Книга утраченных имен

– Должно получиться, мамуся.

На кухне Ева открыла чехол и, приподняв пишущую машинку, вытащила из-под ее клавиатуры конверт месье Гужона. Внутри находились три бланка удостоверения личности, три бланка разрешения на проезд, бланки свидетельства о натурализации и свидетельства о рождении и четыре ручки: с темно-синими, ярко-голубыми, красными и черными чернилами. Еще одну ценную находку она обнаружила на самом конверте: на нем были приклеены марки с изображением монеты – единственная часть документа, которую невозможно было подделать с таким ограниченным запасом материалов. Теперь ей уже не удалось бы купить марки в табачной лавке, не вызвав подозрений.

Ева, закрыв глаза, шепотом поблагодарила месье Гужона за то, что он все предусмотрел и хоть отчасти, но помог ей. Она разложила перед собой на столе все материалы, а также удостоверения личности, принадлежавшие ей и матери. И глубоко вздохнула. В голове звучали слова отца. «Однажды ты еще оценишь дары, которыми наградил тебя Бог».

Она начала с удостоверения личности матери. Сначала Еве пришлось подделать почерк вечно загруженного работой, но расторопного клерка из префектуры. Она тщательно изучила настоящее удостоверение матери, напомнила себе, что ее плавный аккуратный почерк здесь будет совсем не к месту, и принялась за дело. Ручкой с черными чернилами, которую ей дал месье Гужон, она заполнила бланки небольшими ровными печатными буквами. «Фамилия: Фонтен, урожденная Петрова. Имя: Сабина Ирина. Дата рождения: 7 августа 1894. Место рождения: Москва».

Она продолжила заполнять документ, указала настоящий цвет волос и глаз матери, ее рост и другие сведения. Ева сжала зубы, когда дошла до графы «Нос», которая помогала властям вычислять евреев. Она написала: «средний», затем указала выдуманные адрес и регистрационный номер, закончив большой размашистой подписью того, кто каждый день ставил свое имя под бумагами, решающими судьбы людей.

Откинувшись на спинку стула, Ева с минуту изучала свою работу. Почерк был почти такой же, как на настоящих документах ее матери, по крайней мере, сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы подделку. Достав фотографию, которую прежде вырезала из юбилейной фотокарточки, Ева приложила ее к соответствующему месту. Затем она осторожно прикрепила фотографию степлером, который месье Гужон положил ей в чехол машинки, и еще раз посмотрела на документ, проверяя, насколько достоверным он выглядел.

Он был не идеальным, но вполне сносным. Ева прикрепила свою фотографию ко второму удостоверению личности и приклеила на каждый по марке. Потом быстро заполнила удостоверение на имя Колетт Фонтен, родившейся в 1920 году в Париже и обладающей каштановыми волосами, карими глазами и, разумеется, носом среднего размера. К тому времени, когда она закончила подделывать подпись воображаемого клерка, чернила уже достаточно высохли и можно было рисовать поддельные печати. Этот этап работы пугал Еву больше всего – ведь он требовал твердой и легкой руки, и у нее не было права на ошибку. Марки нарисовать от руки Ева не могла – они должны были в точности соответствовать тем маркам, которые продавались на каждом углу, французские полицейские и немецкие солдаты видели их уже тысячу раз.

Она начала со своего удостоверения. Она решила, что даже если и сделает здесь ошибку, то это будет выглядеть все-таки менее подозрительно, чем не совсем правдоподобная печать на удостоверении личности ее матери, родившейся в другой стране. Штемпель на ее настоящем удостоверении был неровный, плохо оттиснутый – вероятно, чернила оказались не особенно свежими. Ева подумала, что подделать такой эффект высыхания она не сможет, но если она в точности нарисует все линии, то печать должна выглядеть как настоящая, хоть и будет немного яркой.

Сначала Ева осторожно вверху и внизу удостоверения нарисовала голубыми чернилами круги и постаралась, чтобы верхний круг слегка задевал ее фотографию, а затем аккуратно нарисовала эмблему Национальной полиции Франции. Сложнее всего было подделать буквы на печати, но Ева успокоилась и стала осторожно выводить их. Закончив, замерла на несколько секунд, чтобы полюбоваться результатом своего труда. Она нарисовала точно такие же печати на удостоверении личности матери, а потом темно-синими чернилами подделала печать с датой. Затем промокнула чернила на обоих удостоверениях полотенцем для рук мадам Фонтен и облегченно вздохнула, увидев, что четкие линии немного смягчились и расплылись, как будто они в самом деле были нанесены резиновыми печатями.

Ева откинулась на спинку стула и принялась рассматривать удостоверения. Она тяжело дышала, но ужас, который сдавливал ей грудь с того момента, когда она увидела, как ее отца уводила полиция, вытеснила легкая, едва уловимая надежда. У нее получилось. Вышло, конечно, не совсем безупречно, но, если документы не будут рассматривать слишком придирчиво, возможно, они сойдут за настоящие.

С разрешениями на проезд все оказалось намного проще: Еве нужно было на пишущей машинке заполнить в бланках только имена, даты и места рождения, профессии, адреса, национальности и так далее. Она быстро достала ее и принялась за дело. Свои художественные навыки ей пришлось применить только в подделке черной печати с гербом Третьего рейха – нацистским орлом. Ева осторожно перерисовала птицу, которая сидела, расправив крылья, на свастике, а затем точно скопировала немецкие буквы, располагавшиеся вокруг рисунка. Рядом с телом орла она постаралась аккуратными печатными буквами скопировать слово Dienststempel[8 - Место для печати (нем.).]. Над графой «Пункт назначения» она немного задумалась, а затем написала название города, которое услышала от месье Гужона: Ориньон. Боже, она ведь, если ее попросят, не сможет даже найти его на карте. Она вообще ничего не знала об этом месте. Но Ева прогнала прочь сомнения, напомнив себе, что месье Гужон не стал бы рисковать и давать ей бланки, чтобы потом обмануть и направить в несуществующий город.

Со свидетельствами о натурализации и рождении было меньше всего проблем – Еве просто нужно было изменить свой почерк, сделав буквы более высокими и узкими, и внести туда ложные сведения. Подделка двух печатей: синей и черной казалась детской забавой после более сложных рисунков, которые ей пришлось изображать на других документах. С этой задачей она справилась быстро.

Ева уже собиралась приступить к подделке документов для отца – эту работу она оставила напоследок, на случай, если не успеет управиться с остальными делами, – когда услышала шуршание в замке входной двери. Она вскочила и спрятала поддельные документы и ручки под блузку, измазавшись синими чернилами.

– Доченьки? – послышался из коридора трубный глас мадам Фонтен сразу же после того, как захлопнулась дверь.

– Мама! – Колетт и Симона бросились в прихожую в объятия матери. В этот момент Ева вышла из гостиной.

Мадам Фонтен посмотрела искоса на Еву и, не сводя с нее глаз, продолжила обнимать девочек.

– Мадемуазель Траубе, вы все еще здесь? – спросила она, когда, наконец, отпустила девочек, сидевших на ее мощных коленях, и поднялась с пола.

– Да, разумеется, – ответила Ева.

Вместо того чтобы поблагодарить ее, мадам Фонтен нахмурилась:

– А ваша мать?

– Я тоже здесь. – Мамуся вышла в коридор из дальней комнаты. Ее глаза были все еще бессмысленными и остекленевшими, а две пряди ее волос заплетены в косички – без сомнения, это сделали девочки. – Мадам Фонтен, с вашей матерью все хорошо?

Мадам Фонтен лишь презрительно фыркнула:

– Здоровье моей матери вас не касается. И я буду благодарна, если вы немедленно освободите мою квартиру.

Мамуся несколько раз удивленно моргнула:

– Я просто хотела вам помочь.

– Мне не нужна помощь от еврейки.

Симона бегала кругами и что-то бормотала себе под нос, но Колетт наблюдала за разговором с таким потрясенным видом, словно она болельщица, которая следит за напряженным матчем на стадионе «Ролан Гаррос».

– Однако сегодня ночью это не помешало вам обратиться к нам за помощью, – резким голосом возразила мамуся. – Ее взгляд был уже не бессмысленным, а холодным, как лед.

– Да. Но теперь из-за вас я попала в неприятное положение – я укрываю беженцев, – возмутилась мадам Фонтен.

Мамуся открыла рот, чтобы ответить, но Ева, быстро подойдя к ней, крепко сжала ее руку.

– Мы уже уходим. Правда, мамуся?

– Почему она ведет себя так, словно мы непрошеные гости? Ведь мы были так добры к ней! – воскликнула мамуся. – И это после того, как полицейские арестовали твоего отца.

– Хотя бы одного из вас они все-таки задержали, – пренебрежительно всплеснула руками мадам Фонтен.

– Да как вы можете… – начала мамуся, но Ева уже тащила ее к двери.

– Мадам Траубе? Мадемуазель Траубе? – спросила Колетт своим тоненьким голоском. – Вы уходите?

– Боюсь, у нас нет другого выхода. – Ева злобно посмотрела на мадам Фонтен. – Похоже, мы слишком задержались здесь.

– Может, вы придете в другой раз и мы с вами поиграем? – спросила девочка, когда Ева прошла мимо нее, продолжая тащить за собой мать. Ева взяла чемодан, но машинку пришлось оставить. Слишком уж она была тяжелой и к тому же могла вызвать подозрения.

– Ох, не думаю, – ответила мадам Фонтен и посмотрела на Еву с самодовольной улыбкой. – Судя по всему, семейство Траубе покидает нас навсегда.

Когда дверь за ними закрылась, Ева вместе с матерью и всеми их немудреными пожитками остались одни в холодном темном коридоре.

– Что мы теперь будем делать? – спросила мамуся.

– Пойдем на вокзал.

– Но…

– Наши документы, конечно, не идеальны, но, по крайней мере, они помогут нам уехать из Парижа. Если на то будет Божья воля.

– А если ничего не выйдет?

– Мы должны верить, – возразила Ева и посмотрела на лестницу. Она не сомневалась, что мадам Фонтен уже звонит в полицию и докладывает, что двум еврейкам удалось сбежать от облавы. – Сейчас у нас нет ничего, кроме надежды.

Глава 5

– Куда мы идем? – слабым голосом спросила Еву мать десять минут спустя. Они быстро шли по улице, опустив головы; Ева несла в одной руке чемодан, а другой держала за руку дрожащую мамусю. День выдался жарким и очень душным, и Ева чувствовала, что вспотела.

– На Лионский вокзал, – ответила Ева. В этот момент они проходили мимо площади Вогезов, где татуш когда-то учил ее кататься на велосипеде. Где много раз поднимал ее, когда она падала и обдирала коленки. Сердце у нее защемило, и она прогнала от себя эти мысли.

– На Лионский вокзал? – повторила мать, тяжело дыша и с трудом поспевая за ней. Она уже распустила неровные косички, которые заплели ей девочки, и теперь волосы спадали свободными волнами и прилипали к шее.

При других обстоятельствах Ева замедлила бы шаг из сочувствия к матери, которая плохо переносила жару и влажность. Но чем дольше они оставались на улице, тем большей опасности подвергали себя. В тот день в Париже было пустынно, поэтому Ева и ее мать могли вызвать излишние подозрения.