Теперь Олеся была по другую сторону баррикад, уже не как зритель, а как участник уличного шоу. Нельзя сказать, что она ощущала себя "своей" в компании помятых, небритых музыкантов. Порой они говорили не очень понятные вещи. Прохожие приглядывались к ней, слишком ухоженной, чистой, пахнущей дорогими духами, на контрастном фоне уличной богемы, и все-таки ей было легко и весело с ними, а с каждым глотком пива крепли крылья независимости и вседозволенности за спиной. Она перестала бояться, что Антон найдет ее и потребует вернуться.
– А что, мама тоже зовет тебя Джельсомино? – спросила она мальчишку, пока трое других играли умопомрачительный блюз. – Как твое настоящее имя?
– Мы с тобой не так близко знакомы, чтобы я сказал тебе свое настоящее имя, – возразил Джельсомино.
Потом они вместе проорали:
"А у Тани на флэту
Был старинный патефон,
Железная кровать и телефон…"
Шляпа наполнялась звонкими монетами. Такие каникулы Олесе и не снились.
– Ты поешь? – неожиданно схватил ее за руки Снегирь.
Она растерялась, голос у нее был, но чтобы так, перед всеми на улице…
– Какие песни знаешь? – не отступал Снегирь.
– Б.Г., наверное…
– "Северный ветер" знаешь?
– Да.
– Пошли.
Они встали друг против друга, и Снегирь кивнул ей ободряюще.
– Что я делаю? – Олеся пыталась унять дрожь в коленях, ей казалось, что все слова выскочили из головы. – Разве могу я, как он? – Она зажмурилась с первыми аккордами, но вовремя вступила, не узнавая свой голос, вкладывая в пение свою окрыленную освобожденную душу. Никогда прежде она не пела так хорошо.
"Но северный ветер мне друг,
Он хранит, то, что скрыто…"
Когда песню допели, Олеся едва дошла до стены и сползла вниз. Она выложилась вся, лишилась сил от волнения. Снегирь, наклонившись над ней, целовал ее руки.
– Ты поешь! Ты, правда, поешь! – восторженно шептал он.
Больше петь она не стала, слишком сильное получила впечатление. А Снегирь не унимался. Звенел его голос, и прохожие замирали, слушая "Взгляни мне в глаза, не бойся, смелей", В комнате с белым потолком", "Lady in Red".
– Ну, дает, – приговаривал Джельсомино, – останови его Олеся! Загубишь парня! Надорвешься, Снегирь! – орал он неугомонному певцу.
Но певец и сам решил, что на сегодня достаточно; пошатываясь, он вернулся к компании и сел рядом с Олесей. Они допили пиво и начали обсуждать, куда бы двинуться дальше. Олеся помрачнела, ее хороший день кончился. Возвращаться в отель совсем не хотелось. Примут ли ее эти люди, стоит ли ей идти с ними?
– Ну, расскажи нам, Олеся, – уловив смятение на ее лице, попросил Снегирь, – откуда ты такая запредельная? Чего ты хочешь от пьяных индейцев? Может, в гости пригласишь?
Олеся неожиданно легко рассказала свою печальную повесть: о выгодном женихе, которого прогнала, о шляпке и о том, что ей, собственно, самой некуда идти, не то что приглашать их в гости.
– Да он просто плебей! Извини за выражение, – воскликнул Джельсомино по окончании ее рассказа.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: