Все шансы и еще один

– Спасибо, – сказала Лиза. – Спасибо.

Засидевшаяся собака спрыгнула на пол.

– До свидания, – сказал мужчина. – Надо привыкнуть жить без него. Он будет помогать вам.

– Возможно, – сказала Лиза. – Спасибо за понимание.

Через несколько секунд она встала и пошла быстрыми шагами к своему отелю. «Надо идти работать, – подумала она, – принять ванну и работать».

Когда она переходила улицу, какой-то водитель затормозил, недовольный, в последний момент. Он задел ее бампером. А она даже не заметила этого. Погруженная в свои мысли, она мечтала убежать. Согласилась бы на любую авантюру, лишь бы переменить небо над головой. Первопроходцем в Новой Зеландии, туристом в палатке на Северном полюсе, белолицей любовницей у африканца – не расиста, доброго и интересного, женой, предлагаемой проезжим гостям гостеприимным мужем-эскимосом, – неважно кем. Она признала, что уехала бы даже с тем французом, очень торопившимся. Да, она уехала бы с ним, чтобы ложиться спать, как собака в конуре, которую образует тело мужчины, принимающего вас во время ночного путешествия.

Лоран довольно поздно вернулся в свою квартиру на авеню Жорж-Мандель. Он поднялся на остекленном лифте, недавно установленном в этом старом, роскошном здании. Вышел из прозрачной клетки на седьмом этаже, перед единственной дверью на площадке в виде полукружия. Стал искать ключи. От одежды его пахло сигарами. Курильщики ему надоели, но он им испортил бы настроение, если бы стал протестовать против табака. Он зевнул, да так, что челюсти его щелкнули. Не переставал он удивляться техническому совершенству ключа и прилаженности его к замочной скважине. Мастер, устанавливавший систему, артист в своем деле, предупредил их: «Если вы потеряете ключ, придется менять всю систему». Потеря тотчас отмечалась новой установкой. Широким жестом слесарь охватывал замок, дверь, дом, всю жизнь. Он проник во вход, этот батискаф, открывающийся в весь мир богатств Эвелины. Во время их женитьбы абсолютно все, предусмотренное списком, составленным нотариусом, было на месте. «Подпишитесь, месье. Здесь – тоже». Он проставил на документе свои инициалы. «Вот так, и последняя подпись. А теперь вашу фамилию полностью и вашу обычную подпись». Документ подтверждал, что он ничем не владел. В приданое он принес только свою ненасытную амбицию к успеху в политике и надежды, которые другие возлагали на него. В начале супружеской жизни он действительно любил Эвелину. Затем он стал рассматривать ее скорее как блестящую спутницу в политическом ралли. С самого начала Моро сделал так, чтобы они избежали ловушки совместной жизни. Эвелина, супруга, о которой только можно было мечтать, не имела недостатков. Она постоянно проявляла несравнимое ни с чем чувство меры и выдающуюся деликатность. Как только кончилась их брачная ночь, исполненная как обкатанный номер совершенных дуэлистов под невинными взорами толстощеких ангелов отеля «Даниэли» в Венеции, Эвелина переехала в соседнюю комнату. Их миры были тотчас разделены небольшим салоном с окнами, смотрящими на Большой канал. Так что он мог засыпать один. Настоящий рай. Их подвиги в постели стали спортивными достижениями. Одни и те же предпочтительные позы их вежливо принимались как гимнастические фигуры. Оба старались доставить удовольствие друг другу. Каждая частица их тел, запланированная и почти зафиксированная, должна была получить свою долю «экстаза», чтобы акт считался выполненным как должно.

В тот вечер, как обычно, он положил свой портфель на пол, рядом с комодом, подписанным, отштампелеванным, проверенным экспертом, вызывавшим восхищение и мало использованным из-за хрупкости инкрустаций из слоновой кости и черного дерева. Он увидел записку, лежащую на мебели, освещенной дорогостоящей китайской лампой. Узнал почерк Эвелины: «Должна поговорить с тобой сегодня вечером. Целую и жду. Эвелина». Он тотчас сжался. От усталости он никак не мог, полагал он, слушать или говорить. Не мог выдержать продления этого дня. Его спальня по соседству с роскошной ванной и комнатой для занятий физкультурой дышала покоем и тишиной. Он заметил еще одну записку: листок, приклеенный к дверце шкафа: «Прошу тебя прийти. Жду тебя». Угрюмый и почитающий себя преследуемым, он снял пиджак. «Что за профессия! Какая бардачная профессия!» Он отстегнул и помочи. Они были осуждены Эвелиной, но после многолетней борьбы он приобрел право носить их. Он их по-настоящему отвоевал. Его связь с подтяжками вызывала в нем чувство вины, но он перешагнул через это: они обеспечивали ему состояние брюк в боевой готовности с безупречной складкой. Отправив обувь в угол, он снял носки и бросил их в люк для грязного белья. А через несколько секунд он был наконец под душем. Скоро, с расслабленными мышцами, он будет смотреть, растянувшись на кровати, конец американского фильма. Ему до сих пор не удавалось посмотреть фильм от начала до конца. Пришлось удовлетвориться последними кадрами, изображающими лицо преступника, корчившееся в гримасе со следами крови.

Он накинул халат и увидел на зеркале шкафчика для аптечки послание, написанное красным фломастером: «Приди». Почему она так спешила? Он задумался. Если не пойдет, Эвелина сама явится. Голова зажата в тиски, сердце изношено, как старая боксерская перчатка, – в этот вечер он чувствовал себя на десять лет старше. Он бы предпочел симулировать небольшое недомогание, но Эвелина срочно вызвала бы друга, модного врача, молодого и сверхэлегантного, привыкшего к людям, умирающим от переутомления высоким жизненным уровнем. Не очень уверенный в своих диагнозах, осматривающий больных с явным страхом, он пользовался стетоскопом с возбуждением сексуально озабоченного человека, который наконец осмелился получить в порнографической лавке объект своих фантазмов. Лоран задумчиво вошел в свою комнату. Что делать? Стал переключать каналы телевидения. Увидел ностальгическую картину, как убийца Гарри упал, пронзенный пулями, на пустынном углу американской улицы. Как обычно, он пришел к концу многосерийного фильма. Он почувствовал себя лишенным человеческих прав. Любой другой, но не он, имел право на отдых, смотреть фильм. По внутреннему телефону позвонил жене:

– Эвелина? Добрый вечер, дорогая. Я дома. И больше не могу.

– Я тоже… Больше не могу. Если ты не можешь ходить, я приду.

– Я устал до невозможности, – сказал Лоран. – Не знаю, чего ты от меня хочешь, но наверняка это может подождать до завтра.

– Ты всегда устаешь до невозможности. И вчера был такой, и завтра будешь тоже. Мне надо с тобой поговорить.

– Сейчас приду, – сказал он. – Иду…

Он повесил трубку, пересек квартиру. Взял с собой стакан воды, даже не начав пить. Постучал в дверь комнаты Эвелины и сразу после слов «Входите» начал погружаться, как в воду, в приятную атмосферу жены, утонченного специалиста ароматных ванн и продуктов красоты, которыми она ублажала свою кожу.

«На необитаемом острове, привязанная к пальме, вспотевшая от страха перед бандой беснующихся пиратов, собирающихся ее насиловать, будет ли от нее, наконец, исходить запах женщины?»

– Вот, – сказал он – Твоя настойчивость ужасна. Так что же случилось такого важного?

И потом добавил:

– Добрый вечер, дорогая. Ты восхитительна.

Он выдавил комплименты, как чаевые. Часто это было полезно.

В тунике бирюзового цвета, она лежала на кровати с открытой книгой в руках. Это была спортивного вида блондинка, напоминающая своей нервной красотой гоночный автомобиль. Она внимательно посмотрела на него.

– Мы не виделись десять дней.

Стакан с водой терял свою прохладу, он мешал ему.

– Может быть, ты присядешь…

Он подошел к креслу в стиле Людовика XV и сел в него, как в кресло дантиста.

– Слушаю тебя.

– Я так часто повторяла эти трудные фразы, что теперь не могу их произнести. Я придумала красивые слова, говорила о величии и бедах супружеской жизни…

– К делу, – сказал он. – Иначе я засну на ходу.

– Одним словом, – сказала Эвелина, – я ухожу от тебя. Хочу развестись.

Он отпил глоток воды.

– Ты уходишь от меня? – спросил он. – Я правильно понял? Ты хочешь развестись?

– Как можно скорее. Хочу спасти то, что во мне еще можно спасти. Хочу возобновить свое существование с мужчиной, которого я люблю, думаю, что люблю. Между тобой и мною все кончено.

Перед этими трескучими словами он был беспомощен, как средний игрок перед Боргом. Поставил стакан на ковер возле кресла.

– Хотел бы понять, – сказал он – Почему? Что я сделал?

– Всё. Всё, что можно сделать плохого, унизительного, позорного.

– Но что эта за набор оскорблений? Остановись!

– Нет. Я дико натерпелась от тебя. От нашей пустой жизни, от твоей лжи, от моих подлостей.

– В чем твоя подлость?

– В том, что я так долго терпела твой обман. Я попыталась встретиться с тобой в Женеве. Я хотела бы все это сказать тебе по телефону. Тебя невозможно было разыскать.

Он покраснел слегка.

– Мне пришлось присутствовать на дополнительном заседании поздно вечером.

– Правда? – сказала она. – Какая трудная жизнь у тебя? Не хочу больше разделять ее с тобой. Все кончено.

Он осознал важность этого решения. Если Эвелина говорила серьезно, а вид у нее был не шуточный, о его президентстве не могло быть и речи. Ему предстояла единственная перспектива: быть подпевалой под командой какого-нибудь типа, более везучего, чем он. Без поддержки Моро его президентская кампания была невозможна.

– Спокойствие, – сказал он.

– Я не нервничаю.

– Отец твой в курсе?

– Да.

Прощайте, огромные плакаты с его улыбающимся лицом, с веселым боевым настроением.

– Не бойся, – сказала она. – Папа тебя поддержит, если будешь сотрудничать и не станешь надоедать с разводом. Как говорят наши адвокаты, с учетом нашего положения в Париже и благодаря взаимному согласию, я могла бы быть свободной в конце сентября.

– Гнусная история… – сказал он – Я должен был объявить свою кандидатуру в конце сентября.