99942

– Я всё сказал, я тебе, ёп, говорю.

– Ты очки хочешь потерять, Егорыч?

– Нет у меня очков.

– А были? Принести?

– Захватят всех! Планета сгорит!

– Слышь ты, захватчик.

– Адыгейский сыр! Моя ушла… не дождалась.

– Придёт, куда денется.

– Вертится быстрей Земля-ля-ля-ля-ля-ля…

– Хорош вопить.

– А вдруг не придёт?! А?! Кто за мной тогда?.. Она! Она ведь! Знаешь, кто она?

– Баба твоя.

– Бабы зло… от них всё там, этого… Знаешь, кто она для меня?

– Весь подъезд гадает… кто?

– Гадают они!.. Вот сам… ик!.. скажи – кто?!

– Ангел.

– Сука! Нет ангелов!

– А за суку, Егорыч… где моя фуражка?

– Успокойся, ты чё ёп. Слышь, слышь… без рук… ты не прав, ты не прав, понял?

– Прав тот, на чей стороне закон, – хмельно скалился Максим.

– Ушатаю его…

– Его?

– Главное, чтобы на душе было ласково… Ты с парашютом прыгал?

– Нет.

– Вот и я, этого, не прыгал. А кто-то прыгал. И что? Выёживаться будет? Пусть попробует!

– Пусть.

– А хрен ли ты, этого, не хочешь… О! Средиземное море скоро расплющит! Слыхал?

– Друзья, Егорыч, друзья… вот где обидно… Разбежались мы все как-то, отдалились… Звонить почти перестали, а когда наберут, то телефон украденный пробей, то товарищу пособи… Хрен встретишься… да и сам… сам походу виноват…

«Зачем я пью с Егорычем? Зачем говорю всё это? Чтобы на его фоне выглядеть менее мерзко?» Мысли дрожали в голове Максима натянутыми струнами и рвались.

– Пойду я уже… Дмитрич?

– А? Да, да… и я… то есть спать…

– Спасибо, этого, за… гостеприме… гостьпром…

– Ага…

Вероятно, этот день мог сложиться по-другому: в других пьяных декорациях и диалоговой начинкой. Закончиться, так уж точно. Если бы боль одиночества не звучала так сильно, не желая рваться, как струны других мыслей. Если бы на полу не стояли эти чёртовы фотографии с улыбающейся Аней. Если бы дверца бара была закрыта, а бутылка «Метаксы», красуясь в авангарде, не кричала сорокаградусной тональностью: «Максим! Давай сюда, поболтаем о былых временах. О верных друзьях, божественно вкусном пиве и понятливых подругах. О призраках забытья и демонах счастья».

А может, второй вечер и ночь без Ани не имела другого финала.

Максим взглянул на закрывшуюся за Егорычем дверь и шагнул к бару.

От первого глотка он задохнулся, словно это был первый глоток за всю субботу, и подумал: дальше будет легче, дальше всегда легче. Второй принёс приступ тошноты, краткий и трусливый, а следом организм приноровился, включил музыку и центральное отопление.

Блики на бутылках стали пыткой… холодом, ощущением колоссальных потерь и немилосердных наград.

Янтарь набросился…

Синий запел…

Тёмно-коричневый пошёл рябью и растёкся, словно потерявшее берега озеро…

Осязание сменил вкус. Стекло бутылки было солёным, пот на лице казался сладким на ощупь, пол под ногами окатывал приступами тошноты.

Максим чувствовал комнату, но ощущения фильтровались нервной системой, в которой случилось короткое замыкание.

– Опять пьёшь? – внезапно раздался за спиной голос Ани. Звук ошпарил шею.

– Не опять, а снова, – сказал Максим, не оборачиваясь. Язык сделался послушным и уже не заплетался. Слова вылетали золотыми искорками.

– Извини, что лишала тебя этой радости.

– Это неправда. Ты делала меня лучше.

– Ты не хотел быть лучше.

– Я не мог… а, может, ты и права. Изменения – кто сказал, что они ведут к лучшему? Мой отец хотел что-то изменить, для своей семьи, для меня и мамы… К чему это привело?

И вновь страх, вкус лайма, стужа пальцев и ваниль дыхания.