Избранное

Плывущий над цветущим склоном,
Переливаясь голубым,
Прозрачным, розовым, зелёным;
Его нетёплая волна,
С её пушистой белой пеной,
В ладонях лодку унесёт
Под парусом жемчужно-белым.
Уйдёт возлюбленный в поход,
Туда, где птицы не летают,
Где в глубине бездонных вод
Огромные киты гуляют;
А я останусь его ждать.
Вязать носки ему со скуки;
На клумбе галькой отмечать
Дни, проведённые в разлуке;
Писать стихи о нём в тоске
Углём на золотом песке,
И, вдаль вечернюю глядя,
Друг мой, молиться за тебя.

Ирма положила бумагу со стихотворением под камень на берегу и вошла в море. Она плыла лёжа на спине, не прибавляя скорости. Плыла и смотрела на птиц, пролетающих в небе. Море было тёплым, и волны были небольшие, Ирма двигалась в воде без особых усилий. Ей казалось, что вода постепенно унимает боль в её сердце. Но она продолжала плыть дальше, потому что не хотела возвращаться на пустой берег. Ближе к вечеру Ирма стукнулась головой о борт рыбачьего баркаса с бородатыми рыбаками. Мужики молча выловили совершенно обессиленную Ирму из воды, и доставили её, спящую на коробках с рыбой, в местный трактир. Когда она проснулась, то сразу же позвонила отцу, и тот выслал ей денег на билет. Вечерним самолётом она вернулась домой.

Ирма молчала. Никто из родных и друзей не знал, как её разговорить. Все пребывали в полном недоумении. Семейный врач настоятельно просил никому не лезть к ней с расспросами: – Как только она придёт в себя, она сама обо всём расскажет. И может быть даже не один раз. Такова природа общительных людей – они не могут долго молчать, – успокоил всех доктор.

Семье пришлось терпеливо ждать, когда Ирма заговорит снова. Через несколько дней приехала тётя Эмма и сходу заперлась с новобрачной в её комнате. Она держала племянницу за руку и тоже молчала. Ирма даже не смотрела на неё. Так продолжалось до ужина. Разговор начался, когда младших братьев отправили спать. В комнату Ирмы пришли мать и сёстры. Они сели вокруг неё и она, посмотрев на каждую из них, увидела в глазах родни столько сочувствия, что решилась говорить: – Я была чересчур счастлива, да?

– Дорогая, счастье вообще всегда бывает «чересчур» на фоне повседневности, – ответила ей мама.

– Если честно, я не знаю, что вам рассказывать. По-моему, всё было как всегда, – шмыгая носом, сказала Ирма, – И мне казалось, что Максу нравится моя идея. Во всяком случае, он не говорил, что ему не нравится. Ведь мы обсуждали наш медовый месяц задолго до того, как он состоялся. Мой муж не возражал провести это время так, как мы его провели.

И почему Макса нет рядом со мной, я не знаю.

– Вы не ссорились? – нагнувшись к её уху, спросила шёпотом тётя и сунула ей в руку носовой платок.

– Нет. Мы ни разу ни на что не обиделись. Пожалуй, мы были даже излишне предупредительны друг к другу, – высморкавшись в предложенный ей тётей платок, сказала Ирма.

– Ему никто не звонил?

– К вам никто не подходил, пока вы там были?

– А тебе никто не звонил?

Не дожидаясь ответа, спрашивали у неё сёстры.

– Мы поехали без телефонов. И наш берег был пустынным всё время. Каждый вечер мимо нас, проплывал только рыбачий баркас. На этом самом баркасе меня и довезли до трактира, когда я, с расстройства, заплыла слишком далеко от берега.

– У тебя на баркасе были знакомые? – решилась уточнить Анхен.

– Нет. Думаю, что нет. Но я видела рыбаков в сумерках. Помню, что их было трое, помню, что у них были лохматые бороды. Но мы не особенно долго друг друга разглядывали. Я так устала, что еле сидела на корме и всё время клевала носом. Мужики молча сортировали рыбу и раскладывали её по ящикам. А когда они накрыли их крышками и натянули сверху брезент, я недолго думая улеглась на ящики и сразу же заснула, а проснулась уже в трактире.

– Кто же тебя отнёс в трактир? – спросила мама.

– Хозяин сказал, что меня принесли рыбаки. Они решили меня не будить и отнесли ящики с рыбой на кухню. Там я, собственно, и проснулась утром.

– Вот как! – резюмировала Анхен и тут же засобиралась домой.

Вечером Констанция зашла в комнату Ирмы. Взяла расчёску, чтобы расчесать её спутавшиеся волосы, но, вместо этого, стала просто гладить сестру по голове, приговаривая при этом: – Всё пройдёт, дорогая Ирма, всё пройдёт и всё будет, рано или поздно, хорошо.

– А вдруг Макс утонул, Констанц? Я ведь даже не обратилась в полицию, чтобы его поискали! Так я обиделась.

– Наш отец попросил своего знакомого полицейского сообщать ему всю информацию об утопленниках в том районе, где вы проводили медовый месяц, – сказала Констанц и обняла сестру.

– Наверное, все смеются надо мной? – прошептала Ирма, закрыв лицо ладонями.

– Нет, с чего ты взяла? Никто не смеётся. Никто не может понять, что случилось.

– Я не знаю, что случилось, не знаю, – расплакавшись, ответила ей Ирма.

– Тихо, тихо. Успокойся, всё пройдёт и всё, рано или поздно, будет хорошо, – повторила Констанц, и сёстры обняли друг друга.

Ирма была молода. И поэтому, бурная река её чувств, пережив своё первое весеннее половодье, довольно скоро вернулась в привычное русло. Она продолжала учиться. Летом работала на ферме. И понемногу ожила. Её озорная улыбка мелькала на лице всё чаще. Вот только она никак не могла заставить себя навестить Пасеку.

Братья поступили учиться, каждый согласно своему жребию. Они были весьма довольны своим выбором.

Констанцию, по окончании Гимназии, родители отправили учиться в сельскохозяйственный институт. Она пожелала заниматься птицеводством. С сестрами и братьями Констанц затеяла бесконечную переписку. В одном из писем друзья уговорились снова встретиться на ферме, в августе, и провести отпуск вместе.

Ирма уехала на ферму в мае и постоянно была чем-то занята. Но вот однажды, настал день, когда она взяла себя в руки и отправилась к матери Макса. Но на Пасеке её встретили совершенно чужие люди. Они купили хозяйство Михеля через «Агентство Недвижимости» и абсолютно ничего не знали о прежних владельцах. Ирма попыталась в Нижней деревне поискать кого-нибудь из друзей Макса, и тут обнаружилось, что семья пасечника Михеля, хотя и прожила тридцать лет в долине, но так и не завела себе ни друзей, ни врагов. Ирма вдруг ясно осознала, что потеряла последнюю надежду найти мужа.

До самого августа она вкалывала на ферме так, словно бы отрабатывала деньги, взятые в долг. А по ночам тихо плакала, глядя в звёздное небо. Когда в августе приехали на отдых друзья, они не сразу узнали Ирму, так она похудела и загорела.

Как всегда, с дороги все побежали купаться на речку и снова устроили любимую бузню в воде. И братья, и сёстры были очень рады тому, что снова собрались вместе.

Ирма спросила у Генриха, когда они легли загорать на песок:

– Скажи мне Генрих, а это правда, что надо прожить в браке с исчезнувшим человеком пять лет, чтобы суд признал брак недействительным?

– Да, Ирма, пять лет, – ответил Генрих, не открывая глаз.

– О, да за это время и я, и ты успеем закончить учёбу!

Генрих повернул к ней голову, открыл глаза и, прищурившись, спросил: – Почему ты это сказала?

– Так, размышляю вслух! Бежим домой пить чай! Догоняй! – сказала Ирма и, отряхнув песок, махнула Генриху рукой.

Они побежали домой, не дожидаясь других.

Когда Генрих вышел из душа и сел в плетёное кресло на кухне, Ирма подала ему стакан лимонада и продолжила свои размышления вслух:

– Я буду ещё очень, очень молода, Генрих, мне будет, всего-то на всего, двадцать пять лет! Вся жизнь будет лежать передо мной… – пропела она последнюю фразу, раскладывая салфетки на обеденном столе по числу гостей.