всмятку!

Первый учитель

За деятельное участие в коллаже мое спасибо и грамерси Илье Муромцу, Фридриху Ницше, Людвигу Фейербаху, Эриху Фромму, Иммануилу Иоганычу Канту, а также отцу и сыну Гумилевым и дорогой Анне

Сергей Владимирович не понравился мне с первого взгляда – как только появился в дверях ньюсрума. Первая мелькнувшая мысль была – слесаря вроде не вызывали, может, местный маргинал двери попутал? И за ней вторая: не может, от пасущегося в окрестностях контингента нас денно и нощно, в три смены охраняли сотрудники милиции, вооруженные АКСУ. Запомнить наших гардианов по именам почему-то не представлялось возможным, поэтому их всех называли Серёжей. Кстати, в итоге оказалось, что за семь лет моей работы на канале милиционера по имени Серёжа там не случилось ни разу.

А Вадик уже представлял этого люмпена коллективу: Сергей Владимирович, самородок, когда б вы знали из какого сора… Ну и так далее. Представляемый новобранец смущался, подходил к каждому здороваться за руку и что-то говорил. Когда очередь дошла до меня, я понял, что со второго взгляда он не понравился мне ещё больше, чем с первого. Попробую объяснить, почему.

В то время я был не только репортёром, но и студентом, и именно в этот период истории наша институтская группа стонала под железной пятой великой и ужасной Елены Свиридовой, которая отчего-то решила, что студенты вверенного ей потока должны знать английский язык чуть лучше, чем на уровне «My name is Chtulhu, I call you». В результате фантастической муштры мы через полгода начали думать на языке туманных островов и все чаще задавали друг другу вопрос «kak eto budet po russky?». Так вот – к чему, собственно, было это апарте: Сергей Владимирович не понравился мне тем, что игнорировал чужое privacy и общался с людьми, приближаясь на совершенно недопустимое proximity. Итогом стало однозначное и бесповоротное решение свести все контакты с этим неприятным типом к рабочему минимуму.

Через неделю я перетащил своё рабочее место на соседний с ним стол. Он читал и подвергал доброжелательной критике мои тексты и трогательно ругал свои, придумывая им потешные уничижительные эпитеты. Он оказался очень непростым человеком.

Итогом беспокойной юности стало умение играть на бильярде и в преферанс, а также определённый авторитет среди старого, «советского» ещё криминала. В силу неких причин он оставил разгул и бесшабашное гусарство и стал грузчиком на железнодорожном товарном узле. Причём грузчиком он тоже был очень специфическим. На работу приходил примерно к полудню, грузил до восьми вечера, затем покупал две бутылки водки и шёл домой. Там он, соблюдая принципы ординарной физики, последовательно открывал бутылку и очередную книгу, после чего параллельно их употреблял. Водка была всё время одна и та же, а вот выбор книг был крайне интересным, хотя и бессистемным – Иммануил Иоганыч Кант, отец и сын Гумилёвы, Розанов, Фейербах, Хёйзинга, Шпенглер, Гранин, Лосев, Мамардашвили, Бодрийяр и так далее – писатели, философы, психологи, метафизики… Властители Doom, короче.

Закончив вторую бутылку и определённый логический кусок (хотя у Канта я бы не взялся вычленять логические куски даже трезвым), он ложился спать, а в 11 утра вставал и ехал разгружать вагоны и думать о прочитанном. И, видимо, что-то в его голове сопрягалось само – этногенез, логомахия, жизненный порыв Ортеги-и-Гассета и просветлённый уберменш Безумного Фридриха выстраивались в нелинейную систему, изящную и парадоксальную.

Через некоторое время он обратил внимание, что алкоголь и тяжёлая, хотя и очень прибыльная работа мешают читать. И он избавился от того, и другого – перестал пить и устроился завскладом овощебазы на ещё большие деньги. Времени для чтения стало вволю. Но в какой-то момент количество информации диалектически перешло в тоску и фрустрацию – мыслям стало тесно, и возникла настоятельная необходимость ими с кем-то поделиться. Именно в этот момент его нашёл Вадик – и пригласил к нам на канал.

К этому моменту Сергей Владимирович был энциклопедически образован и обладал феноменальным языковым чутьём. Поэтому, естественно, его новостные сюжеты выделялись на общем фоне как яйца Фаберже в куче шариков для пинг-понга – то есть были красивыми, яркими, стилистически безупречными, но абсолютно неформатными.

Через пару месяцев у него была своя авторская передача с очень высоким, по нашим меркам, рейтингом, очень приличная зарплата и главный атрибут успеха – конторский пейджер.

Вот только стремительный карьерный рост его, похоже, не особо радовал. Примерно через год после выхода в мир он решил развязаться – после десятилетнего воздержания. Компанию для загула он выбрал самую, на мой взгляд, подходящую – то есть, меня. Мы взяли по бутылочке коньяка и отправились в центр города – в то место, где полноводная река Омь впадает в могучую реку Иртыш.

Так сложилось, что место было совершенно неокультурено – в пятистах метрах от нас устремил в небо свои рога Музыкальный театр, чуть ближе в красном доме, похожем на бюджетную копию исторического музея, заседал горсовет. А здесь, на стрелке нас окружали деревья, под ногами хрустели остатки костров, битые бутылки и жестяные банки. Выбрав место почище, мы сели и не торопясь употребили коньяк – под интеллектуальную беседу и декламирование Бродского. Сергей Владимирович читал «Письма римскому другу», я отвечал «Я входил вместо дикого зверя в клетку» – единственное, что я знал наизусть у этого нобелевского гуманиста. А мой визави подумав, приложившись к своей плоской бутылке, выдал финальный поэтический аккорд.

Отказом от скорбного перечня – жест
Большой широты в крохоборе!
Сжимая пространство до образа мест,
Где я пресмыкался от боли,
Как спившийся кравец в предсмертном бреду,
Заплатой на барское платье,
С изнанки твоих горизонтов кладу
На движимость эту заклятье!
Проулки, предместья, задворки – любой
Твой адрес – пустырь, палисадник, —
Что избрано будет для жизни тобой,
Давно, как трагедии задник,
Настолько я обжил, что где бы любви
Своей не воздвигла ты ложе,
Всё будет не краше, чем храм на крови,
И общим бесплодием схоже.

Мы чокнулись, допили остатки и пошли в центр. Он не производил впечатления пьяного – говорил по прежнему гладко и ярко, не шатался, но что-то в нём уже изменилось. В глазах появился блеск, а лицо… Ну, у него и так было очень характерное лицо человека, который сначала был бандитом, потом грузчиком. Но оно стало еще характернее. Какая-то очень легкомысленная панамка на голове общую картину не портила, а, скорее усугубляла. Особенно, когда он достал пачку «Казбека» и, профессионально размяв папиросу, закурил.

Из-за деревьев нам навстречу высыпала стайка местной шпаны – человек десять оболтусов лет от пятнадцати до двадцати. Отряд хаоса возглавлял как раз такой – двадцатилетний главшпан с бутылкой дешёвого пива в руках. Они стояли на узкой тропинке, загораживая нам проход, и пропускать никого не собирались. Недоросль сделал большой глоток, громко отрыгнул и наконец начал ритуал ограбления.

– Чо, мужики, закурить есть?

Сергей Владимирович глубоко затянулся папиросой, выдохнул ядовитый дым в лицо главшпану и сообщил: «Некурящий». После чего филигранно точным движением отправил свой окурок прямо в бутылку потенциальному грабителю. «Казбек» прощально пшикнул, из горлышка показался дымок. А я внутренне собрался, понимая, что вот прямо сейчас и прямо на этом берегу закончатся две блистательные журналистские карьеры. Но я ошибся. Из главаря как будто выпустили воздух. Не отводя глаз от Сергея Владимировича, он сдал в сторону – и следом раздалась вся его компания. Мы пошли дальше, и через пару шагов нас догнало бормотание.

– Ну нету, так нету, не вопрос, чо… Мы спросили, нам ответили, всё нормально…

Уже выйдя на проспект, я всё-таки поинтересовался.

– Серж, а ведь сильно рисковали. Я бы на твоем месте «Казбека» предложил. А так нас прямо там могли закопать.

Он посмотрел на меня и широко улыбнулся.

– Господь с тобой, Костюшок. Вот если бы предложил, тогда закопали бы обязательно.

Возможно, это неправильный вывод, но с тех пор я не подаю милостыню.

Выбравшись к цивилизации, мы приступили к загулу и кутежу по всем правилам этого древнего искусства. Несмотря на десятилетнее воздержание, алкоголь не оказывал на Сергея Владимировича почти никакого действия. Глубокой ночью в квартире общих знакомых я понял, что более не могу продолжать банкет и заснул на пуфике в прихожей под раскатистый баритон, доносившийся с кухни:

Багровый! И белый! Отбр-рошен и скомкан!
В зелёный! Бросали гор-рстями! Дукаты!
А чёрным! Ладоням! Сбежавшихся окон!
Раздали гор-рящие! Жёлтые! Карты!

Утром его уже не было. Пока я спал, он отправился в трёхнедельный колоброд, и о том, что с ним происходит, я узнавал либо от знакомых, либо из новостей.

Наиболее известным эпизодом его эскапады стал конфликт на левобережной оптовке. Примерно на восьмой-девятый день Сергей Владимирович добрался до своих друзей-грузчиков, работавших на этом рынке – самой большой и дешёвой барахолке города. Добрался очень вовремя: всю имевшуюся наличность он к этому времени пропил, а грузчики как раз шли за дневным расчётом.

Он не пошёл с ними в кассу в сырое и вонючее административное помещение; сказал, что подождёт на солнышке. И пока ждал, услышал, как продавцы фруктов, азербайджанцы, о чём-то чересчур шумно щебечут по-своему, показывая на него пальцем. Походкой каменного гостя он подошел к кавказцам и потребовал в его присутствии говорить на языке приютившей их империи. Ответом ему был взрыв смеха и потоки чужестранной речи, слегка подёрнутые рябью русского мата. Этого наш эстет перенести не мог – ковбойским жестом он сорвал с пояса козырный пейджер – последний атрибут своего места в профессиональной иерархии – и с размаху запустил им в ближайшую усатую физиономию.

Метательные снаряды кончились, но это его не остановило, благо рядом на удобной высоте стояли ящики с пресловутыми мандаринами. Когда соплеменники Полада Бюль-Бюль Оглы опомнились, сочный фрукт уже впечатался в каждого, испортив несомненно дорогую одежду. Разумеется, завязалась драка, которая, скорее всего, кончилась бы очень плохо, но именно в это время на помощь эстету пришли грузчики, уже получившие деньги. С традиционным криком «наших бьют», они сигали через прилавки, на ходу отрывали доски от ящиков, врубались в битву весело и яростно: сразу было видно, что люди на славу потрудились и теперь готовы так же отдохнуть – задорно и с огоньком.

На помощь азербайджанцам пришли азиатские дворники, на помощь грузчикам – русские охранники. Редкие посетители (дело было вечером, рынок уже почти перестал работать) стремительно разбежались, а массовая драка все набирала обороты. На восьми машинах приехала какая-то диаспора – уже по-серьёзному, с пистолетами и ружьями. Почти одновременно с другого въезда вкатилась бронированная машина ОМОНа, откуда прямо на ходу посыпались «космонавты» с автоматами наперевес.