Протянутая рука так и застыла возле дверцы буфета. Катя сжалась и отступила назад, в её глазах заплескалась паника, а парень, заметив это, громко расхохотался.
– Чего замялась, голубоглазая? Не стесняйся, здесь все свои, родственники, – он встал, с шумом отодвинув стул, и уже возле двери снова обернулся, – Смотри, картошку не пересоли, когда варить будешь. А то, говорят, влюблённые всё пересаливают.
– Не бойся, не пересолю, – вдруг вырвалось у Кати. Раздражение и возмущение поднималось в ней горячей волной, начинало вскипать где-то в груди так, что даже дышать становилось трудно.
– Да, правда? – Матвей затормозил на пороге, – Юная прелестная жена вовсе не влюблена в своего престарелого мужа?
– Я не стану с тобой разговаривать в таком тоне! – взвилась Катя, – Ты… Ты такого права не имеешь…
Она хотела продолжить, но Матвей демонстративно поднял руки, перебив её гневную тираду насмешливым голосом:
– Всё сдаюсь! Сдаюсь, сдаюсь! Только не гневайся!
Он с хохотом выскочил на крыльцо, а Катя метнула ему вслед горящий гневом взгляд.
Ты под моей защитой
«Что есть зло, как не добро, терзаемое голодом и жаждой»
Джебран Халиль Джебран
Он её раздражал. Раздражал так, что хотелось чем-нибудь запустить в его самодовольную наглую физиономию. Одно её останавливало не связываться с ним – Миша к нему прилип так, что, казалось, о самой Кате забыл. К Олегу относился с опаской, даже сторонился, к Татьяне Борисовне – равнодушно, а вот от Матвея ни на секунду не отходил, когда тот возвращался домой после работы на ферме. Миша тащил ведро с водой, заранее нагретое за день на солнце, Матвей мылся этой водой в летнем душе, а потом они оба ужинали. И если Матвей задерживался, мальчик ни за что не садился есть без него.
Как-то Матвей взял его с собой на ферму, посадил за руль грузовика, показал хлебоуборочные комбайны, стоящие в огромном амбаре. Миша был в восторге, а вечером, когда они вернулись, Татьяна Борисовна с упрёком набросилась на Матвея:
– Куда же ты таскал весь день ребёнка? Катя волновалась. Нельзя же так, Матвей!
– Ей не о чем волноваться, – небрежно ответил Матвей, – Что, я за ребёнком не услежу? Мать, мы есть хотим.
– Ужин на плите, Катя не убирала, садитесь и ешьте, – ответила женщина.
– Я сейчас, только к маме сбегаю, – быстро проговорил Миша, выбежал во двор.
Из окна было видно, как мальчик подбежал к Кате, которая вешала на верёвки постиранное бельё и начал что-то быстро рассказывать ей, размахивая руками от переизбытка эмоций пережитого дня. Катя слушала его внимательно с улыбкой, а потом присела на корточки и обняла его за плечи, прижала к себе. Матвей задумчиво наблюдал за ними, пока из раздумий его не вывел раздражённый голос матери:
– Такая молоденькая, а уже ребёнка успела нагулять. И за что только Олежке такие шалавы попадаются, одна другой краше. Сначала Вика эта. Покрутила хвостом с тобой, потом с братом твоим, а сейчас спуталась с этим лейтенантом из полиции. Я знаю, мне всё передали. На почту, считай, много народа за день приходит, от каждого узнаю новости обо всех. Вот и о Вике вашей узнала.
Матвей почувствовал, как от слов матери внутри закипает злость и раздражение.
– Мать, при чём здесь Вика? У тебя законная невестка есть. Забудь уже о Вике.
– Да больше всего я боюсь, что ты опять спутаешься с этой вертихвосткой! – женщина присела за стол и вздохнула, снисходительно глядя на сына.
– Не спутаюсь, – твёрдо и уверенно произнёс он, – А Катя, что, весь день стирала?
– Да. У меня спину-то прихватило, разогнуться не могла. Как вчера на почте с этими отчётами просидела, так и скрутило утром поясницу. Говорю – ищите нового начальника почты, мне давным-давно на пенсию пора, внуками заниматься.
Матвей приметил, что все пять верёвок, когда-то накинутые им во дворе, были завешаны бельём.
– Хорошо, что у тебя теперь есть невестка, – произнёс он.
– Да, хорошо, – согласилась мать, – Работящая, и ни в чём мне не перечит. Вот если бы ещё довеска у неё не было… Это ж надо! Только представь, ей, что двенадцать-тринадцать лет было, когда она нагуляла?
– Всякое бывает, мать, – ответил Матвей и уже с раздражением спросил, поворачиваясь к матери, – Не маловата ли она для моего старшего брата?
– Матвей, это его дело, не вмешивайся, – осекла его мать и встала из-за стола, – Когда поужинаете, скажешь Кате, она посуду помоет, а я спать пойду, поздно уже.
Матвей подошёл к открытому окну и громко свистнул.
– Миха! Иди сюда живо! – крикнул он, на что мальчик сразу же отозвался и прибежал, шлёпая босыми пятками по деревянному полу.
– Давай есть, Миха, – сказал Матвей, разливая суп с клёцками по тарелкам, – Попробуем, что твоя Катя приготовила.
А чёрт побери, и правда вкусно готовит, Миха не преувеличивал, когда её нахваливал. После ужина Матвей не стал звать Катю, сам помыл посуду и прибрал остатки ужина, отправил Мишу спать.
Уже проходя мимо летнего душа, Матвей услышал, как льётся вода. Он приостановился. За клеёнчатой шторой мерцал свет тусклой лампы и проникал в щель между старых уже высохших досок. Парень подошёл, прислонился лбом к доскам, посмотрел в щель и увидел то, что и ожидал увидеть. Тонкий силуэт девичей фигуры, полностью обнажённой. Катя черпала ладошками воду и проводила ими по своему телу. Кожа девушки была влажной, нежной, а спутанные мокрые волосы тяжело ложились на спину. Он видел её в полоборота. Высокая грудь с твёрдыми светло-коричневыми сосками (всё-таки коричневыми!), по которой катились капельки воды, маленькая упругая попка, тонкие пальчики на ступнях. Девушка повернулась на шорох, и Матвей отпрянул, его сердце бешено заколотилось. «Вот ненормальный, – отругал он себя, – Как озабоченный подросток!»
– Невестка, тебе потереть спинку? – громко усмехнулся он.
– Уходи! – донеслось до него из-за шторы, – Немедленно уходи!
– Да что ж ты такая нервная-то, – произнёс парень, – Утомилась за день, а я тебе помочь хочу.
За шторой Катя лихорадочно куталась в полотенце, а потом вдруг села на скамейку, закрыла лицо руками и разрыдалась.
– Катя… – опешил Матвей, – Ну, прости… Прости за эту глупую шутку!
Он метнулся к ней, откинул штору. Катя не пошевелилась, не отпрянула, с обречённым равнодушием посмотрела на него. Он снял с вешалки её халатик, накинул его ей на худые вздрагивающие плечи, а потом присел на корточки и серьёзно сказал, глядя в её мокрые от слёз глаза:
– Запомни мои слова, невестка, ты теперь живёшь в моей семье, и это значит, ты под моей защитой. Не относись ко мне как к постороннему, который может тебя обидеть. Этого не будет никогда. А если я себе позволяю грубые шуточки, то уж прости, я такой есть, не смогу себя переделать.
Катя дотронулась ладонью до щеки, растирая слёзы на мокром лице, всхлипнула, а потом вдруг посмотрела на него прямо, без страха.
– Значит, ты меня не ненавидишь? – спросила она.
– А за что мне тебя ненавидеть, девочка?
– За то, что вышла замуж за твоего брата и приехала сюда.
Матвей рассмеялся.
– Разве за это можно ненавидеть? Ладно, вытирайся и одевайся, не буду мешать. Оставь мне своё полотенце, я тоже хочу помыться.
– Я могу принести другое, сухое, – тихо отозвалась Катя.
– Не надо бегать туда-сюда, иди отдыхай, набегалась поди за день-то.
И то, как он это сказал, дало трещину в плотной стене, вставшую между ними с первых же минут знакомства.