Чернильная смерть

Неприятности с книгой. У Мо на мгновение замерло сердце. Он словно увидел перед собой ту книгу, почувствовал пальцами ее бумагу. Гора пустых белых страниц…

– Мой дед уже перевешал уйму переплетчиков из-за этой книги. – Якопо внимательно посмотрел на Мо, словно прикидывая, какого размера должна быть петля, чтобы охватить его шею. – С одного он даже велел содрать кожу, потому что тот клялся, что сумеет ее восстановить. Может, теперь ты попробуешь? Только мы должны поехать во Дворец Ночи вместе, чтобы дед видел, что это я тебя нашел, а не Зяблик.

К счастью, Мо не пришлось отвечать. Украшенная буквами дверь отворилась, и на пороге показался разъяренный человек.

– Что здесь происходит? – закричал он на Туллио. – Сперва ко мне стучат, но никто не заходит. Потом за дверью начинается болтовня, так что я не могу сосредоточиться. Поскольку пришли, видимо, не ко мне, я был бы очень признателен всем собравшимся, если бы они продолжили свою беседу в другом месте. В замке более чем достаточно помещений, где никто не занят серьезной работой!

Бальбулус… Мегги очень похоже его описала. Легкая шепелявость, курносый нос, полные щеки, каштановые волосы, уже слегка поредевшие надо лбом, хотя он был еще молодым человеком. Миниатюрист, и, судя по работам, которые видел Мо, – один из лучших, как в этом, так и в другом мире. Мо забыл о Якопо и Фенолио, о позорном столбе и корчившемся на нем мальчишке, о солдатах внизу и о Коптемазе. Он думал только о том, что ждет его за этой дверью. От одного взгляда на мастерскую через плечо Бальбулуса сердце у него заколотилось, как у школьника. Так же сильно оно билось, когда он впервые держал в руках переписанную и украшенную Бальбулусом книгу, – тогда он был пленником во Дворце Ночи и находился на волосок от смерти. Искусство этого мастера заставило его забыть об этом. Буквы, выведенные с такой легкостью, словно письмо было самым естественным занятием для человеческих рук, и миниатюры… Пергамент жил и дышал.

– Я беседую, где и когда мне угодно! Я внук Змееглава! – Голос Якопо срывался на визг. – Я пойду сейчас к дяде и скажу, что ты снова ведешь себя нагло! Я потребую, чтобы он отобрал у тебя все твои кисточки!

Бросив на Бальбулуса грозный взгляд на прощание, он обернулся к остальным.

– Пойдем, Туллио! Не то я велю запереть тебя к собакам!

Маленький слуга втянул голову в плечи и шагнул к Якопо. Внук Змееглава еще раз смерил Мо оценивающим взглядом с головы до ног, повернулся и побежал вниз по лестнице – в этот момент он выглядел обычным ребенком, торопящимся на представление.

А Бальбулус нетерпеливым жестом уже приглашал нового переплетчика войти – разве мог Мо в такой момент думать о каком-то Коптемазе? Он был весь поглощен тем, что ему предстояло увидеть.

Сколько часов своей жизни он провел, разглядывая работы миниатюристов! Низко склоняясь над пожелтевшими, пятнистыми от старости страницами, прослеживал с помощью лупы каждое движение кисти, пока у него не начинала болеть спина, и спрашивал себя, как этим людям удавалось создавать на пергаменте такие чудеса, – все эти крошечные лица, фантастические существа, пейзажи, цветы, драконы, насекомые, так похожие на настоящих, что они, казалось, вот-вот сползут со страниц, буквы, сплетенные так искусно, будто составлявшие их линии сами собой вырастали на странице, как усики земляники.

Неужели все это лежит там, на пюпитрах?

Возможно. Но Бальбулус стоял, загораживая свою работу, словно не собирался никого к ней подпускать. Глаза у него были настолько лишены выражения, что Мо спрашивал себя: как может человек, глядящий на мир с таким равнодушием, создавать рисунки, исполненные энергии и огня?

– Чернильный Шелкопряд! – Бальбулус окинул Фенолио взглядом, казалось, мгновенно вобравшим все: щетину на щеках, налитые кровью глаза и усталость, овладевшую сердцем старика.

«Интересно, каким он меня видит?» – подумалось Мо.

– А вы, стало быть, тот самый переплетчик? – Бальбулус вглядывался в него так пристально, словно собирался перенести его образ на пергамент. – Фенолио рассказывает чудеса о вашем искусстве.

– В самом деле? – Мо отвечал рассеянно.

Он хотел наконец увидеть рисунки, но Бальбулус словно ненароком загораживал пюпитр. Что бы это значило? «Да покажи мне наконец свою работу! – думал Мо. – В конце концов, тебе должно быть лестно, что я пришел сюда, рискуя головой». Да, кисточки действительно невероятно тонкие. А там у него краски…

Фенолио толкнул его локтем в бок, и Мо неохотно оторвался от созерцания этих сокровищ и вновь взглянул в ничего не выражавшие глаза Бальбулуса.

– Извините. Да, я переплетчик, и вы, несомненно, хотите увидеть образчик моей работы. Правда, у меня в распоряжении не было достойного материала, но… – Он сунул руку под плащ, сшитый Баптистой (украсть столько черной ткани наверняка было нелегким делом).

Но Бальбулус в ответ покачал головой.

– Вам нет нужды доказывать свое умение, – сказал он, не спуская глаз с Мо. – Таддео, библиотекарь Дворца Ночи, рассказал мне во всех подробностях, как блестяще вы продемонстрировали там свое искусство.

Все пропало.

Он погиб.

Мо увидел испуганный взгляд Фенолио. Да, смотри на меня теперь! Может быть, у меня на лбу написано черными чернилами «легкомысленный идиот»?

Бальбулус улыбнулся. Улыбка у него была такая же непроницаемая, как глаза.

– Да, Таддео очень подробно рассказал мне о вас. – Он пришепетывал в точности так, как изображала Мегги. – Вообще-то он сдержанный человек, но вам пел дифирамбы даже в письмах. И в самом деле, не многие из людей вашего ремесла умеют переплести в книгу саму смерть…

Фенолио так крепко ухватил Мо за локоть, что тот всем телом почувствовал страх, охвативший старика. Он что, воображает, что они могут сейчас просто взять и выйти из мастерской? Перед дверью уже наверняка стоит стража, а если нет, значит, солдаты дожидаются их у подножия лестницы. Как быстро привыкаешь к тому, что они могут появиться в любой момент, безнаказанно схватить тебя, увести с собой, запереть в тюрьму, убить.

Какие чудесные у Бальбулуса краски! Киноварь, сиена, умбра. Невероятно красивые. Красота, заманившая его в ловушку. Обычно птиц заманивают хлебом или вкусными семенами, а Перепелу приманкой служат рисунки и буквы.

– Не понимаю, о чем вы говорите, высокочтимый Бальбулус! – пролепетал Фенолио, не выпуская локоть Мо. – Библиотекарь… во Дворце Ночи? Нет, что вы, Мортимер никогда не работал по ту сторону Чащи. Он… он с севера…

До чего же старик не умел лгать. А казалось бы, сочинителю ложь должна даваться легко.

Ну а Мо и подавно этого не умел и потому молчал. И молча проклинал свое любопытство, нетерпение, легкомыслие… А Бальбулус все стоял и смотрел на него. «Как ты мог подумать, – спрашивал себя Мо, – что роль, подстерегшая тебя в этом мире, перестанет быть твоей только оттого, что вместо окровавленной рубашки ты наденешь новое черное платье? Как ты мог подумать, увязнув в этой истории по горло, что тебе удастся в замке Омбры на несколько часов снова стать переплетчиком Мортимером?»

– Ах, перестаньте, Чернильный Шелкопряд, – резко прервал Бальбулус Фенолио. – Неужели вы считаете меня полным идиотом? Конечно, я сразу понял по вашему рассказу, о ком идет речь. «Настоящий мастер своего дела». Слова выдают порой куда больше, чем нам бы хотелось. Уж вам ли этого не знать?

Фенолио молчал. Мо нащупал в поясе нож. Это был подарок Черного Принца, когда они уходили со Змеиной горы. «Держи его всегда при себе, – сказал Принц, – даже когда ложишься спать». Мо последовал его совету, но что сейчас толку от ножа? Он не дойдет живым и до подножия лестницы. Кто знает, может быть, даже Якопо сразу догадался, кто перед ним, и тоже поднял тревогу. Идите сюда, скорее! Перепел сам залетел в клетку! «Прости, Мегги, – думал Мо. – Отец у тебя дурак. И ради этого ты выручала его из Дворца Ночи, чтобы он теперь попался в плен в другом замке?» Почему он ее не послушался, когда они увидели Коптемаза на рыночной площади?

Интересно, есть у Фенолио песня о страхе Перепела? Страх нападал на него не перед битвой, о нет! Он приходил с мыслью об оковах, цепях, застенке, отчаянии за крепко запертыми дверьми. Вот как сейчас. Мо чувствовал вкус страха на языке, судороги в желудке, дрожь в коленях. Ну что ж, мастерская миниатюриста – самое подходящее место, где может погибнуть переплетчик. Но сейчас он снова был Перепелом – и разбойник проклинал переплетчика за легкомыслие.

– Знаете, что особенно поразило Таддео? – Бальбулус стер с рукава пятнышко охристого порошка, налипшего на синий бархат, словно цветочная пыльца. – Ваши руки. Ему казалось невероятным, что руки, привыкшие убивать, могут так бережно прикасаться к книжным страницам. У вас действительно очень красивые руки. Не то, что у меня. Взгляните! – Бальбулус растопырил пальцы и с отвращением посмотрел на них. – Руки крестьянина. Мясистые, грубые. Хотите взглянуть, на что они тем не менее способны? – И он отступил в сторону с приглашающим жестом, как фокусник, отдергивающий занавес.

Фенолио попытался удержать Мо, но, раз уж он попался в ловушку, надо хотя бы отведать приманки, которая будет стоить ему головы.

И вот они перед ним, иллюминованные страницы, еще прекраснее тех, что он видел во Дворце Ночи. На одной из них Бальбулус разукрасил свой инициал. «Б» растянулось по пергаменту, одетое в золото и темную зелень, а в его закруглении примостилось гнездо огненных эльфов. На соседней странице листья и цветы вились вокруг рисунка размером чуть меньше игральной карты. Мо проследил глазами их извивы и увидел тычинки, пестики, странные плоды, огненных эльфов и крошечных существ, которым не мог подобрать имени. На рисунке, заключенном в эту искусную рамку, были изображены двое мужчин в окружении фей. Они стояли на фоне деревни, за ними теснилась толпа в лохмотьях. Один был черный и рядом с ним стоял медведь, на другом была птичья маска, а в руке он держал переплетный нож.

– Черная и белая рука Справедливости. Принц и Перепел. – Бальбулус смотрел на свое произведение с нескрываемой гордостью. – Мне, наверное, придется кое-что изменить. Вы еще выше, чем я думал, и осанка… Впрочем, что я такое говорю? Вы, наверное, вовсе не заинтересованы в том, чтобы этот рисунок изображал вас очень уж точно, хотя он предназначается, конечно, только для глаз Виоланты. Наш новый наместник, безусловно, его не увидит, поскольку ему, к счастью, нет никакой нужды карабкаться сюда по крутой лестнице. Для Зяблика ценность книги определяется количеством бочонков вина, которые можно за нее сторговать. И если Виоланта недостаточно хорошо спрячет этот лист, его скоро, как и все прочие творения моих рук, обменяют на эти самые бочонки или на очередной припудренный серебром парик. Зяблику повезло, что я – художник Бальбулус, а не Перепел, а то я пустил бы его надушенную кожу на пергамент.

Ненависть в голосе Бальбулуса была черна, как ночь на его рисунках, и на мгновение Мо увидел в непроницаемых глазах огонь, позволявший художнику создавать шедевры.

На лестнице раздались тяжелые, размеренные шаги, которые Мо так часто слышал во Дворце Ночи. Солдатские шаги.

– Какая жалость! Я с огромным удовольствием побеседовал бы с вами подольше! – вздохнул Бальбулус, когда дверь распахнулась. – Но боюсь, в этом замке вас желают видеть особы куда более высокого ранга.

Фенолио в отчаянии смотрел, как солдаты уводят Мо.

– Вы свободны, Чернильный Шелкопряд, – сказал Бальбулус.

– Но это… это ужасное недоразумение! – Фенолио очень старался скрыть страх, но его попытки не могли обмануть даже Мо.

– Наверное, вам не стоило так подробно описывать его в своих песнях, – заметил Бальбулус скучающим тоном. – Насколько мне известно, один раз это уже навлекло на него беду. А вот на моих рисунках, прошу заметить, он всегда в маске!

Мо слышал протесты Фенолио до последней ступени бесконечной лестницы. Реза! Нет, за нее он может сейчас не беспокоиться. У Роксаны, под охраной Силача, ей пока ничего не грозит. А Мегги? Успели они с Фаридом добраться до Роксаны? Черный Принц позаботится о его жене и дочери. Он это много раз обещал. Кто знает, может быть, они даже сумеют выбраться обратно, к Элинор, в старый дом, по самую крышу набитый книгами, в мир, где плоть создана не из букв. Хотя…

Где будет к этому времени он сам, Мо старался не думать. Он знал лишь одно: разбойник и переплетчик погибнут одной смертью.

Горе Роксаны

«Надежда! – горько сказал Рован Хит. – Я уже научился обходиться без нее».