Сестренка

– Знаешь, дорогая, похоже, поздний дебют шизофрении, – резюмировал Исхаков, полтора часа экзаменовавший моего мужа в закрытой комнате.

– Валик, да какая шизофрения?!

– Я тоже себе говорю «да какая шизофрения?!» – развел руками Исхаков. – Потому что в таком возрасте шизофрения если и дебютирует, то у женщин. Костин случай – редкий, но и такое бывает.

Я порывалась рассказать ему, что недавно из нашего семейного шкафа вывалился, скрежеща, огромный скелет, и, возможно, именно это запустило безумие Кости. И тогда о какой шизофрении он мне тут талдычит?!

Но я молчала – уж слишком чудовищной была эта тайна.

Исхаков поел серых щей, допил пустую на треть бутылки водки («Тебе лучше не держать теперь алкоголь дома») и пошел к выходу, спешно выписав рецепт на какие-то два препарата. В дверях остановился и поводил перед моим лицом сомкнутыми указательным и большим пальцами.

– Я. Ничего. Никому. Не скажу, – выделяя каждое слово, пообещал он.

Я залезла в Костин бумажник и протянула Исхакову пять тысяч.

* * *

Вот что? делить разнополым детям с четырехлетней разницей в возрасте? Но как только Юлька немного подросла, они стали драться за каждую травинку во дворе, за каждую найденную в квартире пуговицу, за каждую завалящую конфетку.

А ведь поначалу взгляд маленькой Юли выражал лишь восторг, стоило ей только увидеть брата. Но в первый год жизни сестры Юра не обращал на нее внимания, а когда она начала пытаться всячески его привлекать, получала тычки. Я одергивала старшего, он снова злился на младшую, а та продолжала его задирать.

Вскоре я перестала разбираться, кто прав, кто виноват. Гвалт, плач и стукотня прочно вошли в мои дни. Когда вечером возвращался Костя, дети притихали, но теперь он разражался недовольством.

…Они оба были уже подростками, и служили мы на Северо-Западе, который казался солнечным и приветливым после Крайнего Севера.

Я пытаюсь вытеснить из памяти тот день, когда случайно застала Юру душащим Юлю подушкой. Больше всего, когда я подбежала на дочкин сдавленный крик, меня поразило лицо сына – довольное, без капли раскаяния.

– Мама, да мы же просто прикалываемся! – сказал он. – Да, Юлька?!

– Да… – испуганно ответила она.

Я предпочла не заметить, что этому «да» предшествовал Юрин тяжелый взгляд в сторону сестры.

А вечером Костя привел с собой какую-то блондинку в бежевом тренче и очках с кошачьей оправой. Сказал, это Жанна, журналистка гарнизонной газеты.

– 15 мая отмечают День семьи, – начала Жанна. – Мы хотим опубликовать небольшие очерки о семьях, которые прибыли к нам недавно. Ну, знаете, такие небольшие теплые рассказы о том, как создавалась ваша семья, что вам позволяет хранить домашний очаг и так далее.

– Я не готова, – прошептала я.

– Ты – готова, – процедил Костя.

– И деток позовите, – обратилась ко мне Жанна, повелительно блеснув стеклами очков.

* * *

– Ты список написала?

– Какой еще список?

Я всплеснула руками:

– Ну, Юля! Я же тебе говорила – список грехов для генеральной исповеди! И для беседы с батюшкой Наумом может пригодиться.

Она пожала плечами.

– Это странно, – сказала Юля. – Не по-человечески как-то. Вот ты говоришь, в церкви благодать, а там какая-то канцелярия. Список грехов, запись в очередь…

– Если бы ты знала, какая там очередь к старцу, – прошептала я. – Как же им иначе упорядочить процесс? Сразу говорю: матушки там очень строгие. Делай, что тебе велят, и ни в коем случае не спорь.

Юля усмехнулась:

– Раньше я умела спорить, а потом детство закончилось.

Я пристально посмотрела на дочь. Даже в монастырь она ехала пусть и в длинном, но соблазнительно облегающем платье, со скромным и продуманным макияжем, аккуратной укладкой… И я сказала то, в чем уже давно хотела признаться:

– То, что он сотворил с тобой, кошмарно… И не думай, что я не верю тебе. Я верю. Но ты не похожа на жертву. Сейчас не похожа, а тогда – тем более. Ты же понимаешь, о чем я говорю?

Я осеклась, не стала развивать тему, но так и хотелось добавить пару упреков: устроила сотрясение мозга однокласснице, а с других собирала своебразную дань, девочку из двора вообще чуть не утопила в реке.

– Мама, я разобралась со своим прошлым, – спокойно ответила она. – Не лезь. И старец твой пусть не лезет. Но посмотреть на него любопытно.

Как тут не вспомнить свою первую встречу со старцем?

Я ходила в церковь примерно год и случайно узнала о старце. Выпросила у мужа поездку в Лавру. Меня проинструктировали насчет генеральной исповеди, и я тряслась от ужаса и внутреннего трепета. Авторитет отца Наума сделал его практически святым в моих глазах, так что я ждала беседы с ним почти как Страшного суда.

Но, оказавшись в его келье, я ощутила пьянящее тепло – будто выпила пятьдесят граммов хорошего коньяка. Или приехала в бабушкин деревенский дом и растянулась на нагретой печкой перине. Присутствие старца преображало все.

– Батюшка, муж бьет меня.

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся, – из-за густой бороды и усов почти не было видно его губ, поэтому казалось, будто слова возникают из ниоткуда. – Ты женщина, и от тебя зависит мир в семье. Молись! Я тоже буду молиться.

Чудо не заставило себя ждать: муж почти прекратил свои издевательства. Так я и поняла, что старец Наум – мой главный заступник перед Господом. Ему не все равно. И Богу не все равно.

* * *

Моих детей нельзя было назвать подарками. Они оба росли агрессивными, драчливыми. Матерились с такого раннего возраста, что мне стыдно и вспоминать об этом.

Я перестала водить их в храм после того, как Юра на службе наступил Юле на ногу, а та ущипнула его в ответ. Он, в свою очередь, назвал ее сукой, а Юля послала его на три буквы. Я вывела их из церкви, а батюшка, помню, долго отчитывал меня за отвратительное поведение детей. Говорил, что им необходимо ходить в воскресную школу, но я просто побоялась дальнейшего позора. Да и вряд ли уговорила бы их на церковное воспитание.

Почти потеряв надежду на то, что Господь, по крайней мере, в ближайшем будущем их образумит, я обратилась к школьному психологу. Юру и Юлю она приняла по отдельности.

Как она мне потом сказала, с Юрой беседы не получилось вовсе. Он или молчал, или отвечал односложно. А Юлин крик, донесшийся из кабинета, я услышала из-за двери и чуть не расплакалась от досады и раздражения.

Оказалось, моя дочь кинула в психолога ручкой. На все вопросы она отвечала криком: «ааааааа».

Обоих отправили на комиссию: пускать ли Юлю в четвертый класс, а Юру – в восьмой, или отправить в интернат для «особых детей»? Комиссию смутило, что оба ребенка учились довольно сносно, и переводить их в интернат VIII вида было, видимо, жалко. К тому же взбешенный Костя прибежал в школу и заявил директору: учиться Юра и Юля будут только здесь, и нигде больше.

Мне он отвесил пощечину, хотя благодаря молитвам старца к тому времени уже перестал меня бить. Кричал: зачем это я выношу сор из избы?