Эрагон. Возвращение

– Разумеется, как тебе будет угодно. Постарайся, оставшись в одиночестве, обрести хоть какое-то успокоение. Но если тебе понадобится помощь, мы всегда готовы служить тебе. – И, поманив за собой остальных, он быстро прошел мимо Арьи к двери.

– Эрагон, прошу тебя, останься, – вдруг сказала Насуада.

Озадаченный этим приглашением, Эрагон снова сел, не обращая внимания на встревоженные взгляды членов Совета. Фалберд даже помедлил в дверях, словно ему вдруг расхотелось уходить. Следом за ним, последней, вышла Арья. Прежде чем закрыть дверь, она посмотрела на Эрагона, и в глазах ее отчетливо читались беспокойство и сочувствие, которые прежде она столь успешно от него скрывала.

Насуада присела за стол чуть боком, отвернувшись от Эрагона и Сапфиры.

– Вот мы снова и встретились, Всадник, – сказала она. – Отчего ты не стал приветствовать меня вместе с остальными? Я тебя чем-то обидела?

– Нет, Насуада. Я просто не осмелился ничего сказать тебе – боялся показаться грубым или глупым. В нынешних обстоятельствах не стоит делать чересчур поспешных заявлений, а потому… – Эрагон умолк. Ему вдруг стало страшно при мысли о том, что их могут подслушать. Совершив над собой определенное усилие, он обратился к магии и нараспев произнес: – Атра нозу вайзе вардо фра элд хорнья… – что примерно означало: «Да защитят нас чары от излишне любопытных ушей». – Прости, но теперь я уверен, что можно говорить без опаски, ибо нас не сможет подслушать ни человек, ни гном, ни эльф.

Лицо Насуады несколько смягчилось.

– Спасибо, Эрагон! – воскликнула она. – Ты даже не представляешь, сколь ценен твой дар! – Теперь голос ее звучал куда более уверенно.

За спиной Эрагона шевельнулась Сапфира. Дракониха встала, осторожно обошла вокруг стола и остановилась перед Насуадой, опустив голову так, что один ее сапфировый глаз уставился прямо в черные очи Насуады. С минуту Сапфира неотрывно смотрела на девушку, потом тихонько всхрапнула, выпрямилась и велела Эрагону:

«Скажи ей, что и я печалюсь из-за постигшей ее утраты и очень ей сочувствую. А еще скажи: пусть ее сила станет силой всех варденов, когда она наденет плащ Аджихада! Ее подданным нужна будет твердая рука».

Эрагон повторил ее слова Насуаде и прибавил:

– Аджихад был великим человеком! Его имя будут помнить вечно… А сейчас мне нужно кое в чем тебе признаться: перед смертью он приказал мне любой ценой не допустить раскола в рядах варденов. Это были его последние слова. Их слышала также и Арья.

Я хотел сохранить все в тайне из-за возникших сложностей, но ты, по-моему, имеешь право это знать. Я не уверен, что именно имел в виду Аджихад и чего именно он хотел от меня, но одно я знаю твердо: я всегда останусь на стороне варденов и буду изо всех сил защищать их. Я хотел, чтобы ты это поняла и знала: у меня нет ни малейшего желания самому командовать варденами.

Насуада горько рассмеялась:

– Так ведь и я вряд ли буду сама ими командовать, ты же должен понимать это! – Вся ее сдержанность куда-то исчезла, но остались самообладание и решимость. – Я знаю, почему ты оказался здесь раньше меня, и догадалась, чего добиваются члены Совета. Неужели ты думаешь, что за столько лет, пока я была рядом с отцом, мы с ним ни разу не обсуждали подобной возможности? Члены Совета ведут себя именно так, как я и ожидала. Зато теперь для меня все ясно, и я с чистой душой могу принять на себя командование варденами.

– Значит, ты не позволишь им сделать из тебя марионетку?

– Не имею ни малейшего желания! Но ты больше никому не говори о последних словах Аджихада. Глупо делать это предметом досужих обсуждений; к тому же люди могут воспринять его слова как пожелание того, чтобы ты заменил его на посту руководителя варденов; а это, безусловно, подорвет мой авторитет и внесет смуту в их ряды. Он сказал то, что тревожило его больше всего; он хотел во что бы то ни стало защитить своих подданных. Я бы сделала то же самое. Мой отец… – Голос ее дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Я готова жизнь положить ради дела отца. И я хотела бы, чтоб ты это понял как Всадник. Все планы Аджихада, все его стратегические цели – все это теперь мое. И я постараюсь не подвести его! Империя непременно потерпит крах! И Гальбаторикс будет низвергнут!

Насуада умолкла. Эрагон заметил, что по щеке ее медленно ползет слеза. Он понимал, сколь сложным оказалось то положение, в которое она попала, и восхищался силой ее духа и воли, которых не сумел разглядеть раньше.

– А какую роль ты хочешь отвести мне, Насуада? Что мне делать среди твоего войска?

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Ты можешь делать, что тебе будет угодно. Члены Совета – просто глупцы, если думают, что смогут управлять тобой. Для варденов и гномов – ты настоящий герой, и даже эльфы поклонятся тебе, узнав о твоей победе над Дурзой. Даже если ты вдруг решишь пойти против Совета или против меня, мы будем вынуждены уступить, ибо народ всей душой поддержит именно тебя. И в данный момент именно ты обладаешь самой большой властью над варденами. Впрочем, если ты действительно согласен с моим назначением, то могу тебя заверить: я ни на шаг не отступлю от планов своего отца, так что тебе придется вместе с Арьей отправиться к эльфам и завершить там свое обучение, а потом вернуться к нам.

«Почему она со мной так откровенна? – мысленно вопрошал Эрагон. – Если она права, то зачем же мы согласились с требованиями Совета?»

Сапфира ответила не сразу.

«Так или иначе, – сказала она, – теперь уже слишком поздно. Ты уже дал свое согласие. А Насуада говорит с тобой откровенно просто потому, что твоя магия наконец-то избавила ее от любопытных ушей. Ну, и еще потому, что она надеется отвоевать нашу преданность у Совета».

И Эрагон вдруг решился, но сперва все же спросил Сапфиру, можно ли полностью доверять Насуаде.

«Да, – мгновенно ответила дракониха. – Она говорила совершенно искренне».

Эрагон сказал ей, что собирается сделать. Сапфира одобрительно кивнула, и он, вытащив Заррок из ножен, медленно подошел к Насуаде. Он успел заметить, как в глазах ее промелькнул страх, взгляд невольно метнулся к двери, а рука, скользнув в складки платья, стиснула какое-то невидимое оружие. Остановившись прямо перед нею, Эрагон преклонил колено и положил Заррок плоскостью острия на вытянутые руки.

– Насуада! Мы с Сапфирой здесь недавно, но успели за это время проникнуться глубочайшим уважением к Аджихаду. И теперь нам кажется, ты будешь ему достойной заменой. Ты сражалась с нами вместе и не отступила, когда другие бежали с поля боя. Кстати, я ни разу не видел среди сражавшихся тех двух женщин, что входят в Совет. Кроме того, ты никогда не относилась к нам подозрительно, всегда была честной и искренней, и мы с Сапфирой решили: я, Всадник Эрагон, предлагаю тебе свой клинок, свою верность и преданность.

Эрагон произнес это торжественное обещание с чувством окончательной победы, но твердо знал, что ни за что не сумел бы изречь подобных слов перед битвой при Фартхен Дуре. Теперь же у него перед глазами стояли убитые и раненые в том бою. Теперь война с Империей стала не только его, Эрагона, личным делом. В ней участвовали все вардены, и он обязан был помочь им и всем тем, кто страдал под тягостной властью Гальбаторикса. И свержению этой власти – сколько бы времени на это ни потребовалось – он решил посвятить всю свою жизнь до конца.

И все же он страшно рисковал, принеся клятву верности Насуаде. Совет возражать не посмеет: ведь Эрагон пообещал принести клятву верности новому, выбранному ими предводителю варденов. Но хватит ли у Насуады сил и умения выполнить свои обещания? «Что ж, лучше дать клятву честному глупцу, чем лживому мудрецу», – решил Эрагон.

А Насуада между тем молчала. В глазах ее застыло удивление. Потом она решительно сжала в руке рукоять Заррока, приподняла его – не сводя глаз с алого лезвия меча – и коснулась острием головы Эрагона.

– Я с благодарностью и уважением принимаю твою клятву верности, Всадник, – торжественно промолвила она, – как и ты примешь всю ответственность, связанную с этой клятвой. Встань же и как мой вассал прими от меня свой меч.

Эрагон встал, принял из ее рук меч и сказал:

– Теперь я могу честно тебе признаться: Совет заставил меня согласиться присягнуть на верность варденам – а точнее, членам Совета – во время церемонии назначения тебя на пост, принадлежавший твоему отцу. То, что я сейчас сделал – единственный способ для нас с Сапфирой перехитрить их.

Насуада с искренним наслаждением рассмеялась:

– Ах вот как? Ты, я вижу, уже научился играть в наши игры! Отлично! Но, в таком случае, не согласишься ли ты как мой самый первый и пока что единственный вассал еще разок принести мне клятву верности – только на этот раз прилюдно?

– Разумеется, смогу.

– Хорошо. И пусть члены уважаемого Совета на это полюбуются. А теперь прошу: оставь меня и постарайся до похорон не тревожить. Мне нужно многое обдумать и подготовиться к похоронам… Помни, Эрагон: договор, который мы с тобой только что заключили, возлагает на нас обоих одинаковые обязательства, и я должна отвечать перед тобой за свои действия точно так же, как и ты обязан служить мне. Не нанеси же урона моей чести, как и я не нанесу урона твоей!

Насуада помолчала, заглянула Эрагону в глаза и прибавила гораздо более ласково и мягко:

– Прими и ты мои соболезнования. Я ведь понимаю, что и другие, а не только я одна, имеют причины печалиться. В этом бою я потеряла отца, а ты – друга. Мне очень нравился Муртаг, и я страшно огорчена его исчезновением… А теперь прощай, Эрагон.

Эрагон поклонился ей и вышел, чувствуя во рту противную горечь, а в горле – комок. Коридор, где они с Сапфирой очутились, был совершенно пуст, в обе стороны тянулись бесконечные серые стены. Эрагон остановился, упер руки в бока, набрал полную грудь воздуха и с силой выдохнул. День еще только начинался, а он уже чувствовал себя страшно усталым – слишком много событий обрушилось на него за эти часы.

Сапфира, подтолкнув его носом, безмолвно сказала: «Сюда» – и без лишних слов повела его по коридору куда-то вправо. Ее сверкающие когти цокали по каменному полу.

Эрагон хмуро следовал за нею.

«Куда мы идем?»

Ответа не последовало.

«Сапфира, ответь, пожалуйста».

Она только хвостом дернула. Эрагон не стал ждать, когда она соизволит заговорить, и сменил тему:

«Понимаешь, все в нашей жизни теперь действительно будет иначе! Хотя порой мне кажется, что новый день способен принести лишь горе, печаль и новые кровопролития».

«Все не так плохо, – возразила Сапфира. – Мы одержали великую победу. Ее следует праздновать, а не оплакивать».

«Вот только любая радость гаснет, стоит столкнуться с подобной мышиной возней!»