Фатум

Девушка перевела взгляд на Макса Летова. Он беспечно раскачивался на стуле и болтал ногами в зелёных кроссовках с ярко-жёлтыми шнурками. Наконец, замер в неслучившемся полёте, коснулся взлохмаченных кудрей, точно желая проверить, на месте они или нет, и опёрся щекой на руку. Не защищённый от падений стул опустился на пол с предательски громким стуком. Лавр впал в полуминутное оцепенение, забыв следующую строфу, но Макс нисколько не смутился и даже не покраснел. Поэт потёр шею сзади и тихо рассмеялся; на лбу выступила испарина. Когда юноша читал стихи, он исчезал для пространства здесь-и-сейчас и погружался в только что созданный новый мир, но любой случайный звук извне мог заставить его вернуться. И нужно было снова отыскать потерянную микровселенную и нырнуть, чтобы продолжать чувствовать слова каждой мурашкой на теле.

Алиса испортила одного журавлика, расправила бумагу, черкнула пару раздражённых строк, скомкала и улучив удобный момент, кинула скучающему критику. Он поймал комок, словно знал заранее и ждал; развернул записку и бросил красноречивый взгляд на Алису. В нём не было ожидаемого раздражения, а на лице не появилось кривой ухмылки; Макс только слегка приподнял брови и скрестил руки. При этом юноша продолжал разглядывать багровую от возмущения незнакомку, и она отвернулась, приложив ладони к горячим щекам. А Лавр успел вспомнить слова и нырнуть в ту самую пучину, где зародилась его первая строка:

Лишь бы обнять твои хрупкие плечи,

Шёпотом славить уснувшее солнце,

Мне бы дождаться коротенькой встречи,

Только не стать для тебя незнакомцем.

Алиса невольно вздрогнула: чей-то бумажный ком прилетел ей прямо в затылок. Она сощурилась и сжала записку в кулаке. Кажется, этот надменный критик нарывается на следующую словесную дуэль, а девушка слишком хорошо владеет оружием, чтобы позволить себе проиграть.

Её некрасивый пляшущий почерк (слова глядят в разные стороны, готовясь растерзать друг друга):

«Тебе не стыдно?»

Его мелкий, но неожиданно аккуратный:

«Литературным критикам, к несчастью, нередко приходится копаться в мусоре. Но я этого не стыжусь».

Нахальный постскриптум написан крупными печатными буквами:

«МАКИЯЖ ПОПРАВЬ – ТУШЬ РАСТЕКЛАСЬ».

«И кого это он назвал мусором?» – Алиса поджала губы. Унижение коллеги по перу она восприняла как личное оскорбление. Девушка достала из кожаной сумки зеркальце в ту самую минуту, когда раздались звонкие аплодисменты. Саша толкнула подругу в бок:

– Ну ты чего? Поддержи Лавра!

На сцену вышла Тина – всё такая же серьёзная и строгая. Глядя на гордо поднятую голову и идеально прямые плечи, можно было подумать, что эта девушка считает себя единицей среди нулей. Она проводила соперника снисходительным взглядом, а тот ушёл –поникший, сгорбленный и опустошённый. Алиса открыла рот, чтобы сказать юноше слова поддержки, но тот отодвинул стул и отвернулся. Тина коснулась подола платья, поправила полурасплетённые косы и, взглянув на Макса Летова, кивнула:

– Благодарю жюри за внимание, которое вы проявили ко мне. Я очень ценю любую конструктивную критику.

Макс выпрямился, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и стал обмахиваться руками. Алиса тоже почувствовала, что в зале стало слишком душно, но всё-таки мысленно прокляла критика, заметив его очарованный взгляд.

«А тебя только красивые девушки интересуют?» – написала она, но так и не решилась бросить записку. В конце концов, зачем тратить время на диалог с глупыми людьми? Как и Лавр, непризнанная писательница ненавидела критиков. И почему-то сразу вспомнилось вытянутое лицо директора, который читал чужую рукопись с застывшей ухмылкой на лице.

– Пфф, – Рудольф Валерьевич нахмурился и отбросил тетрадь с таким пренебрежением, словно всё это время держал в руке омерзительное насекомое, – это же графомания!

Алиса опустила глаза; и, хотя эти слова предназначались совершенно другому человеку, она чуть было не разрыдалась посреди занятия. По лицу текли прозрачные слёзы, когда девушка подняла руку и срывающимся голосом задала неожиданный вопрос:

– Значит, графоманам, по вашему мнению, запрещено заниматься творчеством? – Алиса сломала кончик карандаша, которым всё это время обводила знак бесконечности на разлинованном листе.

Именно тогда похожий на самурая человек в деловом чёрном пальто с клочками кошачьей шерсти на воротнике впервые заметил эту бесстрашную студентку. Он забрал длинные растрёпанные волосы в хвост, взял пластиковый стаканчик и сделал шумный глоток.

– А почему бы и нет? – Рудольф Безуглов одарил студентов широкой улыбкой; указательный палец коснулся кончика длинного орлиного носа. Да, директор сразу напомнил Алисе большую хищную птицу – прекрасную, свободную и неисправимо жестокую. Ради поддержания баланса Бог создал существ, которым неведомо сочувствие. – Напомните… как вас зовут, уважаемая?

– Алиса Лужицкая, – девушка выронила измученный карандаш, и он укатился под чужой стул. Рудольф неожиданно встал, выбросил пустой стаканчик из-под кофе в урну, подошёл к студентке и облокотился на её стол. Полминуты смотрел в широко распахнутые глаза девушки, которая почувствовала себя пленницей и была не в силах даже моргнуть, затем наклонился и с видом героя-благодетеля вернул ей карандаш.

– Проблема графомана в том, что он с упрямством убийцы-маньяка охотится за несчастными жертвами и требует от них любви и признания, – улыбка окончательно исчезла с лица Безуглова. Он говорил холодным, жёстким тоном, а его узкие глаза казались теперь ещё меньше.

– Как вы думаете, если маньяк запугал жертву, получит ли он желанную любовь? – скрестил руки и встал за кафедру. Рудольф повернулся к окну: солнце скрывалось за налитыми свинцом скорбными тучами. Алиса сглотнула, ощутив неприятную сухость во рту.

– Разумеется, из любого правила есть свои исключения, – Рудольф вытянул сцепленные в замок пальцы, расслабил и опустил руки. – Например, стокгольмский синдром. Но, согласитесь, милая Алиса, это ведь болезнь, – он сел на стул, положив одну ногу на другую.

– Я вас поняла, – тихо сказала девушка. – Вы считаете, что графоманам нужно сидеть и не высовываться, – нижняя губа Алисы заметно дрожала. Она прикрыла рот рукой.

– Заметьте, я выразился более… метафорично, – деликатно напомнил директор.

– Ваши метафоры не спасают, – отрезала студентка, и её глаза блеснули – казалось, они могут испепелить всю планету и не оставить ничего, кроме горстки праха.

Рудольф Безуглов развёл руками: пора прекратить этот затянувшийся разговор и перейти к лекции о нарратологии.

– Тогда скажу просто и понятно: пока графоман молчит – мир в безопасности.

Алиса зажмурилась, пытаясь прогнать неприятное воспоминание; Тина читала, прикрыв глаза, совершенно другим голосом – неожиданно мягким, напевным. Кажется, будто ты плывёшь в лодке, слушаешь крики чаек и подчиняешься неторопливому ритму, а течение относит тебя на несколько эпох назад.

Мы бросили жребий легко и бесстрашно,

И в эту минуту погиб Фаэтон,

Земли не коснувшись, мы строили башню

Из кости слоновой. За ней – Рубикон.

Алиса заметила, с каким вниманием Лавр вслушивался в каждое слово соперницы, и ловил взглядом её жесты. Что это: зависть или искреннее восхищение?

Но даже не думай туда возвращаться,

Откуда однажды с надеждой сбежал,

И дай обещание: не появляться,

Люблю, но не жду

(Неизбежный финал).

В кого она так отчаянно влюблена?

– Такая красивая, – шепнула Саша. Подруга покачала головой.

– Это точно. Выглядит как богиня, которая родилась из морской пены.

– Интересное сравнение.

– Да нет, самое обыкновенное, – махнула рукой Алиса.

А потом лирическая героиня попрощалась с возлюбленным, предчувствуя крушение хрупкой башни из слоновой кости. Он исчез, а девушка так и осталась стоять на пороге неизбежного финала.