Кукловод

Кукловод
Ксения Корнилова

Успешный государственный переворот привел к власти людей, которые смогли создать общество равных. Конкуренция уничтожена – зачем гнаться за деньгами, если всё и для всех стало бесплатным? Но у каждого рая есть обратная сторона. Те, кто не принял правила нового режима ушли под землю и создали государство, в котором правят роскошь, вседозволенность и полная личная свобода.Ингрид – одна из немногих «сверху», кто знает про это злачное местечко и даже может выбрать свою судьбу: жить скромно и быть как все, или вкусить запретный плод небывалой роскоши. Так ли просто принять это решение?Тонкий социальный роман о преодолении границы информационного пузыря. Что, если счастье – это всего лишь красивая, но мертвая картинка, которую тебе продали высшие мира сего? Можно ли разорвать холст и выпорхнуть в живую реальность?

Ксения Корнилова

Кукловод

Ингрид поправила длинный белый носок на правой ноге, который предательски сполз почти на полсантиметра вниз. Прижав лодыжки друг к другу, она выровняла края носков, чтобы ни один случайный прохожий – как будто здесь кто-то мог случайно пройти – не посмел неодобрительно покачать головой. Заметив маленькое пятнышко грязи на кедах, образовавшееся от неизвестно откуда взявшейся капли воды и пыли, девушка нахмурилась, засунула руки в карманы и судорожно начала шарить в них, ища заветный платок.

Через минуту проблема была устранена.

Оглядев себя со всех сторон, насколько позволяло ей это сделать несовершенное человеческое тело, неспособное оценить свой внешний вид в полной мере без использования зеркала, она взялась опять за красный провод и медленно пошла вперед, проверяя его на возможные порывы. Через пару шагов она дошла до ступеней, ведущих высоко наверх, и, не отпуская провод из рук, начала подниматься, считая про себя: «Один, два, три, четыре…» Сбившись со счета после ста восьмидесяти семи, Ингрид хотела было опуститься прямо на ступени, чтобы перевести дух, но побоялась испачкать темно-синюю заботливо отутюженную юбку, которая своей гладкостью могла посоперничать с крылом новенького отполированного «мерседеса». Одного их тех, что она любила поглаживать подушечками пальцев, проходя мимо салона дорогих машин отца по дороге в школу.

Оглянувшись по сторонам, девушка не нашла ничего, что можно было бы постелить на ступеньки, поэтому аккуратно прислонилась к перилам, подложив между ними и все той же темно-синей юбкой свою ладошку. Перила обожгли ее холодом, несмотря на то что лето уже вовсю набирало обороты. Облизнув сухие губы, она почувствовала, как свело желудок. Она не помнила, когда она ела или пила последний раз. Должно быть, это было вчера. Иначе подъем по лестнице дался бы ей еще тяжелее.

Переведя дух, Ингрид легко оттолкнулась от перил и, взяв опять красный провод, пошла вверх. На этот раз ступени она не считала, стараясь даже мысленно беречь дыхание.

***

– Ингрид! – немолодая женщина с низко опущенными уголками губ и лабиринтом морщинок вокруг глаз переворачивала очередной кружевной блинчик и беззвучно ругалась, обжигая пальцы о горячую сковороду.

– Да, мама, – ее дочь появилась бесшумно, как обычно до чертиков напугав мать, несмотря на то что та сама ее позвала. Всему виной была ее любовь к кедам на мягкой резиновой подошве.

– Я повешу на тебя колокольчик, – буркнула женщина, подставляя свою съехавшую вниз от старости щеку для поцелуя.

Девушка улыбнулась, клюнула мать в щеку и, поправив юбку так, чтобы шов проходил точно по правому бедру, начинаясь от чуть выпирающей косточки на бедре и заканчиваясь двухсантиметровым разрезом у самой коленки, села за стол.

За столом уже сидел отец, как обычно, не участвовавший в общей беседе и прочей чепухе, которая считалась необходимой составляющей каждой уважающей себя семьи. Конечно, пока в их доме не появлялись соседи или коллеги по работе, перед которыми Стюарт Прим показывал чудеса отцовской и мужеской игры.

– Отец, – Ингрид попыталась заглянуть за газету, которая закрывала не только лицо Стюарта, но и половину небольшой кухни, обставленной светло-серой мебелью. Самым ярким пятном на всех двенадцати квадратных метрах была фотография известной писательницы с ее новой книгой. И то только потому, что краски в типографии выбрали уж слишком неправдоподобно кислотные. Зашуршала свежая бумага, и показалось строгое, высохшее от возраста и недавнего похудения после болезни лицо. Глаза, почти скрытые тенью, создаваемой впавшими глазницами и разросшимися бровями, недовольно блестели. – У нас с тобой на сегодня назначена встреча.

– Я в курсе, у меня отлажена система напоминаний. У тебя, надеюсь, тоже, – скрипучий голос тоже звучал недовольно.

– Я бы хотела ее отменить, если ты не возражаешь, конечно.

– Не возражаю, – отрезал Стюарт Прим и опять скрылся за газетой.

Ингрид открыла было рот, чтобы объяснить, почему она хочет перенести еженедельную встречу с отцом, которые каждая семья обязана была вписывать в свой график, но потом передумала, улыбнулась и расслабила скрещенные вместе указательный и средний палец. Сработало.

– Стюарт, и ты не хочешь узнать, почему твоя дочь отменяет вашу встречу уже вторую неделю подряд? – высохшие губы немолодой женщины подрагивали, как и дряблый подбородок.

– Она уже взрослая, Марла, – Стюарт Прим явно радовался не меньше, чем его дочь. Он отложил наконец-то газету, со вздохом поднялся, подошел к жене и, перегнувшись через ее плечо, утащил горячий, только что смазанный маслом кружевной блинчик пальцами, покрытыми черной краской – газета была только-только из печати.

Когда горка свежеиспеченных кружевных блинов, таких тонких, какие получались только у Марлы Прим, превысила двадцать сантиметров, тарелка торжественно перекочевала на стол, и тут же ее окружили вазочки с терпким айвовым вареньем, вяжущей рот арахисовой пастой, жирной, почти как масло, сметаной и обжигающей язык перцово-томатной сальсой. Семейный завтрак начался.

Через тридцать минут Ингрид схватила свой портфель и выбежала из дома, тихо ступая по асфальту ногами, обутыми в неизменные белые кеды, которые, несмотря на не первый год носки, смотрелись совсем как новые.

Сбежав вниз по ступенькам, она улыбнулась продавцу газет, стоявшему на своем обычном месте, и повернула налево.

Солнце стояло не так высоко и светило девушке в спину, поэтому все, включая саму Ингрид, отбрасывало причудливые тени, тянувшиеся по асфальту далеко впереди нее. Пытаясь шутливо догнать свою тень, чтобы наступить ей на голову, девушка не замечала ничего вокруг: ни серых одинаковых одноэтажных домов, окруженных одинаковыми белыми заборчиками, ни ярко-зеленых газонов, как будто выложенных ворсистым ковром, ни белых машин, выстроившихся в утренней пробке. Если бы не фамилии, черной красной выведенные на почтовых ящиках рядом с калитками, можно было бы легко заблудиться и зайти не в свой дом – настолько все они были похожи.

Через пятнадцать минут она добежала до автомагазина, которым заправлял ее отец, завернув на парковку, где пытались согреть свои бока после прохладной ночи последние модели мерседесов, растерла слегка замерзшие ладошки и, затаив дыхание, провела подушечками пальцев по гладкому, недавно отполированному боку новенькой машины. Она давно поняла, что лучше всего воспринимает этот мир на ощупь, да и смотреть тут было особо не на что, поэтому с трепетом относилась к тому, что доставляло ее тактильным ощущениям столько удовольствия. И по этой же причине она всегда едва заметно морщилась, целуя мать в морщинистую щеку, давно потерявшую свою упругость. Не то, что бока новенького мерседеса, еще прохладные и покрытые маленькими капельками росы, образовавшейся после перепада ночных температур. Ингрид Прим зажмурилась от удовольствия, отдавшись полностью ощущениям, передающимся через нервные окончания на кончиках пальцев, и вздрогнула от неожиданности, когда холодная твердая и влажная поверхность вдруг оборвалась. Она облизнула губы и почувствовала успевшую засохнуть в уголках губ обжигающе острую сальсу.

Открыв глаза, девушка разочарованно вздохнула, но решила не возвращаться, чтобы еще раз обойти это чудесное, на ее взгляд, создание человеческих рук. Приходить вовремя она любила еще больше, чем прохладные бока отцовских мерседесов.

– Ингрид Прим.

– Здесь.

– Кеды?

– Как обычно, мисс Барнаби.

Шейла Барнаби уже десятый год преподавала детям Западного района, но все равно каждый день начинала с того, что неодобрительно смотрела на белоснежные кеды ученицы. Говорят, плохие привычки прилипают намертво.

Окончив перекличку и обход вокруг одноместных парт, стоящих ровными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, Шейла Барнаби вернулась за маленький стол учителя, который едва вмещал ее острые шелушащиеся в теплое время года локти. Ее монотонный голос начал с истории, незаметно для слушающих переключился на вычисления теоремы Пифагора и закончил словами Сократа, которые не вызвали никакого отклика у Ингрид и совсем не отложились в ее памяти. Странная манера обучения мисс Барнаби не раз вызывала споры среди учеников ее класса, но подойти к директору и сказать что-то против никто не решался. Не принято.

– Ингрид.

Она обернулась на тихий голос и едва заметно улыбнулась девушке, сидевшей сзади от нее чуть в диагональ. Агата Адамс, самая низкорослая девочка у них в классе, располагающая к себе открытым круглым (если не сказать, пухлым) лицом, обрамленным взбешенными кудряшками и усеянным маленькими темными родинками с одной стороны от уха и до подбородка, была единственной одноклассницей, которую Ингрид могла с натяжкой назвать своей подругой.

Как ни старалась Агата, предлагая ночевки у нее дома, прогулки после школы, совместное написание проектов, занятия вместе в классе рисования – Ингрид просто не стремилась ни с кем общаться, и никто никак не мог повлиять на это решение.

– Ты смотрела вчерашний выпуск? – прошипела Агата, округляя и без того большие глаза, в которых резвились огоньки желания обсудить последние новости.

– Ты же знаешь, Агата, КУБ нельзя не смотреть, – нервно отреагировала Ингрид.

– И правда, – огоньки сначала перестали плясать, потом уменьшились и, увидев опять спину подруги, совсем погасли. – Ингрид, Ингрид.

Ингрид выругалась про себя, но обернулась, нацепив дружескую улыбку.

– Саймон и Джекки купили новый дом! А? Каково? – Агата светилась таким счастьем, как будто она и была той самой Джекки.

Ингрид прищурилась, облизнула губы, убеждаясь, что следов сальсы не осталось, и открыла было рот, чтобы ответить Агате, как зазвенел звонок. Улыбнувшись, теперь совершенно искренне, она отвернулась, провела кончиками пальцев по обложке тетрадки, на секунду зажмурившись, и, открыв ее, написала вверху пустой страницы тему, которую выводила мисс Барнаби на доске. На время до окончания урока она была спасена.

– Как ты можешь так жить, Игги? – после урока Агата не сдавалась.

– Ингрид.

– Как можно жить в нашем совершенно сером мире и не хотеть погрузиться в другой мир… – Агата сделала вид, что не услышала ее.

– … Который даже не настоящий, – закончила за нее девушка.

– Что?

Ингрид остановилась так резко, что спешащая за ней Агата, отвлекшись на проходящего мимо незнакомого парня, налетела на ее плечо.

– Агата, этого мира не существует, и все это знают. Это КИНО. Понимаешь?