Брилонская вишня

– И что, теперь у вас двое часов?

Он почему-то тихо смеется. Опускает глаза и с усмешкой повторяет:

– Двое?

Трет щетину, подходит к своей кровати, садится на колени и вытаскивает из-под нее небольшую коробку.

Усаживается на кровать. Коробку ставит себе на колени. Бережно отряхивает с нее пыль.

– Иди сюда, русь, – зовет.

Я вытираю мыльные руки о полотенце, надеваю перчатки, на всякий случай беру газету. Стелю ее на кровать и усаживаюсь около коменданта.

Он медлит секунду – и раскрывает коробку.

И я прижимаю ладони к губам, чтобы не ахнуть от восторга. Здесь часы, часы, столько часов! Десять… да куда там, штук двадцать или даже двадцать пять! А, может, все тридцать! И все вычурные, какие-то – позолоченные, но все сложенные до изумления ровными рядами.

И как он на них смотрит! Как на детей, что ли… С невероятной нежностью, с любовью… я никогда за ним не замечала, чтобы он так смотрел на кого-то… или на что-то…

Комендант бережно достает красивые часы с крышечкой на цепочке. Очень тихо говорит:

– Это мой первый часы – награда от штандартенфюрер Витцинг. Первый мой награда, – он осторожно кладет их и вынимает другие. – А это мне отдавайт раненый солдат в благодарность за сохраненный жизнь.

Комендант аккуратно протягивает их мне, задев холодным оголенным плечом мою кожу. Чуть вздрагиваю от ледяных мурашек и рвано вздыхаю. Медленно, ловя его взгляд, тянусь к часам. Он, кажется, не против.

Он, кажется, хочет, чтобы я их взяла.

И я беру. С предельной осторожностью – так бережно, наверное, не берут на руки даже новорожденного младенца. Легонько дотрагиваюсь до каждого узора на них, до каждого выреза… А в нос просачиваются горькие древесные запахи от его шеи…

Комендант достает следующие, грубые и простоватые на вид.

– А это мне дарийт Вернер на мой день рождения.

Протягивает мне и их.

Какие же они все разные… А на этих, кажется, царапина…

– Они поцарапаны?

– А? А, да… Это все мой жена виноват. Он проливайт на них тесто, когда готовийт пирог. А потом пытаться отскрести грязь вилкой…

И вот он уже вынимает очередные…

– Это мне присылайт знакомый из Гамбург. А это мой второй награда, за успешный штурм штаба… не этого, правда – другого.

Я молча качаю головой. Никогда, ни разу в жизни не видела столько часов сразу…

– У меня слов нет… – выдыхаю я, завороженно перебегая взглядом с одних на другие. – Их так много… Вы собираете их, да?

– Коллекционирую. Да. Мне очейн нравится их собирайт. Может… может, глупо, но они приносийт мне удача. Я любийт их рассматривайт, чинийт, протирайт…

Очередные часы в руках коменданта замирают. Замирает почему-то и он сам. Я лишь смотрю на блестящий циферблат в его ладонях – с тонкими длинными пальцами и белой кожей, сквозь которую проступают толстые сплетения вен. Почему на мизинце нет ногтя? Это так странно…

– Это мне дарийт отец, – комендант чуть дотрагивается кончиком пальца до циферблата. – Это… Это быйт его последний подарок. Последний, перед тем, как отец умирайт.

Он замирает. Его глаза на какую-то секунду сверкают, после чего комендант закрывает их и тяжело вздыхает.

Складывает все часы обратно в коробку.

Я хотела было сказать, что мне очень жаль, и что я сочувствую его горю, но входная дверь неожиданно открывается, и со стороны прихожей раздается женский голос:

– Тут папиросы завезли… правда, не те, которые ты всегда куришь. Ты же не будешь сильно из-за этого расстраиваться, да?

А пару секунд спустя в комнату входит Марлин.

Завидев меня, смущается, опускает глаза и лепечет:

– То есть… Я… не знала, что вы здесь, оберштурмбаннфюрер…

– Заканчивай уже комедию ломать, – комендант поднимается. – Эта русская все равно ни слова по-немецки не понимает… Показывай давай папиросы. Я надеюсь, не местные? А то здесь нормально делают только водку, да и то паленая попадается.

Марлин судорожно вздыхает, дрожащими руками тянется к какой-то торбе и вытягивает из нее пачку.

А я слежу за ними затаив дыхание и не понимаю совершенно ничего!

– Черт их знает, – задумчиво говорит комендант, всматриваясь в упаковку. – Пока не выкурю – не пойму… Да все равно лучше моих любимых не сделают, и нечего надеяться. А что там еще у тебя в мешке?

– А, это пластинки новые! Ты же любишь музыку слушать?

Комендант щурится. Медленно берет пластинки.

– Лирику я не слушаю, Марлин, – усмехается. – Откуда ты их вообще взяла? Да и зачем? Был ли смысл?

– Просто… – Марлин становится пунцовой. – Просто я хотела сделать тебе приятное…

– Хочешь сделать мне приятное – надевай, пожалуйста, платок при готовке. Почему в последнее время я постоянно нахожу в еде твои волосы? Почему ты, зная мое к этому отношение, пренебрегаешь элементарными правилами? Почему, в конце концов, за восемь лет нашего брака ты все еще не выучила это наизусть?

И только сейчас я все понимаю.

Только сейчас я понимаю, кто тот самый строгий муж Марлин, который запрещает ей рожать и не готов к ответственности.

Только сейчас я понимаю, кто та самая нерадивая жена коменданта, которая заляпала тестом его часы и отскребала грязь вилкой.

Только сейчас я понимаю, откуда у Марлин такая трепетность и уважение к нему, почему она так дико его боится и бледнеет при каждом его появлении.

Только сейчас я понимаю, что означает вскользь брошенная им фраза «Лучше вспомните, почему вы до сих пор здесь, фрау Эбнер» и «Если бы на моем месте был кто-то другой, вы вылетели бы в первый же день». Только сейчас понимаю, что добрая и не слишком-то строгая Марлин делает в надзирательницах.

Только сейчас я все прекрасно понимаю. Только сейчас складываю из кусочков целостную картину.