Жрецы

– На эту бывшую Мессалину и дисконтершу [14 - Дисконтерша – занимающаяся учетом векселей (от англ. discounter).] на покое? Чего ради они дадут вам денег на устройство дома для рабочих? И кто вас надоумил к ним обратиться?

– Аглая Петровна.

– Она, этот министр торговли в юбке? В таком случае надо попытать счастья.

– К Рябинину я поеду сама. А к Измайловой надо послать мужчину.

– И это советовала великолепная вдова?

– Да. И советовала, чтобы к ней обратился с просьбой Николай Сергеич.

– Отличный психолог Аглая Петровна! Превосходно распределяет роли! – усмехнулся Невзгодин.

– Мужа я просить не хочу, – продолжала Маргарита Васильевна. – А вот если бы вы, Василий Васильич, не отказались помочь делу и поехать к Измайловой, то я была бы вам очень благодарна.

– Я? С моей тщедушной фигурой? – воскликнул, смеясь, Невзгодин. – Да вы, видно, хотите провалить дело, посылая меня, Маргарита Васильевна! Измайлова со мной и говорить-то не захочет.

– Полно смеяться. Я вас серьезно прошу.

– Да я не отказываюсь. Отчего и не посмотреть на Мессалину, обратившуюся в мумию.

– Так поезжайте. А я вам достану от Аглаи Петровны рекомендательное письмо. Кстати, вы и писатель… А Измайлова их уважает…

– Извольте, я поеду, но, если даже и обещания не привезу, вина не моя.

В эту минуту двери бесшумно отворились, и на пороге появилась Катя с докладом, что самовар готов.

– Вот чудный вестник! Я ужасно чаю хочу! – проговорил Невзгодин, поднимаясь вслед за хозяйкой, чтоб идти в столовую.

И снова Катя была обманута в ожиданиях:

Ее быстрый взгляд, давно изощрившийся все видеть во время внезапных появлений в комнату, когда в ней сидят вдвоем хозяйка и гость, не уловил никаких признаков любовной атмосферы, и лица и положения обоих собеседников не внушили никаких подозрений даже и Кате, знавшей по опыту, как горячо целуют в какую-нибудь короткую секунду самые почтенные мужья в коридоре, почти на глазах у жен.

Но она все-таки не теряла надежды узнать «всю правду».

Маргарита Васильевна стала разливать чай, продолжая разговаривать с Невзгодиным. Они теперь говорили о статье в «Старейших известиях» и хвалили письмо Косицкого и сдержанный ответ оклеветанных. Несмотря на то что Катя нарочно подала два стакана, Маргарита Васильевна даже и не подумала спросить: дома ли муж и не хочет ли чаю?

Это отношение к мужу решительно возмутило горничную.

«Они пьют себе чай и закусывают, а бедный Николай Сергеич сидит себе один-одинешенек, точно оплеванный!» – подумала Катя, стоявшая в коридоре и жадно прислушивавшаяся к тому, что говорят в столовой.

И она прошла к кабинету и приотворила двери.

Николай Сергеевич по-прежнему сидел за письменным столом, откинувшись в кресле.

Тогда Катя, оправив волосы, вошла в комнату и тихо приблизилась к профессору. При виде его подавленного, грустного, слегка осунувшегося лица ей сделалось бесконечно жалко Николая Сергеевича.

– Что вам, Катя? – спросил Заречный.

– Чаю не угодно ли, барин? Только что самовар барыне подала! – говорила Катя как-то особенно почтительно-нежно, взглядывая робко и в то же время значительно на Заречного.

– А барыня вернулась?

– Недавно вернулись вместе с господином Невзгодиным… Они в столовой…

Заречный поморщился, точно от боли.

«Опять этот Невзгодин!» – подумал он.

– Так прикажете чаю, Николай Сергеич? Может, и кушать хотите… Я вам сюда подам, если вам не угодно выйти… В одну минуту все сделаю.

– Я ничего не хочу.

Заречный поднял глаза на заалевшее хорошенькое и свежее лицо горничной и вдруг перехватил такой восторженный и пламенный взгляд, что тотчас отвел глаза в сторону, несколько удивленный и сконфуженный, и проговорил неожиданно для самого себя мягко:

– Спасибо, Катя. Вы… вы услужливая девушка.

– Что вы, барин? За что благодарите? Да разве вы не видите, что для вас я что угодно готова сделать. Только прикажите! – прибавила она почти шепотом.

– Ну, так сделайте мне поскорее постель! – полушутя приказал Заречный, делая вид, что не замечает горячего тона Кати.

– Опять здесь прикажете? – с едва уловимой насмешкой в голосе спросила она.

– Здесь! – ответил, не поднимая глаз, Заречный, чувствуя, что этот вопрос заставил его покраснеть и сильнее почувствовать стыд своего положения вдовца при жене.

И, словно бы желая скрыть это обидное положение, прибавил:

– Я устал и лягу пораньше… И кроме того, мне необходимо раньше завтра встать! – говорил Николай Сергеевич, внутренне стыдясь, что он должен врать перед горничной. – Вы можете разбудить меня в шесть часов? – неожиданно спросил он строгим голосом.

– Когда угодно, барин.

– Так разбудите, пожалуйста.

– Будьте покойны, разбужу. Покойной ночи, барин. И дай вам бог приятных снов.

Она не уходила, точно ожидая чего-то.

– Можете идти, Катя. Больше мне ничего не нужно! – сказал Заречный.

Катя подавила вздох и медленно вышла.

Николай Сергеевич, однако, не ложился. Он поднялся с кресла и, приоткрыв двери, прислушивался к разговору в столовой. Оттуда временами долетали фразы незначащего разговора, и это несколько успокоивало Заречного. Скоро он услыхал, что Невзгодин прощается… Он взглянул на часы… половина первого… «Значит, не особенно долго сидел… Верно, Рита рассказала ему, что бросает меня!»

И Заречный чувствовал себя несчастным, одиноким и немножко виноватым перед Ритой.

«Нет, одно спасение в работе, в науке!» – думал он, когда лег в постель и сладко потянулся, расправляя усталые члены.

И Рита, и Найденов с его унизительным разговором, и этот юноша-идеалист, и подлая статья, и книга, которую надо кончить, и Невзгодин, и Сбруев занимали его мысли и ставили перед ним вопросы, о которых он прежде не думал, когда считал себя счастливым и словно бы не замечал в себе той двойственности, о которой с такою страстностью напомнил ему Медынцев. Довольно фраз… Он за них достаточно наказан…