Фатум

Судья кивает, наливает воду в стакан, откашливается и, поворачиваясь к Елене Дмитриевне, просит не делать поспешных выводов. Наверное, долго тренировался перед зеркалом, прежде чем научился с таким подчёркнутым самодовольством выговаривать одну и ту же фразу.

– Ничего страшного, – снова улыбается подсудимый, который с первого взгляда завоевал симпатию ошарашенной публики. И вправду, есть в нём что-то от Бога. Не могу сказать, от какого именно, но мне кажется, это кто-то из скандинавской мифологии.

– Алисочка действительно плакала. Дело в том, что эта девушка не верила в свой талант. И когда я похвалил её рассказ, она обвинила меня в жестокости. Сказала, что я просто жалею её, а на самом деле считаю бездарностью, сумасшедшей графоманкой… и что её место – в психбольнице. Мне так жаль… я не смог помочь Алисочке… – голос Рудольфа Валерьевича дрожит, но он, разумеется, не даст себе заплакать. Никогда не могла разгадать этого человека: так искусно притворяется или на самом деле сожалеет о навсегда утраченном времени? Но что он мог сделать с плачущей девушкой, утратившей веру в себя? Да, ей нужна была поддержка, но в то же время она боялась каждого неосторожного проявления сочувствия и отвергала помощь, потому что не научилась принимать. Откуда бедной сиротке могли быть известны азы этого таинственного и весьма непростого искусства?

– Ваша честь, – вклинивается в пламенный монолог адвокат, – моему подзащитному трудно справиться с эмоциями. Он относился к Алисе как к родной дочери, – Егоров снова выставляет напоказ обручальное кольцо. Елена Прекрасная с отвращением отворачивается. Судья интересуется, есть ли у стороны обвинения другие вопросы, и эффектная дама поспешно кивает (торопливые слова наскакивают друг на друга, точно сбегают от проницательных полицейских):

– Подсудимый, ответьте, пожалуйста, на мой последний вопрос: где вы были в тот вечер, когда ваша воспитанница совершила самоубийство?

Рудольф Безуглов не изменяется в лице, не сжимает кулаки, не выдавливает из себя улыбку и не прячется в футляр. Не моргнув глазом, он отвечает – так же торопливо, как и прокурор:

– Я поехал в больницу к старшему брату. В тот вечер у него случился инсульт.

– Ваша честь, могу это подтвердить! – адвокат Егоров снова вскакивает с места, обеспокоенный тем, что алиби подзащитного может быть подвергнуто сомнению.

– Брат подсудимого попал в автомобильную аварию полгода назад. После этого у него начались серьёзные проблемы со здоровьем. 19 июля в пять часов вечера Рудольф Валерьевич разговаривал по телефону с Маргаритой Евгеньевной Безугловой, которая приходится моему подзащитному невесткой. Разговор длился шесть минут пятнадцать секунд, после чего подсудимый сел в машину и уехал в больницу, – адвокат суетливо расхаживает из стороны в сторону. Как и большинство людей низкого роста, он хочет быть заметным и делает всё для того, чтобы слушатели его запомнили.

– Адвокат Егоров, суд благодарит вас за такое важное дополнение. Прокурор Лобанова, имеются ли ещё вопросы к подсудимому?

Эффектная дама отрицательно качает головой.

– У стороны обвинения пока нет вопросов к Рудольфу Валерьевичу.

Сейчас начнётся самая интересная часть. Чувствую, что публика уже успела заскучать и требует хлеба и зрелищ. Даже представить не могу, как поведут себя свидетели: кто из них окажется безрассудным правдорубом, а кто ударит острым ножом в спину?

Первым, конечно же, выступит он: растерянный мужчина с густыми бакенбардами и печальным взглядом. Большие глаза за толстыми стёклами очков и плотно сжатые губы придают свидетелю виноватый и скорбный вид. Он теребит воротник чёрной водолазки и беспомощно озирается по сторонам, точно пытается кого-то найти. Проводит по зачёсанным назад волосам и прячет руки в карманах тёмно-синих джинсов.

– Свидетель Вьюшин Алексей Михайлович, куратор Алисы Лужицкой, – отчеканивает секретарь. Мужчина приветствует суд лёгким кивком.

– Уважаемый свидетель, суд предупреждает вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 307 и 306 Уголовного кодекса Российской Федерации.

Тяжёлый вздох вырывается из груди измученного куратора. Наверное, бедняга провёл бессонную ночь: никогда раньше у него не было таких гигантских тёмных кругов под глазами. Если бы я впервые увидела Алексея Михайловича, то предположила бы, что он находится под действием психотропных веществ. Но я слишком хорошо его знаю, поэтому могу с уверенностью отбросить подобные догадки.

Свидетель говорит так неразборчиво, словно захлёбывается собственными словами. Судья время от времени останавливает мужчину и просит повторить отдельные фразы.

– Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о семье Алисы Лужицкой? Вы же, как куратор, занимаетесь сбором таких данных?

Алексей Михайлович кивает. Он выглядит растерянным и, кажется, совершенно не умеет улыбаться.

– Да, конечно… На самом деле Алиса воспитывалась в детдоме. Мне известно, что мать-одиночка бросила девочку, потому что не могла её прокормить. Также я знаю, что эта женщина впоследствии скончалась в тюрьме. Бабушка Алёна Ивановна нашла внучку всего полгода назад.

– Сколько лет было Алисе, когда она оказалась в детском доме?

– Двенадцать. Но дело в том, что девочка потеряла память. Она не могла вспомнить даже собственное имя. Очень страшная ситуация…

Свидетель вздыхает, горбится, достаёт из кармана платок и вытирает лицо. Не понимаю, зачем они вообще говорят о прошлом. Как вся эта история с детдомом поможет следствию раскрыть преступление? Или они хотят выставить Алису травмированной девочкой с диссоциативным расстройством личности?

Прокурор Лобанова будто бы впадает в оцепенение, она не смотрит на свидетеля и стучит подушечками пальцев по обшарпанному столу. Наконец, поднимает голову, откидывает волосы и задаёт очередной странный вопрос:

– А как бы вы охарактеризовали Алису? Какой она была как… личность?

Куратор Вьюшин хмурится, касается шеи и держит руки перед собой точно щит.

– Алиса – сложный ребёнок. Но она так старалась остаться хорошим человеком… Знаете, у неё всегда можно было попросить помощи. Такая неравнодушная… Я даже предлагал ей быть старостой группы, правда, она отказалась… Я согласен с тем, что эта девушка была немного замкнутой и неуверенной в себе. Но я поверить не могу, что она могла совершить самоубийство, – бросает испепеляющий взгляд на директора «Фатума». Тот едва заметно усмехается, и этот безмолвный ответ заставляет свидетеля крепко сжать кулаки.

– Этот мерзавец убил её! – вдруг выкрикивает Вьюшин. Его лицо багровеет от наконец-то выпущенного наружу гнева.

– Не делайте поспешных выводов! – машет руками обеспокоенный судья. – Говорите по существу!

И мне почему-то вспоминается герой Салтыкова-Щедрина – Органчик, который умел произносить лишь две фразы: «Не потерплю» и «Разорю». Я чуть было не рассмеялась в голос! Но в эту минуту ловлю на себе возмущённый взгляд внимательного зрителя и сползаю на самый краешек стула, ещё сильнее натягивая капюшон на глаза.

– Алексей Михайлович, скажите, а Алиса была хорошей ученицей? Вы бы, например, могли назвать её талантливой?

Вьюшин качает головой.

– Конечно. Она должна была стать известной писательницей. Я в это верил, и мне так жаль… Вы знаете, я чувствую себя виноватым за то, что не сумел помочь бедняжке…

– Ваша честь, – прокурор Лобанова безжалостно обрывает зарождающийся монолог и достаёт из спортивной чёрной сумки ученический дневник. – В качестве доказательств свидетель предоставил последний дневник девушки. И мы можем заметить, что преподаватели школы довольно часто хвалили Алису, – она шелестит хрустящими страницами. – Молодец! Умница! Очень хорошая работа! Интересный проект! Благодарность за активное участие в дебатах! – прокурор обводит присутствующих внимательным и весьма самодовольным взглядом. – Все эти комментарии позволяют сделать вывод, что Алиса Лужицкая действительно добросовестно относилась к учёбе. Думаю, школа «Фатум» многое для неё значила.

– Ваша честь! – Юрий Михайлович вскакивает с места и трясёт перед напряжёнными зрителями ещё одним ученическим дневником.

– Это прошлогодний дневник Алисы, и здесь всё диаметрально противоположно! – снова шелестят страницы. – Громко разговаривает на уроке! Не расстаётся с телефоном! Взяла вещи и ушла посреди занятия! Грубо отвечала преподавателю! – он смотрит на прокурора Лобанову, наверняка чувствуя себя победителем. Думаю, адвокат всеми силами стремится произвести впечатление на бывшую жену и одержать над ней верх, а Безуглов – лишь пешка в этой опасной игре. – Что вы на это скажете, свидетель? Как я понимаю, речь идёт об одной и той же ученице?

Алексей Михайлович будто бы смущается, подносит кулак ко рту и неловко откашливается.

– Да… У Алисы бывают… – делает паузу, пытаясь подобрать нужное слово, – странности. Она очень часто меняет имидж: причёску, одежду и даже иногда… как будто сама по себе меняется, становится более замкнутой и избегает людей…

– Значит, вы признаёте, что Алиса Лужицкая отличалась нестабильностью в поведении? – широко улыбаясь, уточняет адвокат. Он ждёт подтверждения уже витающего в воздухе диагноза и готовится получить дозу шумных аплодисментов. Всё-таки этот маленький адвокатишка – искусный манипулятор. Теперь я понимаю, почему прокурор Лобанова подала на развод.

– Да, но это не значит, что она какая-то… ненормальная… Я ведь уже говорил, девочка воспитывалась в детском доме и в двенадцать лет потеряла память.

– Спасибо, – обрывает неуклюжую реплику защитник Егоров. – Ваша честь, к свидетелю вопросов больше не имею.

– Постойте, – прокурор Лобанова не разделяет ликующего настроения бывшего мужа и не чувствует себя побеждённой. Она резко вскакивает из-за стола; стул жалобно скрипит и падает на пол. – У меня есть ещё один вопрос. Вы ведь видели, как Алиса Лужицкая 19 июля выходила из кабинета подсудимого? В каком она была состоянии?

Вьюшин слегка пошатывается, но вовремя хватается за край трибуны, бросает презрительный взгляд на подсудимого и в очередной раз вздыхает.

– Да, я всё видел. У неё началась паническая атака. Ей не хватало воздуха, и она громко кричала. Казалось, сейчас захлебнётся рыданиями. Как же она тогда рыдала! – закрывает лицо руками и замирает на несколько минут. Вдруг поворачивается в сторону Безуглова и смотрит так, точно видит директора «Фатума» впервые. Нижняя губа подрагивает, широко раздуваются ноздри, а глаза превращаются в узкие щёлки.

– Этот человек – чудовище! Он страшный манипулятор. Моя дочь тоже погибла из-за него!

Я роняю ручку; она катится по грязному полу и прячется под чужим ботинком. Ещё пара секунд – и раздаётся хруст. Человек уничтожает бедняжку, навсегда лишая её способности облекать ещё немые идеи в словесную плоть. Хорошо, что я взяла с собой карандаш. Правда, после таких заявлений хочется захлопнуть записную книжку и уйти из здания суда. Это место, где разрушаются идеалы и робкие надежды на хэппи-энд. Неужели Рудольф Валерьевич мог довести кого-то до самоубийства?

…моя дочь тоже погибла из-за него…

О чём говорит куратор и почему он продолжает смотреть на подсудимого с такой испепеляющей ненавистью?

– Не приплетай сюда Анну, – морщится директор «Фатума». Кажется, он действительно выбит из колеи. Понятия не имею, о какой Анне идёт речь, но, думаю, Безуглов чувствует вину перед ней. Ещё немного – и склонит голову, во всём признается, потребует приглашения на казнь, потому что терпеть муки полоумной совести выше его сил.