Раубриттер III. Fidem

– Самодовольный павлин… Думаете, этот балет, который вы называете поединком, хоть в малейшей мере похож на настоящий бой? Что вам знать об этом?

И без того бледная кожа Ягеллона приблизилась на пару тонов к холодному мрамору.

– Благодарю за бой. Я обязательно извещу вас, если захочу узнать ваши соображения касательно этого.

Но если он хотел охладить пышущего жаром Томаша, то лишь зря тратил время.

– Бой – это не проклятые пируэты! – тот осклабился. – Это испепеляющий огонь, бьющий вам прямо в лицо! Это земляные валы и эскарпы! Это бронебойные батареи, кроющие фланговым, и горящая нефть под ногами! А вы…

Пожалуй, эти двое сейчас вцепятся друг другу в глотки, злорадно подумал Гримберт, даже без доспеха. Чувствуется, что оба напряжены, видно, долгое ожидание Грауштейнского чуда не наделило их души христианским смирением.

Шварцрабэ выскочил, словно чертик из табакерки. Гибкий, подвижный, улыбающийся, в своем щегольском и неуместном берете, он очутился между Ягеллоном и Томашем так легко, будто был закадычным приятелем обоих.

– Превосходный бой! – с жаром произнес он, пожимая руки, которые отнюдь не стремились ему навстречу. – Признаться, прежде я самонадеянно мнил себя человеком, разбирающимся в «Шлахтунге», но теперь вижу, что не гожусь вам обоим даже в подметки. Какой бой! Потрясающе, просто потрясающе. Если бы некрозные братья сообразили взимать плату со зрителей за его просмотр, то завлекли бы в Грауштейн куда больше паломников, чем какая-то пятка. Сир Хуго фон Химмельрейх – к вашим услугам! Так уж случилось, что у меня в кармане завалялось несколько монет, и я охотно потрачу этот капитал на кислое монастырское пиво, чтоб спрыснуть эту славную победу и заодно выслушать ее детали от участников. Что скажете?

Его слова не нашли горячего отклика. Томаш молча вырвал руку и заковылял к своему доспеху, что-то нечленораздельно бормоча на ходу. Двигался он так, будто в его позвоночнике не осталось ни одного целого позвонка, а во внутренностях со стороны на сторону перекатывался тяжелый чугунный шар.

Кусок упрямой плоти, подумал Гримберт с каким-то болезненным уважением. Явно провел в доспехе не один десяток лет, тот украшен сигнумами битв со всех сторон, точно птичьим пометом.

– Благодарю за приглашение, – Ягеллон взглянул на Шварцрабэ без злости, но явственно подчеркивая сухостью голоса разделяющую их пропасть. – Однако вынужден его отклонить. С минуты на минуту господин приор возвестит о начале службы, а мне бы не хотелось пропустить литургию, восседая за кружкой.

Он вежливо кивнул им и тоже удалился, неестественно прямой, с высоко поднятой головой.

Даже не орел среди ворон – павлин на курином подворье, с желчной усмешкой подумал Гримберт, прав был старый Томаш. Судя по говору, безусловно лехит, да и черты подходящие. И, как все лехиты, пыжится от гордости, несмотря на то что беден как церковная мышь. Если бы хотя бы часть его гонора можно было переплавить в золото, он стал бы богаче императорского казначея.

– Что думаете? – осведомился Шварцрабэ у Гримберта и Франца, потирая руки.

То, что его предложение оказалось отклонено, кажется, немало его не огорчило. Вероятно, все поражения в своей жизни сир Шварцрабэ привык встречать с легкостью и улыбкой. Гримберт мрачно подумал о том, какую улыбку тот выжал бы из себя, доведись ему побывать в шкуре маркграфа Туринского.

– Думаю, старый рубака прав. Лет пять назад этот поединок мог закончиться иначе.

Шварцрабэ взглянул на него с веселым изумлением:

– «Старый рубака», сир Гризео? Хотите сказать, вы его не узнали?

– Я недавно в этих краях, – осторожно ответил Гримберт. – И не имею удовольствия быть знакомым со здешними рыцарями даже заочно.

– Я сразу заподозрил, как только увидел все эти бесчисленные сигнумы, и только сейчас вспомнил. Это ведь Красавчик Томаш из Моравии, не так ли, сир Бюхер?

– Совершенно верно, – пухлый Франц попытался кивнуть с небрежным достоинством, как взрослый. – Это он и есть.

– Досадно, что мне не удалось толком переброситься с ним словом!

– Ну и кто таков этот Томаш? – сухо поинтересовался Гримберт. – Хотя подозреваю, что Красавчиком его нарекли не случайно, в этом качестве он затмил бы многих известных мне сердцеедов.

Шварцрабэ искренне рассмеялся:

– Вы сразу понравились мне за свое чувство юмора, старина. Сир Томаш фон Глатц, быть может, не первое копье герцогства, но определенно пользуется известностью.

– Он похож на старого скотобойца, а не на рыцаря.

– Это потому, что каждая битва, в которой он принимал участие, отщипнула от его фигуры кусочек мяса.

– Он в самом деле побывал в таком количестве битв, как говорят сигнумы на его броне?

– В самом деле, – кивнул Шварцрабэ. – Говорят, если в какой-то битве не присутствовал случайно Красавчик Томаш, она впоследствии признавалась несостоявшейся. Что говорить, я слышал, за ним числится два десятка Крестовых походов. Два десятка!

– Это… заслуживает уважения, – вынужден был признать Гримберт. – Но едва ли симпатии. Мне он показался весьма… грубым.

Шварцрабэ щелкнул языком:

– О, нрав Томаша – притча во языцех! Голодный стервятник на его фоне – знаток придворных манер и такта. Однако я могу понять его. Для вас или для меня война – дело чести или долга. Неприятное и довольно редкое событие, о котором позволительно вспоминать лишь за трактирным столом в окружении друзей, уснащая вымышленные истории гроздьями спелых метафор. Для него же война – нечто другое. Это ремесло, которому он посвятил всю свою жизнь без остатка.

– Не похоже, чтобы оно обеспечило его старость.

– Еще одно подтверждение тому, что слухи часто безосновательны, мой друг сир Гризео. Многие за глаза считают сира Томаша беспринципным головорезом и охочим до золота старым разбойником, но мы с вами имеем возможность убедиться в обратном. Как видите, выбранная им стезя не покрыла его ни славой, ни златом. Однако среди прочих рыцарей его выделяет одна важная черта. Стоит папскому легату взяться за горн, возвещая начало очередного похода в сердце Антиохии, чтоб вразумить неразумных еретиков, как сир Томаш уже захлопывает люк своего «Жнеца», пока все прочие еще только полируют шпоры. Бьюсь об заклад, он может рассказать немало интересного о своей жизни и свершениях, вот только редкий миннезингер захочет украсить подобными деталями свою «крестовую песнь»…

– А я бы не отказался послушать. – Франц все еще не мог оторвать взгляда от неуклюжей громады «Жнеца». – Уверен, многие истории сира Томаша весьма поучительны.

Хоть он попытался произнести это нарочито нейтральным тоном, Гримберт едва не прыснул в микрофон, до того детским сделалось в этот миг лицо владельца «Стальной Скалы».

Пожалуй, этим тебе и следовало заняться, подумал он, сидеть, держась за мамашину юбку, и слушать истории о славных рыцарях, утверждающих добродетель и веру силой своих орудий, вместо того, чтоб шляться в компании раубриттеров в поисках не нужных приключений. Буде необходимость, этот Томаш сожрет тебя как спелый инжир, не жуя, и даже не спросит, как звать.

– Никогда бы не предположил, что в этом человеке бьется сердце истого христианина, – произнес он вслух, чем вызвал у Шварцрабэ очередной приступ веселья.

– Христианина? Помилуй вас Бог, сир Гризео! Как говорят в Моравии, если Красавчику Томашу вздумается исповедоваться, священник поседеет еще до того, как тот дойдет до момента, как научился ходить. Вот почему я меньше всего на свете ожидал повстречать его тут, в Грауштейне.

– Запоздалое раскаяние? – предположил Гримберт с усмешкой. – Говорят, на закате жизни даже разбойники испытывают желание очистить душу. Вам ведь доводилось слышать про некоего Варавву?..

Шварцрабэ фыркнул:

– Скорее вы найдете жемчужину в навозной куче, чем душу – в Красавчике Томаше.

– Однако же он зачем-то явился в Грауштейн. Неужто тоже жаждет лицезреть святыню лазаритов?

– Хотел бы я знать, старина, – отозвался Шварцрабэ задумчиво. – Признаться, с этой целью я и собирался накачать старого разбойника пивом, чтоб выведать это, да, видно, не судьба…

Заглушая его, над монастырем поплыл тягучий и густой, как варенье, медный звон благовеста. Паломники на монастырском подворье встрепенулись и плещущей людской волной стали стягиваться в сторону громады собора, на вершине которой уже не умолкая бил колокол. Рыцари-монахи, стоявшие наособицу, тоже бросились бежать, но не к собору, а в сторону шеренги орденских доспехов.

– Пора бы и нам… – Франц двинулся в сторону своей развалюхи с грозным названием. – Увидимся после службы!

– Так уж обязательно напяливать на себя эту груду железа? – осведомился Шварцрабэ недовольным тоном, который показался Гримберту немного наигранным.

– Приор Герард настоятельно просил всех рыцарей прибыть в надлежащем облачении.

Шварцрабэ неохотно положил руку на ступени «Беспечного Беса» и возвел глаза вверх.

– Церковные службы всегда навевают на меня дремоту, – пожаловался он. – Пятка святого Лазаря явит истинное чудо, если я не засну. Не сочтите за труд, сир Гризео, рявкните на третьем канале, если я вдруг вздумаю храпеть.