Несовместимые. Книга первая

– Папа, кто эти люди? – взмолилась я, не сдерживая слезы горечи, вызванные не только словами незнакомца, но и не простой участью нашей семьи.

– Они те, от кого люди всегда должны держаться как можно дальше, – отец выпрямился и закинул руки за спину, смотря куда-то вдаль. Мне кажется, он провалился в свои воспоминания.

– Тогда почему ты не придержался этого наставления? – сдавленно спросила я.

Папа тяжело вздохнул и опустил голову. Кажется, воспоминания у него не очень приятные. Как бы я хотела залезть в его голову и утешить. Облегчить тяжкую ношу на его груди, разделив хотя бы надвое и принять на себя одну половину.

– Пойдем в дом, – только и сказал он, помогая мне подняться.

Вместо того, чтобы пойти в дом, я рывком прижалась к отцу и крепко обняла его, утыкаясь мокрым лицом в его широкую грудь. Папа принял мои объятия и сильнее прижал меня к себе, опираясь щетинистой щекой в мою голову. Из меня так и нарывались выйти громкие рыдания, но я всеми силами сдерживала их. Они отравляли мою душу и втыкали кинжалы в мое сердце. Эта боль была физической.

Моя семья – это все, что у меня есть. Иметь ее для меня – это как дышать свежим воздухом и чувствовать жизнь.

– Я люблю тебя, пап, – пробубнила я в его грудь, которая уже была мокрой от моих слез. – Обещай мне, что никогда не бросишь меня, – отчаянно потребовала я.

– Я обещаю тебе, что пока я жив, никогда не брошу тебя, родная моя. – Отец поцеловал меня в макушку и сильнее прижал к себе, что я уже не могла дышать и даже плакать.

Смерть – единственная причина, по которой отец оставит меня. Ее основная функция – неизбежность. И это совершенно нормально, что люди начинают ненавидеть смерть, когда она нагло отбирает у них близкого человека, который так был им нужен. Но, теряя близкого человека, мы сами перестаем подозревать, что думаем лишь о себе в это мгновение. Мы жалеем себя. Ведь человека, который был нам нужен во всем, чтобы мы были в благополучии, забрала смерть, дабы в первую очередь предоставить ему покой.

Теряя маму, я жалела себя, но не злилась на смерть, уверенная в том, что она предоставила ей лучший мир.

Успокоилась я через двадцать минут точно. Еще через тридцать минут приехал Деймон. Алиса накрыла на стол, и мы принялись ужинать, каждый погруженный в свои мысли. Сейчас я даже была готова смотреть на недовольные взгляды бабушки и слышать их с отцом холодную ругань за столом, только бы не это гнетущее молчание, разрывающее сердце. Навязчивые мысли терроризировали мозг и дразнили нейроны, поднимая медленный шторм в нервной системе.

– Уже собрала вещи? – полюбопытствовал Деймон таким неуверенным голосом, будто это папа попросил его немым требованием заговорить со мной.

– Нет, – буркнула я ровным низким голосом и засунула кусок помидора черри в рот, который долгое время ковыряла вилкой в тарелке.

– Наша принцесса чем-то недовольна? – подначивал весельем Деймон, но он сам вытягивал эту радость из тебя тонкими нитями.

– Если ты мне еще что-нибудь скажешь фальшивым весельем, я кину в тебя помидором, – пригрозила я и он поджал свои полные губы.

Папа прочистил горло и вытер губы салфеткой.

– Деймон, зайди ко мне. Поговорим о твоей работе. – Папа встал из-за стола, а я почему-то сжала вилку в кулак. – Спокойной ночи, доченька, – он поцеловал меня в голову и удалился из столовой.

Деймон допил свой свежевыжатый сок и поспешно вытер свои губы салфеткой. Я с недовольством наблюдала за его действиями.

– Сладких снов, сестренка, – подмигнул он мне и легким бегом побежал в сторону кабинета отца.

Боже, эта комната хоть когда-то будет пустовать?

Я кинула вилку на стол, и она издала характерный звук удара металла от дерево. Если они думают, что я правда иду спать, то эти мужчины из моей семьи глубоко заблуждаются.

Я сняла салфетку с шеи, вешать которую меня приучила бабушка и вытерла влажные помидорным соком губы. Небрежно бросив салфетку на стол и взяв пустой стакан, я осторожно отодвинула стул и практически на цыпочках стала приближаться к деревянной двери кабинета отца, которая уже приманивает меня ежесекундно. Мое подсознание знает, что за ней раскрываются самые важные тайны семьи, которые мне неведомы. И не будут ведомы до конца моих дней, пока я сама не решусь узнать их. Чем больше буду знать, тем меньше приключений. Чем больше ответов, тем меньше вопросов и проблем. Если я буду знать обо всем, то точно буду самой осторожной и послушной дочерью.

Я приблизилась к двери и села на корточки. Приложив стакан к деревянной поверхности, я прижалась ухом на другой его конец и прислушалась, затаив дыхание.

– Он был здесь? – Голос Деймона был непривычно разгневанным и агрессивным.

– Тише. Да. Он увидел Эллу, – с грустью в голосе сказал отец.

Я вскинула брови и плотнее прижалась ухом к стакану, сжимая пальцами его прозрачные стенки.

– Эллу? – тут же остыл Деймон, словно был обескуражен этой новостью. – Черт.

– Я хотел сберечь ее от этого грязного мира. Не хотел, чтобы ее увидел хоть один из них. Но…Эдвард Дэвис не трепло, и он сам по себе. Может он и убийца, но все же есть в нем человеческие инстинкты.

Эдвард Дэвис…Эдвард…Дэвис. Так вот как его зовут. Это имя теперь прокручивается в моей голове и все, с чем я ассоциирую это имя – это только с самим дьяволом.

– О ней не узнают другие? – с надеждой спросил Деймон.

– Уверен. Он сам мне поклялся. В этом вопросе я ему верю. Элла считается мертвой.

Я закрыла ладонью рот, чтобы не вскрикнуть и села на пол, ошарашенная этим заявлением из уст отца. Стакан чуть не выпал из моих рук. Еще немного, и я бы провалилась снова, если бы не взяла себя в руки и не прижала стакан к груди.

Приподнимаясь на ватные ноги, я отошла от двери на более безопасное расстояние. То есть я вышла на улицу и остановилась на крыльце. Мне катастрофически не хватало воздуха. Я громко и часто стала дышать и при этом не верить в услышанное. Сердце громыхало и от боли в груди, мне снова захотелось разреветься.

Закат покрывал голубое небо рыжим оттенком, набрасывая свой богатый теплый цвет на меня и на наш дом. Но даже это прекрасное явление, которое я так люблю, не может отвлечь меня от ужасных слов отца.

Элла считается мертвой.

Что за ужасная фраза? Она так и заставляет мое сердце затаится и позволить разуму прислушаться к ней, добавляя к этой фразе еще больше вопросов.

Как я училась в школе? Как я поступила в университет? Мое имя Элла Тейлор и как я могу считаться мертвой? У меня есть документы. Как это возможно? Что такого сделал папа, что я считаюсь мертвой?

В голове был рой вопросов. От них у меня резко заболела и закружилась голова, что мне пришлось медленно присесть на лестницу крыльца. Ко мне подкрадывается грустное и мучительное осознание, что эти вопросы я не смогу задать отцу. Все, что я смогу узнать, то остается со мной и ни в коем случае не распространяется. Если я услышала эту ужасную новость, то должна исследовать ее до конца, но уже в одиночку. И первое, что я сделаю, это обыщу кабинет отца. Другого варианта в моей голове пока нет.

Эти мысли придали мне больше сил и решительности. Эта новость больше не мучила мое сознание и сердце, отступая перед моей силой и уверенностью.

Я резко вскочила с теплой лестницы, подогретой закатными лучами солнца и направилась в дом.

Я успела сделать всего три шага, как донесся оглушительный взрыв в доме, сотрясая стены. Земля под моими ногами задрожала, и я упала на деревянное покрытие крыльца, ударяясь головой о твердую поверхность. Перед глазами все поплыло. Небо с размазанными легкими облаками на нем, будто это мазки кистей на холсте. Макушки зеленых деревьев закружились, словно их поглощает в себя смерч. Тошнота подступала к горлу и, прежде чем закрыть глаза от бессилия и траты действующего разума, перед глазами предстал образ мамы, а на ее синих, как глубокая бездна океана, глазах навернулись слезы.

Смерть огорчает и ее.

Глава 6

Первое, что я почувствовала, когда мое сознание начало медленно просыпаться из спячки – это опустошённость. Она окутала мою душу в липкий кокон. Этот кокон, словно паутина. Я запуталась в ней и не могу выбраться. Казалось, чем больше я стараюсь высвободиться, тем сильнее запутываюсь. Цепкие, на первый взгляд тонкие нити, обхватили все мое естество. Паника возрастает. Инстинкты самосохранения и самозащиты выбираются наружу прямиком из моего сердца, и я хочу кричать. Кричать до боли в горле, до разрыва связок. Мне хочется плакать от того, что мое сердце чувствует полное одиночество. Это одиночество сжирает меня до самых скрытых глубин души, словно тля в одежде, намереваясь поглотить весь огромный лакомый кусок полностью.

Я хочу бороться с этими внезапно нахлынувшими ощущениями, которые посылают меня в темный и холодный подвал. Но чем больше я сопротивляюсь, тем снова хуже. До меня доходит, что выбора особого нет. Я просто лежу неподвижно и позволяю этим сжирающим разум, сердце и душу паразитам овладеть мною полностью.

***

Я чувствую холод, пронизывающий до самых костей. Открывая глаза, их до физической боли ослепляет яркий белый свет, и этот свет буквально разрезает мои глазницы. Мне вдруг показалось, что я лежу на холодной, пустынной земле. На нее и на меня медленно падают белые снежинки, покрывая землю белоснежным ковром. Они накрывают мое лицо и не таят. Будто все мое тело покрылось льдом и эти снежинки нашли свой дом, бесстрашно ложась на мою безопасную для них ледяную кожу. Небо полностью белое, без каких-то трещинок, через которые могут проникнуть теплые солнечные лучи и обогреть меня.

Моя душа плачет от безысходности. Единственная слеза скатывается по моему виску и теряется где-то в куче снега. Она до чертиков холодная, будто горошина льда вышла из моего глаза.

– Проснись, моя девочка, – слышу я мягкий голос мамы и будто дыхание прорезывается в моей груди. Она свободно поднимается, словно голос мамы раскромсал давящий лед внутри меня.