Девушка в красном

Увидев дочь в таком наряде, отец тут же заявил, что она вылитая Красная Шапочка, а она как раз уже больше года искала повод отделаться от ненавистного имени – попробуйте-ка побыть Корделией среди сплошных Эшли, Джессик или Мэдисон – и вечно сокрушалась, мол, ну неужели нельзя было у Шекспира выбрать имя поприличней, например, Джульетта? В общем, с тех пор эта красная толстовка к ней словно приросла, как и имя. Официально ее звали Корделия, но, по сути, она была Красной Шапочкой.

Мама всегда морщилась, когда кто-нибудь звал дочь Краш (точно так же морщилась при виде того, что та читает и смотрит), и еще долго пыталась заставить ее признать свое имя, но нет на свете никого упрямей девчонки-подростка, так что в конце концов решила, что не стоит ссориться из-за имени.

Однако при разговоре с другими, например, с отцом, она всегда называла дочь Делией, лишний раз давая понять, что победа не окончательная. Наверняка надеялась, что дочь еще перебесится, но так и умерла, не дождавшись.

* * *

Бабуля, папина мама, жила в трехстах милях от них, если ехать по шоссе, по ровному асфальту с остановками в придорожных кафе, и единственным разногласием был выбор радиостанции (как всегда, «Национальное общественное радио» – раз уж уродилась в семье профессоров колледжа, никуда не денешься, но, слава богу, существуют наушники). Когда стало ясно, что множество людей уже погибло и продолжает погибать и, если сидеть на одном месте, их скоро сцапают представители властей и отправят в какой-нибудь карантинный лагерь, пришлось собрать семейный совет.

– Давайте пойдем к бабушке, – предложила Краш. – Она живет одна в лесной глуши, и добираться можно напрямик по федеральным или землям штата, не выходя на дороги.

– И что ты так трясешься из-за дорог? – удивился Адам. – А если по ним поедем, нас что, настигнут призраки Кольца?

Адам вообще не читал «Властелина колец», только фильмы смотрел, и от упоминания этих персонажей она разозлилась, потому что терпеть не могла его многозначительных замечаний о том, в чём он совершенно не разбирался.

– О блокпостах когда-нибудь слышал? Когда надо согнать откуда-нибудь всё население в одно место типа лагеря, на дорогах выставляют посты, чтобы задерживать всех, кто к ним приблизится, – объяснила Краш. – А еще на дорогах бывают пробки. Видел в новостях, что творится при каком-нибудь урагане, когда народ толпой валит из города? По дорогам просто не проехать, сплошные аварии.

– Ну мы-то не в городе живем, – возразил Адам, – а в захолустном студенческом городишке, где три четверти населения появляется только во время учебного года, который, кстати, так и не начался. Когда в последний раз мы ездили в город, половина магазинов не работала, значит, большинство народу уже разъехалось или заразилось. Вряд ли на дорогах будут пробки.

– Ну конечно, и нам ни разу не придется выезжать на другие оживленные дороги или пересекать крупные города, – съязвила Краш, закатив глаза.

– Ну хватит, – отрезал отец, барабаня пальцами по столу.

Отец был высокий и поджарый, с длинными худыми ногами, зеленовато-голубыми, как у дочери, глазами и светлыми редеющими на макушке волосами. И пусть не был похож на деспота, дети послушались с первого слова, хоть уже давно повзрослели.

– Придется идти пешком, по-моему, тут и спорить не о чем.

– Ты серьезно? – запыхтел Адам. – Поверил в ту чепуху, что она вычитала в своих книжках?

– Нет, – ответил отец. – Я верю собственным глазам. В новостях уже показывали, какие на дорогах пробки. А те, кому стало плохо за рулем, наверное, побросали машины. В любом случае от людей надо держаться подальше, хоть мертвых, хоть живых, может, они заразные. А в лес мало кто сунется, так что в одном Краш права – отсюда до маминого дома полно безлюдных мест. Если маршрут прикинуть с умом, дороги и города можно обойти стороной.

– Да мы так целую вечность будем добираться! – заканючил Адам.

– Не хнычь, – сказала Краш.

Глядя на брата, просто не верилось, что он старше. Она где-то читала, что мальчишки психологически взрослеют позже девочек. Похоже, тут как раз такой случай. Но даже понимая причину такого поведения, терпеть его выходки было ничуть не легче.

– Фрэнк, – возразила мама, – а как же нога Делии… Ну сколько она пройдет? Идти-то сотни миль!

– Мам, только не надо делать вид, что я пустое место, – возмутилась Краш. – И вообще, могу пройти побольше некоторых, я же тренировалась.

– А ты не перебивай, Делия. Может, хоть часть пути проедем на машине, чтобы тебе лишний раз ногу не напрягать? Да, я в курсе, что ты несколько недель тренировалась с этим дурацким рюкзаком, но ты просто не представляешь, как это тяжело.

– Это моя нога, – огрызнулась Краш, – мое тело, и я уж как-нибудь в состоянии рассчитать собственные силы.

– Не смей грубить матери, – оборвал ее отец.

Краш не хотела грубить, но как же тяжело всё это выслушивать. Привыкнуть к ноющей боли, отёкам, пристальным взглядам, невероятно бесцеремонным вопросам чужих людей было гораздо проще, чем к такому отношению здоровых, в том числе родных, уверенных в том, что им лучше знать, как ей себя вести.

Хотя ногу отняли давным-давно, мама нет-нет, да посмотрит на протез большими влажными глазами и украдкой смахнет слезу.

Краш не видела смысла оплакивать утрату, но мама не могла сдержаться, словно эти слезы каким-то чудом могли исцелить ее дочь.

А еще Краш бесило, когда люди несли всякий бред вроде: «Ах, какая ты храбрая». Вряд ли у нее прибавилось храбрости из-за того идиота, который уткнулся в мобильник за рулем вместо того, чтобы следить за дорогой, и потому ее сбил.

И вообще, что ей оставалось делать? Отказаться от протеза?

Она выбрала протез, потому что уже в восемь лет понимала – так у нее будет больше свободы передвижения и меньше придется терпеть сочувственные взгляды – если прикрыть протез штаниной, то оставалась заметной лишь легкая хромота. А чужая жалость только раздражала до зубовного скрежета.

– Я не грублю. Только говорю, что справлюсь не хуже вас, – ответила Краш. – Уж столько лет прошло, пора бы уже привыкнуть.

– Да я не говорю, что не можешь, просто вдруг устанешь. Мало ли что ты о себе возомнила, не стоит так ершиться, я же о тебе забочусь, – нахмурившись, ответила мама.

– Хватит со мной носиться, как с недочеловеком, – рассердилась Краш. – У меня не хватает только половины ноги, а мозги все на месте, так что разберусь уж как-нибудь, что мне по силам, а что нет.

– Я просил, не говори таким тоном с матерью, – предупредил отец, но в тот момент его слова канули в пустоту, потому что мать с дочерью устроили Смертельные Гляделки, и для них окружающий мир просто перестал существовать.

– Делия, ты говоришь, что у тебя всё в порядке… – начала мама.

– Да, – перебила дочь.

– От такого количества фантастики точно свихнешься, – заметил Адам.

– Тебя только не хватало, – окрысилась Краш.

– Да, Адам, не вмешивайся, – съязвила мама. – Делия у нас и так всё знает, куда уж там любящим взрослым ей что-то советовать.

– Я тоже взрослая.

– Вот и веди себя по-взрослому. А вдруг от долгой ходьбы мозоль натрешь? А если туда зараза попадет? Об этой жуткой эпидемии вообще молчу, – она взмахнула рукой в сторону окна, намекая на несметные жертвы. – Я про заражение обычными микробами, которые могут попасть внутрь через ранку и тебя прикончить. В лесу нет ни больниц, ни скорой помощи.

– Между прочим, ты тоже можешь заразиться, – возразила Краш. – Споткнешься о какой-нибудь камень, руку порежешь и точно так же подхватишь заразу, как твоя бедная дочь-калека.

Мама ахнула, стиснув зубы, услышав это слово на букву «К», запретное с того самого дня, когда Краш выписали из больницы.

– Ты не калека, – сказала мама.

– Ты так только говоришь, а на деле всё как раз наоборот, – возразила Краш.

Как же бесит манера матери выставлять ее несмышленым ребенком, только маме удавалось вызвать этот предательский ком в горле от наворачивающихся слёз, и от бессилия руки сами сжимались в кулачки.

Зря она осталась дома и поступила в тот колледж, где работали родители, это уж точно. При выдающихся успехах в школе могла бы поступить в университет покруче, чем у Адама (вообще-то гораздо престижнее, но она не стала ребячиться, утирая братцу нос, хотя в семнадцать лет сдержаться было ой как нелегко), просто душа болела, как она оставит папу с мамой одних.

Ее родители были постарше, чем у большинства студентов, когда родился Адам, маме было уже тридцать восемь. Хотя они держались молодцом, возраст давал о себе знать – то, что раньше получалось само собой, теперь не ладилось или требовало определенных усилий. Отец принимал таблетки от давления, а мама быстро уставала. Это возрастное, ничего особенного, но Краш не хотела оставлять их в этом доме одних, так далеко от города, особенно зимой, когда для того, чтобы просто смотаться в магазин за молоком, приходилось расчищать длинную подъездную дорожку.

Поэтому Краш, не кривя душой, заявила, что ей хватит диплома того колледжа, где они преподавали. Пускай думают, что она не может обойтись без их опеки, хотя всё было ровным счётом наоборот.

К сожалению, из-за этого родители все еще смотрели на нее, как на ребенка, и добиться независимости взрослого человека не удалось. Мама считала Краш… не то чтобы беспомощной, но уж точно не совсем самодостаточной, несмотря на то что почти все заботы по дому и поручения доставались ей, и при этом она умудрялась не завалить успеваемость ниже 3,8 баллов. Впрочем, что толку от этих оценок. Кому они нужны, когда мир рушится, или, по крайней мере, меняется до неузнаваемости.