Машины на обоих судах работали полным ходом, и корвет и клипер, буравя своими винтами, шли узлов по семи, по восьми, направляясь в Нагасаки, до которого было не более ста миль.
Там, в затишье спокойной гавани, можно будет основательно исправить все аварии: поставить и вооружить новые мачты и достать новые шлюпки, а пока на обоих судах залечивали раны домашними средствами на случай нового нападения врага.
К подъему флага на «Резвом» и на «Голубчике» взамен потерянных мачт уже стояли так называемые «фальшивые», на которых можно было держать, в случае крайности, легкую парусность, и проломленные борты были заделаны. Работали всю ночь, и Михаил Петрович, конечно, не смыкал глаз.
В семь часов адмирал вышел наверх и довольным взглядом оглядел «Резвого» и потом «Голубчика». Оба они, хотя и пощипанные, все-таки сохраняли внушительный вид исправных военных судов.
Адмирал приказал сигналом спросить «Голубчика», какие у него повреждения и нет ли сильной течи.
Ответные сигналы перечислили повреждения и сообщили, что течи нет.
Адмирал удовлетворенно улыбался, разгуливая по юту. Он думал теперь, к какой бы награде представить этих двух лихих капитанов и заставить адмирала Шримса уважить его представление. И он уже заранее волновался при мысли, что этот Шримс, не имеющий понятия о морском деле, может не исполнить его ходатайство и оба капитана не будут отличены, как следует. Волновался и решил, что он, в случае отказа, напишет ему такое письмо… такое…
В эту минуту адмирал вспомнил, что он еще не поблагодарил командира «Голубчика» за шторм, и сказал вахтенному офицеру:
– Сергей Александрович! Прикажите поднять сигнал, что я изъявляю командиру «Голубчика» свое особенное удовольствие.
– Есть! – отвечал мичман Леонтьев.
– Да отчего это Вербицкого нет, а? Адмирал наверху… семь часов… а флаг-офицер спит… Пошлите за ним! – вдруг раздраженно крикнул адмирал.
Но, увидав поднявшегося на мостик старшего офицера, он снова просветлел и, пожимая Михаилу Петровичу руку, проговорил:
– Доброго утра, Михаил Петрович… Очень рад вас видеть и не могу не сказать, что вы меня даже удивили…
– Чем, ваше превосходительство? – спросил, недоумевая, старший офицер.
– Еще спрашивает! – улыбнулся адмирал… – Так быстро исправить повреждения и поставить мачту… это… это… делает большую честь старшему офицеру… Ну, да ведь мы с вами старые приятели… Я вас давно знаю… А все-таки… удивили, Михаил Петрович. Ну что, у нас течи не показалось после вчерашнего?..
– Нет, – отвечал Михаил Петрович и покраснел, видимо, польщенный словами адмирала, который действительно понимал и умел ценить работу подчиненных, потому что и сам умел работать, и в свое время был образцовым старшим офицером.
– Хорошо построенное судно, крепкое судно. Шторм ведь был серьезный.
– Довольно серьезный, ваше превосходительство! – подтвердил старший офицер.
– А как с ним справился Николай Афанасьевич… Да-с! Он показал всем, что значит лихой капитан в критические минуты! Какой глаз… Какое хладнокровие… Какое уменье!
– Николая Афанасьевича надо видеть во время штормов, чтобы вполне оценить и понять его, ваше превосходительство!
– А вы думаете, я не ценю его, а? С таким капитаном, как он, да с таким старшим офицером, как вы, я куда угодно пойду-с… Вы дополняете друг друга, вот что я вам скажу, любезный друг… Ведь – что уж греха таить – Николай Афанасьич с ленцой и в тихую погоду любит больше кейфовать… Зато вот эти два дня… Кстати, прикажите его вестовому не будить его к флагу… Пусть высыпается.
– Слушаю-с…
– Да и вам надо отдохнуть, Михаил Петрович. Глаза-то красные.
– Успею, ваше превосходительство… В Нагасаки отосплюсь.
– А вы, Вербицкий, почему это до сих пор спали, а? Вследствие каких таких трудов? – обратился адмирал к своему флаг-офицеру ворчливым и в то же время добродушным тоном.
Шустрый мичман, хорошо изучивший своего адмирала, понял, что настроение его не предвещает разноса, и потому храбро соврал:
– Я и не думал спать, ваше превосходительство.
– Что же вы делали?
– Читал, ваше превосходительство.
– Это видно по вашим сонным глазам… Ишь ведь… Всегда хочет вывернуться… Всегда у него наготове ответ! – засмеялся адмирал и шутливо погрозил мичману пальцем.
– А Аркадий Дмитрич тоже читает? – насмешливо спросил адмирал.
– Аркадий Дмитрич нездоров, ваше превосходительство.
– Что с ним? Укачало, видно?
– Точно так. Эти два дня Аркадию Дмитриевичу было так нехорошо, что Аркадий Дмитриевич даже и не душился, ваше превосходительство! – с самым серьезным лицом проговорил Вербицкий, зная, что лишняя шутка над флаг-капитаном может только быть приятной адмиралу.
Действительно, адмирал рассмеялся детским громким смехом…
– Даже и не душился?! Ха-ха-ха!.. Вот поправится Аркадий Дмитрич, я ему скажу, как вы, Вербицкий, определяете серьезность его болезни. Так не душился?
– Никак нет, ваше превосходительство… Я заходил к Аркадию Дмитричу и третьего дня, и вчера…
– Что ж он, отлеживался?
– Отлеживался и про себя читал акафисты пресвятой богородице и Николаю-угоднику, ваше превосходительство.
Адмирал снова засмеялся.
– Ну, довольно вам зубоскалить, Вербицкий… Аркадий Дмитрич религиозный человек… ну и читает акафисты… Не беспокойте его сегодня… Пусть отдохнет после шторма… А вы вот что: сегодня чтобы обед был по вкусу Николая Афанасьича… Вы знаете, что он особенно любит?
– Постараюсь догадаться, ваше превосходительство.
– Догадайтесь, и чтобы Николай Афанасьич был доволен обедом… И Михаил Петрович тоже. Надеюсь, вы не откажетесь, Михаил Петрович, откушать сегодня у меня?
Михаил Петрович поблагодарил адмирала.
– Ну, а теперь узнайте, Вербицкий, отчего Васька не докладывает, что готов кофе. Что он морит меня голодом, каналья? Шуганите его хорошенько.
Шустрый флаг-офицер хотел было ринуться со всех ног исполнять адмиральское приказание, как в ту же минуту на полуюте показалась маленькая заспанная фигурка адмиральского камердинера в красной жокейской фуражке.
Он подошел, не особенно спеша, к адмиралу и, галантно приподнимая фуражку с своей черной кудластой головы, проговорил:
– Пожалуйте кофе кушать.
– Копаешься! – воркнул адмирал.
– У меня не десять рук, а всего две! – огрызнулся Васька и пошел назад.