Все шансы и еще один

– Объявишь, дорогой мой, – сказала она. – Объявишь. А я смываюсь из нашего роскошного рая.

С бьющимся сердцем и коротким дыханием, он почувствовал себя с облегчением. С дикими амбициями, возможно, было покончено. Обустроится. Наладит более скромный образ жизни. Ему пришла в голову мысль вернуться к Дюмулену. Он тут же ее отбросил.

– А кто счастливый избранник?

– Коннозаводчик, выводящий породу французских лошадей. Я буду жить у него в Ирландии.

– Странная леди Чаттерлей, – сказал он. – Зная тебя, представляю его себе скорее миллионером, чем конюхом.

– Ни то ни другое. Просто человек в своей шкуре. С ним я чувствую себя свободно, почти счастливой. Он не витает в идеологиях. Просто существует в приятной повседневной жизни. Не собирается спасать Францию. Любит меня. Причем не между двумя дверями…

– Ты меня убиваешь, – сказал Лоран.

Голосом, спокойным как у стюардессы, хотя она и видит горящий реактор, она объявила:

– Что касается квартиры, не беспокойся, мы тебе ее оставляем, так что в ближайшее время не предвидится изменений. Можешь продолжать жить здесь, как раньше. А если переберешься в Елисейский дворец…

– Елисейский, ты шутишь? С семейным скандалом? Твой уход – это казнь через отсечение головы. Кляк. Голова отлетает. Моя уже лежит в корзине.

– Ты слишком рано порвал с Дюмуленом, – сказала Эвелина. Ты собираешься представлять «левую либеральную» часть населения, не имея за собой ни Социалистической партии, ни даже части Партии народного объединения. Без союзника ты не победишь.

– Ты меня торпедируешь, – сказал Лоран. – Топишь корабль.

– Не думаю, – сказала она – Все остается на месте: обстановка, тесть, миф Моро за твоей спиной, папа даже покупает тебе дом графини. Он получил согласие старой дамы, еще позавчера сопротивлявшейся. Это была эпическая история. Нет больше старой дамы, некого эксплуатировать. Перед лицом папы она одна была крепче, чем любой адвокат. Этот дом будет подарком в честь развода. Этим подарком воспользуется партия.

– Ты резюмируешь сделку, – ответил Лоран. – А я думал, что ты меня любишь…

– Не смейся надо мной, – сказала она. – Вначале это было прекрасно, приятно и даже бескорыстно. Наша жизнь переменилась, когда тебе исполнилось тридцать пять лет. Великое освобождение мужчины. Обнаружив свою способность к политической жизни, испытав неудовлетворенность в большей степени, чем бальзаковская героиня, началась сексуальная гонка. Ты поимел всех или почти всех женщин.

Несколько фраз она не стала говорить. Не захотела заходить слишком далеко.

– Я покидаю наш прокатный стан роскоши.

– Ты сохраняешь роскошь, – сказал он, – и оставляешь мне прокатный стан.

– Бег до потери жизни, мне это надоело, – сказала Эвелина. – Сперва я была влюбленной женщиной, все разделяющей, потом стала соучастницей, советницей, своего рода Мени Грегуар из твоих политических пыток. Это была не сердечная переписка, а переписка стратегическая, как правильно вести интриги. Отказываюсь так продолжать до конца жизни. У меня будет жизнь с уикэндами, представь себе. Я буду жить с человеком, который меня любит, это несравнимое ни с чем счастье.

– Нельзя стать ни министром, ни президентом республики, если только смотришь, как жена лузгает семечки.

– Гонка переродилась. Ты стал жаден на изнурительный труд. Твоя совесть успокоится, лишь когда иссякнет. Если не возвращаешься, вдрызг измочаленный трудом, считаешь, что мало работал.

– Ты преувеличиваешь. Не думай, что ты без недостатков, моя дорогая… Если бы ты захотела и если бы ты мне помогла, ты стала бы «первой дамой» в этой стране. Я никогда не пренебрегал твоими советами. Почти религиозно уважал твои «инстинкты». Твои «инстинкты» превратились в какие-то странные божественные слова, которые надо выслушивать. Не была ты равнодушна и к почету, тебе нравилось быть женой министра…

– Это правда, – сказала она. – Но за это надо было дорого платить. Я самая обманываемая жена в Европе, во всяком случае во Франции.

– Сколько энергии ты в меня вливаешь, – сказал он угрюмо. – Отсюда, где ты меня видишь, ржущим, как конь. Однако не надо преувеличивать. Я не настолько феноменален в отношении секса, чтобы показывать меня на ярмарках. Я то, что называют «нормальный мужчина».

Он страдал. Куда делись женщины – объекты прошлого, музы в розовых телесах, одетые в целомудрие, воспринимающие фрустрацию как священство и празднующие удовольствие, получаемое от мужчины? Надо было выйти отсюда, из этой комнаты благоуханных мучений, партия была проиграна. Кончать надо было как можно скорее.

– Ты очень привлекательна, Эвелина. Никогда не встречал подобную женщину… Ты живешь, обладая многочисленнейшими достоинствами. Ты – совершенство. Я – отвратное существо, признаю это, но ты уже не заставляешь меня напрягаться. Я чувствую, что не могу заниматься любовью с одной и той же женщиной после двадцати двух лет. Несмотря на мое глубокое уважение к тебе, тело мое безразлично. Холодное как мрамор. Женщина, даже фригидная, может совершать такие упражнения. Ей надо только терпеть, мужчине это невозможно.

– Какой ты деликатный и тонкий, – сказала она.

И решила сделать ему очень больно.

– Великий чувствительный умник, где ты был прошлой ночью?

– Долгое собрание задержало меня у одного жителя Женевы.

– Как его зовут?

– Это неважно. Что бы ни случилось, знай, что и умом, и чувствами я люблю тебя. Физически – это другое дело…

– Мы далеки от простого вопроса оргазма, – сказала Эвелина.

Его охватило чувство виновности, как в отрочестве. Мешала путаница понятий греха и невыполненного долга. Обвиненный секс сократился, тот несчастный кусочек тела, который вызывал «ахи» и «охи» у этих требовательных женщин, прочитавших в «Cosmopolitan», что удовольствие обязательно.

– Вот именно, – сказал он (ассоциация мыслей напомнила ему предложение, услышанное сегодня утром), – одна женская газета просит нас проинтервьюировать.

– Я увеличу тираж любой газеты, если расскажу им то, что скажу сейчас тебе.

– А если я не захочу тебя слушать?

– Не меняй свои убеждения, дорогой мой. Сейчас не время. Лучше будет, если посмотришь на вещи прямо. Вот уже несколько лет я тоже тебе изменяю, скорее подражаю тебе.

Он взглянул на нее недоверчиво.

– Ты шутишь? Мне изменяешь? Но почему? Ты никогда не была женщиной жадной до мужчин и до наслаждений…

Она сказала очень спокойно, даже любезно:

– Надо было ободрить меня. Быть уверенной, что я могла еще соблазнять. Что я еще существовала… Первый опыт был фантастическим. Сорокалетний иностранец. А во втором случае я столкнулась с самым трудным, с самым недоверчивым, самым непредсказуемым в Париже…

– С кем? – спросил он холодно.

– Дюмулен. Я переспала с Дюмуленом.

Лоран молчал, ногу свою он нервно переставлял с места на место и опрокинул стакан, стоящий на полу.

– Какая же ты шлюха! – сказал он. – Какая шлюха… Дюмулен? Но как ты могла приблизиться к нему? Возбудить в нем эту идею, которая никогда не возникала в его сознании?

– Слова сокрытые и взгляды открытые для чего-то созданы, дорогой мой…

Лорана едва не вырвало.

– Когда это случилось?

– Когда у тебя была связь с Барбарой. Весь Париж корчился от смеха, глядя на меня. Надо мной смеялись откровенно. Говорили так: «Эта бедная Эвелина не заслужила такое. Она еще недурна». Ты рекламировал себя с этой девкой. Даже папа хотел вмешаться. Я его отговорила.